— Побережем его, словно он кувшин, полный бренди. И будь у него волосы, как у Джона Харлоу, я и тогда не мог бы сделать больше. Ну-ка, детки, навались!
И в самом деле, Ловел подвергался гораздо большей опасности, чем его предшественники. Его вес был недостаточен, чтобы обеспечить спокойный подъем в такую бурю, и он качался, как неосторожно задетый маятник, ежеминутно рискуя разбиться насмерть о скалы. Но он был молод, смел, подвижен и, пользуясь крепким остроконечным посохом нищего, который он оставил себе по совету владельца, успешно отталкивался от поверхности отвесной скалы и особенно от грозных выступов на ней. Швыряемый в пустоте, как ничтожное перышко, раскачиваясь так, что его одновременно охватывали и страх и головокружение, он все же владел своими телесными силами и сохранял присутствие духа. И только когда он благополучно очутился на вершине, ему на миг стало немного дурно. Оправившись от этого короткого полузабытья, он сейчас же стал с живостью осматриваться вокруг себя. Но предмет, который его глаза увидели бы охотнее всего, в это время как раз исчезал из виду. Девушка двинулась по тропинке, по которой пошел сэр Артур, и ее белое платье лишь смутно виднелось вдали. Мисс Уордор задержалась только до тех пор, пока не убедилась, что спасен последний из их компании, и пока хриплый голос Маклбеккита не заверил ее, что «молодчик унес целыми кости и сейчас у него просто вроде как обморок». Но Ловел не знал, что она проявила хотя бы такую степень участия к его судьбе. И хотя она лишь выполнила свой долг перед посторонним человеком, помогшим ей в час грозной опасности, он, чтобы стать достойным ее внимания, пошел бы и не на такой риск, как в этот вечер. Нищему она уже предложила прийти еще сегодня в Нокуиннок. В ответ на его возражение она сказала: «В таком случае я хочу тебя видеть завтра».
Старик обещал. Олдбок сунул ему что-то в руку. Охилтри при свете факелов взглянул на подарок и возвратил его.
— Нет, нет! Я никогда не беру золото. А кроме того, Монкбарнс, завтра вам, может, станет жаль, что вы были так щедры! — И, повернувшись к кучке рыбаков и крестьян, он продолжал: — Ну, друзья, кто накормит меня и даст мне охапку сена?
— Я! И я! И я! — ответило сразу несколько голосов.
— Ну хорошо, раз так и раз я могу проспать одну ночь лишь в одном сарае, я пойду с Сондерсом Маклбеккитом. У него всегда найдется вкусная похлебка и теплый угол. И, пожалуй, дети мои, я еще поживу на свете и напомню всем вам, что вы предлагали мне ночлег и милостыню.
Сказав это, он ушел с рыбаками.
Олдбок с решительным видом положил руку на плечо Ловелу.
— Черта с два я отпущу вас нынче в Фейрпорт, молодой человек! Вы должны пойти со мной в Монкбарнс. А вы показали себя героем, настоящий сэр Уильям Уоллес! Пойдем, мой дорогой, возьмите меня под руку. Я не такая уж надежная опора при подобном ветре, но нам обоим поможет Кексон. Сюда, старый болван, подойди с другой стороны! Какой дьявол занес вас на этот проклятый Передник Бесси? Эта Бесси — черт бы ее взял — развернула свой дрянной бабий флаг или знамя, как и другие представительницы ее пола, чтобы заманивать поклонников и потом губить их.
— Мне, видите ли, много приходилось лазать по горам, и я не раз наблюдал, как птицеловы спускаются со скал.
— Но каким чудом узнали вы об опасном положении обидчивого баронета и его гораздо более достойной дочери?
— Я увидел их с обрыва.
— С обрыва, гм! А что это вам взбрело на ум dumosa pendera procul de rupe? note 61 — хотя dumosa — неподходящий эпитет… — Какой черт занес вас, милый мой, на край утеса?
— Просто я люблю смотреть, как надвигается и грохочет гроза, или — на вашем классическом языке, мистер Олдбок, — suave mari magno note 62 и так далее… Но мы уже дошли до поворота на Фейрпорт. Должен пожелать вам доброй ночи.
— Ни шага, ни полшага, ни дюйма, ни — я сказал бы — шезмонта note 63. Значение этого слова ставило в тупик многих, считающих себя антиквариями. Я убежден, что вам следовало бы вместо shathmont's-length note 64 читать salmon-length note 65. Вам, вероятно, известно, что законом установлено для прохождения лосося сквозь дамбы, плотины и запруды такое пространство, чтобы в нем могла повернуться взрослая свинья. Вот я и полагаю, что если для подводных измерений прибегали к наземным предметам, то и обратно — обитателей вод можно брать за меру протяжения суши. Шезмонт — сэлмон, вы слышите, как похоже это звучит? Выбросьте два h и второе t, а первое t замените на l — и пропадет вся разница. Дай бог, чтобы антиквариям в их других выводах не приходилось делать больших натяжек!
— Но право, дорогой сэр, мне надо домой! Я насквозь промок.
— Вы получите мой ночной халат и туфли. При этом вы схватите антикварскую лихорадку, как люди заболевают чумой, поносив зараженное платье. Нет, я знаю, в чем дело: вы боитесь ввести старого холостяка в расходы! Но разве ничего не осталось от замечательного пирога с курятиной, который, meo arbitrio note 66, холодный вкуснее горячего, и от той бутылки моего самого старого портвейна, которого слабоумный баронет (я не могу простить его, так как он не сломал себе шеи) выпил всего одну рюмку, когда его глупая голова начала выдумывать бредни про Гамелина де Гардовера?
Не переставая говорить, он тащил Ловела вперед, пока они не достигли Монкбарнса и Ворота Паломника не остались за ними. Может быть, никогда еще они не впускали двух пешеходов, более нуждавшихся в отдыхе. Ибо усталость Монкбарнса была в известной степени связана с нарушением его привычек, а его более молодой и более крепкий товарищ пережил в этот вечер душевное волнение, которое измучило и утомило его даже больше, чем огромная затрата телесных сил.
ГЛАВА IX
Вы смелы? Духа увидать не прочь?
Так будьте нашим гостем в эту ночь.
Коль вас не испугает ни шуршанье
Оконной шторы, ни цепей бряцанье,
Коль призраку дерзнете вы сказать,
Когда начнет он обходить кровать:
«Зачем ты бродишь, бормоча заклятья? » -
Что ж… комнату для вас велю прибрать я.
Антикварий и Ловел вошли в комнату, где обедали днем и где их теперь шумно приветствовала мисс Олдбок.
— Где же младшая представительница твоего пола? — спросил антикварий.
— Представь, братец, когда поднялась вся эта сумятица, Мария не пожелала меня слушать и отправилась на Хелкит-хед. Меня удивляет, что ты не видел ее на утесе.
— А? .. Как? .. Что ты говоришь, сестра? Девочка в такую ночь побежала на Хелкит-хед? Боже праведный! Значит, несчастья этой ночи еще не кончились!
— Да погоди, Монкбарнс! Нельзя же быть таким необузданным и упрямым!
— Чепуха, женщина! — нетерпеливо закричал взволнованный антикварий. — Где моя дорогая Мэри?
— Там, где и тебе следует быть: наверху, в теплой постели.
— Я мог бы поручиться, — промолвил Олдбок, рассмеявшись с явным облегчением, — я мог бы поручиться, что ленивой обезьянке было бы и горя мало, если бы мы все утонули. Почему же ты сказала, что она ушла?
— Но ведь ты не захотел дослушать меня, Монкбарнс! Она уходила и вернулась с садовником, как только убедилась, что никто из вас не свалился со скалы и что мисс Уордор благополучно усажена в коляску. Мэри пришла домой четверть часа назад, ведь сейчас уже почти десять. Бедняжка вся промокла, и я влила ей в кашу рюмку хереса.
— Правильно, Гризл, правильно! Пусть женщины возятся друг с другом. Но послушай, моя почтенная сестра. Не пугайся слова «почтенная». Оно подразумевает много похвальных качеств, кроме возраста. Впрочем, и это качество почтенное, хотя женщинам меньше всего нравится, если их почитают за него. Но оправдай мои слова: угости нас с Ловелом остатками куриного пирога и портвейна.
— Куриный пирог… портвейн… да что ты, братец! Ведь остались одни косточки и капля вина.
Лицо антиквария омрачилось. Он был слишком благовоспитан, чтобы в присутствии постороннего показать, как он удивлен и рассержен исчезновением кушанья и напитка, на которые он с полной уверенностью рассчитывал. Но сестра отлично поняла его гневные взгляды.
— Боже мой, стоит ли так горевать из-за пустяков?
— Я не горюю, как ты выражаешься, женщина!
— Но зачем так хмурить брови и печалиться из-за кучки костей? Если хочешь знать, приходил пастор. Этот достойный человек был крайне огорчен, узнав, в каком ты опасном положении. Он так и сказал. Ты ведь знаешь, какой у него дар слова! И он решил не уходить, пока не получит успокоительных сведений о всех вас. Он прекрасно говорил о том, как мы должны покоряться воле провидения… Достойный человек. Как он говорил!
Олдбок ответил ей в том же тоне:
— Этот достойный человек ждет не дождется, когда мое поместье отойдет к наследникам по женской линии. Все ясно! А пока он выполнял свой христианский долг, утешая тебя в этом грозящем бедствии, очевидно, и исчезли пирог с курятиной и мой добрый портвейн?
— Дорогой брат, как ты можешь говорить так, едва спасшись от гибели на утесах!
— Да, я спасся удачнее, чем мой ужин от пасторских зубов! Надеюсь, больше спорить не о чем?
— Оставь это, Монкбарнс! Ты говоришь, словно в доме нет другой еды. Разве ты не хотел бы, чтобы я предложила легкую закуску честному человеку, проделавшему пешком всю дорогу от пасторского дома?
Олдбок стал не то насвистывать, не то напевать конец старинной шотландской песенки:
Сперва белый пудинг сожрали,
Вот с черным покончили, ох!
И думал хозяин уныло:
«Хоть черт их пристукнул бы, ох! »
Сестра поспешила прервать его, предложив подать какие-то остатки от обеда. Олдбок заговорил было о другой бутылке вина, но потом стал расхваливать свой бренди, который действительно оказался великолепным. Но так как никакие настояния не могли побудить Ловела надеть бархатный ночной колпак и расшитый цветами халат хозяина, Олдбок, претендовавший на кое-какие познания в медицине, стал требовать, чтобы гость как можно скорее лег в постель, и предложил рано утром отправить в Фейрпорт посланца (все того же неутомимого Кексона), чтобы добыть гостю смену одежды.
Таким образом мисс Олдбок впервые узнала, что молодой приезжий будет на ночь их гостем. И ее изумление по поводу столь необычайного события было так велико, что, если бы не изрядный вес ее головного убора, уже нами описанного, седые локоны мисс Олдбок стали бы торчком и сдвинули его с места.
— Господи нас помилуй! — воскликнула пораженная дева.
— Что еще, Гризл?
— Мне нужно поговорить с тобой, Монкбарнс!
— Поговорить? О чем же это? Я хочу лечь, и для бедного молодого человека тоже пусть немедленно приготовят постель.
— Постель? Помилуй нас боже! — снова воскликнула Гризл.
— Ну, в чем опять дело? Разве в доме мало постелей и комнат? Разве в старину здесь не был hospitium, где, я ручаюсь, еженощно стлали постели для двух десятков странников?
— Ах, боже мой, Монкбарнс! Кто знает, что делали в старину! Но в наше время… постели… Конечно, у нас найдутся постели и комнаты тоже. Но ты же сам знаешь, что в этих постелях давным-давно никто не спал и эти комнаты никогда не проветривались. Если б я знала, мы с Марией могли бы уйти в пасторский дом — мисс Бекки всегда нам рада (и сам пастор, братец, тоже). А теперь… боже ты мой!
— А разве Зеленая комната не годится, Гризл?
— Зеленая? Да, конечно, Зеленая более или менее в порядке, но только в ней никто не спал после доктора Хевистерна, а он…
— Ну что?
— Ну что! Ты же отлично знаешь, какую он провел там ночь! Неужели ты хочешь, чтобы молодой человек испытал то же самое?
Услышав эти пререкания, Ловел вмешался и заявил, что лучше пойдет домой, чем причинит здесь малейшее неудобство, что прогулка будет ему только полезна, что дорогу в Фейрпорт он узнает днем и ночью, что буря уже стихает, и тому подобное. Он говорил все, что подсказывала ему вежливость, лишь бы ускользнуть от гостеприимства, которое оказалось для хозяина более затруднительным, чем можно было предвидеть. Однако ветер продолжал завывать, а дождь — барабанить по стеклам, и Олдбок, знавший, как утомителен был этот вечер для Ловела, к которому он питал искреннее уважение, не мог позволить ему уйти. Кроме того, была задета его честь, ибо гость мог подумать, что им верховодят женщины.
— Садитесь, садитесь! Садитесь, друг! — возразил он. — Если вы уйдете, я больше никогда не вытащу пробки из бутылки! А вот как раз нам открывают бутылку великолепного крепкого эля. Он сварен anno Domini… note 67. Это вам не какой-нибудь отвар кассии! Мой эль сварен из монкбарнсского ячменя — сам Джон Гернел не ставил на стол лучшего пива, чтобы угостить странствующего менестреля или паломника со свежими новостями из Палестины. А для того чтобы у вас пропало всякое желание уйти, знайте, что, если вы это сделаете, ваша репутация славного рыцаря погибнет навек! Да, молодой друг, поспать в Зеленой комнате Монкбарнса — это приключение! .. Сестра, распорядись, чтобы ее приготовили… И хотя храбрый искатель приключений Хевистерн пережил в этой заколдованной комнате томительные часы, это еще не причина, почему бы такому доблестному рыцарю, как вы, который ростом вдвое больше, а весом вдвое меньше, не испытать свои силы и не развеять чары.
— Как? Это комната, где водятся духи, если я верно понял?
— Вот именно! Вот именно! Каждая сколько-нибудь старинная усадьба в наших местах имеет своих духов и свою заколдованную комнату, и вы не должны думать, что мы отстаем от соседей. Правда, все это начинает выходить из моды. Я еще помню те дни, когда стоило вам усомниться, что в старой усадьбе есть дух, как вы подвергались опасности «самому превратиться в духа», как говорил Гамлет. Да, если бы вы оспаривали существование Красного Капюшона в Гленстиримском замке, старый сэр Питер Пеппербренд вывел бы вас на свой двор, заставил бы вас взять в руки оружие и, если вы не владели шпагой искуснее его, проткнул бы вас, как лягушку, на своей собственной баронской навозной куче. Я сам однажды чуть не попал в такую переделку, но смирился и попросил извинения у Красного Капюшона: я и в молодые годы не был сторонником monomachia note 68 или дуэли и предпочитал прогулки в обществе духовных, а не сановных особ. Я вовсе не стремлюсь доказывать, насколько я храбр; благодарение богу, я теперь стал и могу иной раз посердиться без необходимости отстаивать свою правоту с холодным клинком в руках.
Тут вновь вошла мисс Олдбок с загадочным и многозначительным выражением лица.
— Постель для мистера Ловела готова, братец. Я достала чистые простыни, комната проветрена, в камине огонь. Нет, нет, мистер Ловел, мне это не доставило никаких хлопот, и я надеюсь, что вы хорошо выспитесь, но…
— Ты решила, — перебил ее антикварий, — сделать все, что в твоих силах, чтобы этого не допускать?
— Я? Право, я ничего такого не сказала, Монкбарнс!
— Сударыня, — обратился к ней Ловел, — разрешите мне спросить, в чем причина вашего столь любезного беспокойства обо мне?
— Ах, Монкбарнс не любит, когда об этом говорят. Но он сам знает, что у этой комнаты худая слава. Все помнят, что там спал старый Реб Тулл, городской писец, когда получил удивительное сообщение насчет земельной тяжбы между нами и арендаторами Массел-крейга. Она стоила кучу денег, мистер Ловел, ибо в те времена по судебным делам приходилось платить не меньше, чем теперь. И тогдашний хозяин Монкбарнса, наш предок, мистер Ловел, как я уже сказала, должен был проиграть тяжбу из-за того, что не мог представить какую-то бумагу. Монкбарнс хорошо знает, что это была за бумага, но я уверена — он не поможет мне в моем рассказе. Это был документ, очень важный для дела, и без него мы бы проиграли. Так вот, наш иск поступил на рассмотрение — как это называется? — присутствия из пятнадцати заседателей. А старый Реб Тулл, городской писец, пришел к нам, чтобы в последний раз поискать недостающую бумагу, прежде чем наш предок поедет в Эдинбург хлопотать по своему делу. Так что времени было в обрез. Этот Реб, как я слыхала, был старый сморчок, весь в табачных крошках и не большого ума. Но все-таки он был городским писцом в Фейрпорте, и хозяева Монкбарнса пользовались его услугами. Вы понимаете — ведь у них были дела с магистратом…