Увидев Яромилу, Одд невольно вздрогнул и опять ощутил волнение и томительный жар. В праздничных одеждах, с переплетенной косой, она показалась ему по-новому прекрасной. В отблесках огня золотое кольцо Торгерд ослепительно сияло на ее руке. То, что произошло возле озера – красивые девушки в воде, белые рубашки, похожие на лебединое оперенье, драгоценное кольцо на пальце одной из них – так напомнило песнь о Вёлунде, что Одд сам усомнился: действительно ли это случилось с ним?
Через некоторое время Домагость сам подвел старшую дочь к варяжскому князю и вручил ей наполненный медовухой рог, окованный серебром.
– Поднеси гостю, а не то он смурной какой-то! – говорил Домагость, сам уже плохо стоявший на ногах. – Лелюшка ты наша, красавица! – И он в умилении целовал дочь, едва веря, что сам произвел на свет эту золотую лебедь. – Ни на земле, ни на небе такой красоты нет! – горделиво хвастался он гостю, не подозревая, что тому это известно не хуже.
Яромила подошла, держа рог обеими руками, и Одд встал ей навстречу. Она смотрела на него сияющими глазами, а ему больше всего хотелось спросить: это было на самом деле?
– Не допивай все сразу, – шепнула Яромила, подавая рог Одду. – Это мед, если ты все выпьешь, то скоро не сможешь встать и завтра тебе будет очень плохо.
– Хорошо, – ответил Одд, улыбнувшись ей поверх рога, и отпил немного. – Неужели правда будет плохо? А так легко пьется. Хочешь, я расскажу тебе, как Хрольв, один бонд из Синего фьорда, попал на праздник к троллям?
Яромила кивнула: ей было сейчас все равно, о чем говорить, – само его присутствие и звуки этого голоса делали ее счастливой. И Одд продолжал:
– Возле усадьбы Хрольва издавна лежал огромный камень. И вот однажды, как раз в ночь Середины Лета, Хрольв шел мимо и вдруг услышал сильный шум, пение и топот. Он подошел поближе и увидел, что камень поднят на высоких серебряных столбах, а под ним в богато убранном покое веселятся тролли, горит огонь в очаге, пенится в котлах пиво, кружатся в танце хулдры. Тут к Хрольву подошла одна из хулдр, принявшая облик очень красивой девушки, и пригласила его присоединиться к празднику. Она была так хороша, что Хрольв не смог ей отказать. До утра они веселились вместе, а на прощание хулдра поднесла ему рог, наполненный самым вкусным пивом, которое Хрольв когда– либо пробовал в своей жизни. Но едва он отпил, как все исчезло: смолкло пение, камень опустился, все тролли исчезли, исчезла и та хулдра. Хрольв вернулся домой, с трудом найдя дорогу, но с тех пор от него очень мало толку. Он почти ничего не может делать по хозяйству, а только сидит на одном месте и глядит перед собой, хмурит брови и шепчет, будто силится что-то вспомнить. Ему хочется вспомнить, как он веселился у троллей, но все его воспоминания растаяли…
Вокруг стояла тишина, все прислушивались к рассказу, хотя Одд говорил по-варяжски и многие понимали с пятого на десятое.
– Это потому, что на прощание тролли поднесли Хрольву напиток забвения, – продолжал он. – Они всегда дают его тому, кто побывает среди них, и если человек не хочет забыть все, что узнал, он не должен пить из этого рога.
– Но ты же пьешь, – шепнула Яромила, кивнув на рог в его руках. – Ты хочешь забыть все, что здесь произошло?
– Я никогда этого не забуду. – Свободной рукой Одд взял ее руку, но Яромила отняла ее, потому что рядом с ними было слишком много людей. – То, что ты мне даешь, это вовсе не напиток троллей. Это скорее тот мед, который раздобыл Один и с помощью которого познал тайны мироздания. А напиток троллей заставляет людей потерять память о прошлом. И сдается мне, что помимо бедняги Хрольва я видел уже довольно многих из тех, кто его пробовал. Им кажется, что они пьют сладкое вино, цветом схожее с кровью, из красивых золотых чаш, в красивом, высоком каменном доме, где стены расписаны яркими красками, а кругом золото и самоцветные камни. Им кажется, что они слушают прекрасное пение и мудрые речи… но на самом деле они пьют напиток забвения, который отнимет у них память о прошлом. Они забудут, как слышали голоса своих богов и своих предков, и навеки останутся в одиночестве перед холодным высоким небом, которое никогда уже не ответит на их призыв. А они будут упиваться своими несчастьями и думать, что чем хуже им сейчас, тем лучше будет потом. Что ж, это не самое плохое утешение для человека, у которого больше нет ничего, кроме его несчастий. Скоро тех, кто сохранил память, будет совсем мало, – продолжал он, сжав руку Яромилы, словно хотел удержать ее. – И как сейчас я рассказываю тебе о троллях, а ты мне не веришь, – Одд усмехнулся, – так и потом кто-то будет рассказывать, как мы с тобой сидели возле этого костра и беседовали, и никто не поверит ему…
Домой возвращались уже после того, как встретили рассвет. Все были мокрые, хмельные, уставшие до того, что не чуяли под собой ног, в помятых праздничных одеждах, залитых водой и медовухой, испачканных углем священного костра и зеленью трав. И в домах их встретил густой запах вянущих трав, которыми был усыпан пол, везде висели подвядшие венки, и цветы свесили унылые головки, будто тоже утомленные целодневным буйством. Кое-как раздевшись, все повалились кто где.
Яромила разделась и легла – усталость боролась в ней с возбуждением, тело отчаянно хотело спать, но душа бурлила и не могла успокоиться. Лежа с закрытыми глазами, вдыхая запах трав из-под подушки, Яромила старалась заснуть, но смогла лишь ненадолго погрузиться в зыбкую дрему, каким-то краешком сознания оставаясь в Яви. И оттого сон, который она увидела, был особенно значимым и ярким.
Она находилась где-то очень глубоко в темноте, очень далеко от света. Но свет жил внутри нее, поэтому тьма не пугала. Привлеченные этим светом, вокруг нее толпились тени умерших. Как и в ту ночь перед битвой, они обступили ее плотной стеной, во тьме она угадывала сотни и сотни лиц, но знала, что они не причинят ей вреда. Напротив, ее появление здесь означало для них надежду на величайшее благо. Ибо она – Лада, светлая богиня, приводящая то, чему суждено родиться, из бездны в белый свет. Она пришла сюда за ними, чтобы вывести их. Потому что теперь она – Лада и у нее есть власть дать им новую жизнь.
– Ты поведешь нас на свет, на свет, – шептали они сотнями, тысячами бесплотных голосов. – Ты откроешь нам путь туда, где мы уже бывали. Но тот, кто родится у тебя, никогда еще не жил на этой земле. Он пришел издалека, и он будет жить далеко отсюда, но память о нем останется на долгие, долгие века, когда все мы уже будем забыты. Он станет предком великих князей и знаменитого рода, о нем сложат песни и предания, а его потомки будут в течение многих веков править нашей землей и определять ее облик…
С памятью об этом предсказании Яромила очнулась, открыла глаза, увидела кровлю повалуши, но не сразу осознала свое место в Яви. Повернувшись, она коснулась щекой плотного прохладного шелка. От него пахло травой, озерной водой и мужчиной – и этот запах оживил в ее памяти прошедшую ночь. И красная шелковая рубашка была еще одним доказательством, что все это ей не приснилось. Ощущение счастья наполнило ее от этих воспоминаний, и она погладила ладонью шелковую ткань с жесткой золотой вышивкой, будто хотела прикоснуться к вчерашнему дню.
За своей рубашкой Одд пришел далеко за полдень, когда народ начал понемногу просыпаться, опохмеляться и выползать на воздух. Варяжский князь в опохмеле не нуждался, но вид у него был странный: тревожный, лихорадочно-беспокойный. Он так и не смог заснуть, а только лежал, вертелся, весь полный образом Яромилы и мучительным томлением, будто без нее лишился самого себя. Все на свете, кроме нее, казалось неважным и ненужным, он мог хотеть только одного – видеть ее, быть рядом с ней. Едва дождавшись, когда в доме старейшины откроются двери, он тут же явился и попросил Яромилу выйти к нему.
Она появилась, свежая, умытая, будто и не было позади длинного утомительного дня и такой же длинной бессонной ночи. В простой беленой рубашке, с красным узким пояском, без украшений, не считая золотого кольца Торгерд, с которым она теперь не расставалась, Яромила вновь выглядела прекрасной, как цветущая поляна ранним утром.
– Йармиль. – Одд взял ее руку и крепко сжал. – Я понял… я совершил большую ошибку. Вёлунд, когда забрал оперение валькирии, получил власть над ней. А я… я отдал власть надо мной тебе. Меня предупреждали, но я… видно, оказался слишком самонадеян… или уже поздно было предупреждать. Но я прошу тебя… – Он в волнении заглядывал ей в глаза и с трудом подбирал слова: – Опусти меня! Дай мне свободу. Я не могу думать ни о чем, кроме тебя, моя душа принадлежит тебе. Но я не могу остаться с тобой навсегда. Я должен вернуть в святилище Торгерд ее золотые кольца. Я должен рассказать моему отцу, что его сын Хакон отомщен. Отпусти меня, чтобы я мог исполнить свой долг.
– Я не держу тебя. – Яромила улыбнулась. – Поезжай куда хочешь. Только твою рубаху я тебе не отдам.
– Ты нашла ее? – Одд, несколько успокоенный, перевел дух и даже улыбнулся. – А я думал, что ее забрали рю… рюсалькур… те водяные хулдры.
– Я ее нашла. Но она у меня останется. У нас есть такой обычай: когда мальчик родится, его от сглаза надо в отцову рубашку завернуть. А я знаю, что, когда мой сын появится на свет, его отца не будет рядом.
– Вот как? – Потрясенный Одд поднял брови. – Ты знаешь… уже сейчас… ты можешь предсказать… что у тебя будет ребенок… сын?
– Мне предрекли это тени умерших, с которыми я говорила во сне. Они обещали, что у меня родится сын и что он будет сильным и прославленным человеком.
– Если так, то я не смогу сделать ему лучшего подарка, чем эта рубашка, одно из самых дорогих моих сокровищ. Она хранила меня от огня, холода и острого железа, хранила от злых чар… пока я сам не снял ее, чтобы быть к тебе поближе. – Одд обнял Яромилу и прижался лицом к ее волосам. – Я не знаю, что будет со мной, Йармиль, позволят ли боги мне когда-нибудь вернуться сюда. Но вернусь я или нет… я всегда буду помнить встречу с тобой, ибо это величайшее чудо моей жизни.
– Ты освободил меня, как обещал, – ласково шепнула Яромила и обняла его. – Ты пришел ко мне, князь Высокого Пламени. Ты сделала меня Ладой.
– Я пережил много разных приключений. И всегда я приобретал в них что-то очень ценное, вроде этой рубашки с Эринна. Я никогда еще не оставлял ничего в чужих землях. Но здесь я оставляю нечто большее, чем рубашку. И я вовсе об этом не жалею. Прощай, Йармиль. Я так люблю тебя, что мне даже не жаль уезжать. Ты всегда будешь со мной.
– Где бы ты ни был, ты тоже всегда будешь со мной. – Яромила улыбнулась. – Во мне есть часть тебя, которую тебе уже не забрать назад.
Часть вторая
Солнцева Дева
Сразу после Купалы князь Одд Халейг уехал вместе со всей дружиной. Но запустения в Ладоге не замечалось: в разгар лета понаехало торговых людей – одни шли с Варяжского моря на Волгу, другие обратно. Едва Домагостева челядь успела прибрать гостиный двор, как снова понадобилось место для знатных гостей.
С Ильмерь-озера явился Родослав, родич словенского старейшины Вышеслава, и привез с собой людей из далеких полуденных земель – со среднего Днепра, где жило племя полян.
Не так чтобы словене совсем ничего не знали о тех краях. В сказаниях предков, пришедших с юга, упоминались и Днепр, и Дон, и Дунай. Во времена свейского владычества конунги с дружинами отправлялись на юг и порой возвращались оттуда, поуменьшившись в числе, но с богатой добычей, и приносили с собой вести о Греческом море и несметных богатствах тамошних стран, а также о многочисленных словенских и иных племенах, земли которых им приходилось пересекать. В сагах, которые викинги потом рассказывали долгими зимними вечерами в Альдейгье, повествовалось о чудесных красавицах, дочерях тамошних царей и князей, и на этих красавицах женились после совершения подвигов отважные воины, получая с ними в приданое половину земли могущественного тестя. Некоторые на самом деле привозили с собой женщин, взятых в качестве добычи – иной раз светловолосых словенок, а то и смуглых, большеглазых гречанок, не слишком-то красивых на привычный взгляд. Едва ли какая из них была царской дочерью, но, однако же, эти пленницы служили живым подтверждением успешности походов.
Но это все кощуны и басни. Действительность же была такова, что после изгнания свеев и разрушения торговых путей на юг по днепровскому пути больше не ходили, предпочитая волжский. Как говорили торговые люди, в низовьях Днепра путь к богатым греческим землям преграждали опасные и неуправляемые кочевые племена. К тому же днепровские пороги в нижнем течении, в прежние времена проходимые, теперь из-за понижения уровня воды стали почти непреодолимы. На Волге Козарский каганат, взимая подати с подчиненных народов, поддерживал мир и безопасность торговых путей, а на Днепре не было силы, способной этим заняться. В прежние десятилетия большая торговля шла по Дону и его притокам, где жили какие-то саваряне – или северяне, – полусловенское-полуясское племя. Но о землях среднего Днепра, о полянах, деревлянах и дреговичах на Волхове не слышали уже давно и даже удивились, что эти племена еще существуют на свете и не отошли в область сказаний.
Событие и впрямь было незаурядно, если уж ради такого случая ильмерский старейшина Вышеслав соизволили прислать в Ладогу своего младшего брата Родослава. И Вышеслав, и Домагость оба вели свой род от дочерей прежнего словенского князя Гостивита и потому видели друг в друге соперников в борьбе за будущую, быть может, княжескую власть над приволховскими и приильмерскими землями. Друг к другу в гости они ездили не часто, и то разве для того, чтобы похвастаться богатством и могуществом. Однако нынешний случай был таков, что имел значение и для ильмерских, и для ладожских родов.
Как рассказал Родослав, поляне приехали на Ильмерь уже месяц назад и гостили там. Возглавлял их нарочитый муж 18 по имени Белотур, Гудимеров сын, приходившийся двоюродным братом по матери самому полянскому князю Аскольду, сыну Дира.
Старший посол был зрелым, но еще не старым мужчиной: лет тридцати, крепкий, высокий, с крупными чертами простого продолговатого лица, с высоким лбом, с очень светлыми волосами и такими же бровями, с небольшой бородкой. Когда он улыбался, блестели крупные белые зубы, из коих одного, справа наверху, не хватало. Его белая кожа была из тех, что в начале каждого лета обгорает заново и краснеет, но сейчас краснота уже принимала бронзовый оттенок. На виске виднелись, полуприкрытые волосами, три косых шрама, уже давних, похожих на следы от звериных когтей. Высокий род и почетная должность не сделали его надменным: чувствовалось, что это человек простой, открытый, дружелюбный, всегда готовый и выпить, и погулять.
– Мать моя – Елинь Святославна, меньшая дочь Святослава Вячеславича, князя полянского, – рассказывал он старейшинам в доме у Домагостя. – Старшая дочь его, Придислава Святославна, в мужья взяла варяжского князя Улеба, иначе – Ульва, Торирова сына, по прозвищу Зверь, иначе – Дира 19. Пришел он, сказывали старики, из полуночных пределов, так что и у вас, может, слышали о нем.
– Помнят наши бабки Ульва Дира. – На миг запнувшись, Милорада изменилась в лице и поглядела на Вельямару и Вередиху, будто спрашивая совета.
Обе закивали.
– Помним, как не помнить, – подтвердила Вельямара. – Я еще молодухой была… почти сказать, когда Улеб Дир от нас на полуденную сторону ушел. Сам Лют Кровавый его на промысел снарядил, в греческие земли. Да не воротился, мы и думали, сгинул, туда ему и дороги за Ящеровы пороги…
– Он и впрямь отсюда, из Ладоги, путь держал, – подхватил Белотур. – Сам-то я еще мальцом был неразумным, а мать и вуйка-княгиня говорили, что ушел он за Греческое море с дружиной, многие земли там пограбил, много добычи взял и мало что не взял Цареграда, города превеликого и всякими богатствами обильного. Прикажите, матери, я вам песнь про него спою. А возвращаясь, узнал он от гостей торговых, что нет больше в Ладоге князя Люта. И остался в Киевом городе, взял в жены Придиславу Святославну и сел на стол отца ее. Детей им Макошь послала пятерых, и после князя Дира в Киеве княжит второй его сын, Аскольд. И я с моими мужами послан братом моим, князем Аскольдом, в полуночные страны – людей повидать, земли разведать, дороги разузнать.