— Как дела?
— Ничего, — отзывался он.
— Знаете, они просто взбешены! — шепнул ему Люкас.
— Кто они?
— Амадье… Начальник…
И Мегрэ ждал, все больше пропитываясь атмосферой учреждения, когда-то бывшего его родным домом. Эжен, устроившись в красном кресле, не выказывал ни малейшего беспокойства. Заметив Мегрэ, даже не изобразил на лице наигранную улыбку. Это был красивый, жизнерадостный, уверенный в себе парень. Каждая пора его дышала здоровьем и беззаботностью, в любом движении чувствовалась почти звериная гибкость.
Вернулся один из инспекторов. Мегрэ заторопился навстречу.
— Ходил в гараж?
— Да. Хозяин утверждает, что машина всю ночь стояла на месте. Сторож подтверждает его показания.
Это было настолько легко предвидеть, что Эжен, несомненно слышавший разговор, даже не дал себе труда изобразить на лице иронию.
Вскоре с глазами, опухшими ото сна, и в дурном настроении, сказывавшемся в выражении лица и жестах, появился содержатель «Табака улицы Фонтен».
— Мне к комиссару Амадье, — буркнул он служителю.
— Присядьте.
Не подавая виду, что узнал Эжена, хозяин «Табака» со шляпой на коленях устроился метрах в трех поодаль.
Комиссар Амадье велел пригласить Мегрэ, и они вновь очутились лицом к лицу в маленьком кабинете с видом на Сену.
— Ваши подопечные явились?
— Не все.
— Не скажете ли поточнее, какие вопросы я, по-вашему, должен им поставить?
В этой краткой, внешне любезной и почтительной фразе не было, на первый взгляд, ничего особенного. И все-таки она выражала пассивное сопротивление: Амадье не хуже собеседника знал, что предугадать заранее, как пойдет допрос, просто немыслимо.
Тем не менее Мегрэ продиктовал известное количество вопросов для каждого свидетеля. Амадье записал их с исполнительностью секретаря и в то же время с явным удовлетворением.
— Это все?
— Да, все.
— Не возражаете, если начнем прямо сейчас с субъекта по фамилии Одиа?
Мегрэ знаком дал понять, что это ему безразлично, а комиссар, нажав кнопку звонка, отдал приказание появившемуся инспектору. Его секретарь сел на краю стола, против света, а Мегрэ устроился в самом темном углу.
— Садитесь, Одиа, и расскажите нам, что вы делали прошлой ночью.
— Ничего я не делал.
Хотя солнце било в глаза официанту из кафе, он Углядел Мегрэ и нашел способ состроить ему гримасу.
— Где вы были в полночь?
— Не помню. Сходил в кино, потом пропустил стаканчик в каком-то баре на улице Фонтен.
Амадье знаком показал Мегрэ: «Не беспокойтесь. Я учитываю ваши заметки».
И, взгромоздив на нос пенсне, действительно с расстановкой прочел:
— Назовите имена приятелей, встреченных вами в этом баре.
Партия, едва начавшись, была уже проиграна. Допрос складывался неудачно. Комиссар выглядел школьником, повторяющим урок. Одна, чувствуя это, с каждой минутой становился самоуверенней.
— Не встретил я никаких приятелей.
— И даже не заметили человека, присутствующего сейчас здесь?
Одна повернулся к Мегрэ, посмотрел на него и покачал головой.
— Разве что этого господина. Но не уверен. Я не обратил на него внимания.
— Что было потом?
— Потом я вышел, но от кино у меня разболелась голова, и я решил пройтись по Внешним бульварам. Переходил улицу, меня сбила машина, и я, уже раненный, очутился под каким-то деревом. Со мной рядом оказался вот этот господин. Он сказал, что меня задел автомобиль. Я попросил отвезти меня домой, но он не согласился и доставил в номер какой-то гостиницы.
Открылась дверь, вошел начальник полиции и молча прислонился к стене.
— Что вы ему рассказали?
— Да ничего. Все время говорил он сам. Описывал мне людей, которых я не знаю, требовал, чтобы я отправился сюда и подтвердил, что они мои кореши.
Иногда Амадье большим синим карандашом делал краткие пометки в блокноте, секретарь протоколировал показания целиком.
— Виноват, — вмешался начальник. — Все, что ты тут сочиняешь, очень мило. Но скажи-ка, что ты делал в три часа утра на бульваре Де-ла-Шапель.
— Гулял — у меня ж голова болела.
— Зря темнишь. Когда у человека целых четыре судимости…
— Извините, первые две погашены амнистией. Вы не имеете права попрекать меня ими.
Мегрэ лишь смотрел и слушал. Он курил трубку, запах которой пропитывал кабинет, по мере того как дым поднимался к потолку:
— А это мы через несколько минут будем знать точно.
Одна вывели в соседнюю комнату. Амадье бросил в телефон:
— Введите Эжена Берниара.
Вошел улыбающийся, самонадеянный Эжен, с одного взгляда определил позицию каждого действующего лица, раздавил окурок о пепельницу.
— Что ты делал вчера вечером? — бесстрастно осведомился Амадье.
— Честное слово, комиссар, рано лег спать — зубы разболелись. Можете проверить у ночного дежурного в гостинице «Альсина».
— В котором часу?
— В полночь.
— И ты не заходил в «Табак на улице Фонтен»?
— А где это?
— Минутку. Знаком ты с неким Одна?
— Как он хоть выглядит? На Монмартре ведь столько народа.
Каждая минута неподвижности стоила Мегрэ болезненного усилия.
— Введите сюда Одна, — распорядился по телефону Амадье.
Одна и Эжен с любопытством уставились друг на друга.
— Встречались?
— В жизни не приходилось, — громыхнул Эжен.
— Счастлив буду познакомиться, — отшутился официант из кафе.
Им лень было даже играть комедию. Глаза их смеялись, опровергая слова.
— Значит, вчера вечером вы не играли вместе в белот в «Табаке улицы Фонтен»?
Одна вытаращил глаза. Эжен зашелся от хохота.
— Ошибочка, господин комиссар.
Им устроили очную ставку с марсельцем, который только что пришел и подал Эжену руку.
— Знаете друг друга?
— Еще бы! Мы живем бок о бок.
— Где?
— В гостинице «Альсина». У нас соседние номера.
Начальник полиции знаком вызвал Мегрэ в коридор.
Вдвоем они прошагали до последнего кабинета, где Луи, хозяин «Табака», все еще ждал неподалеку от Жермена Кажо.
— Что намерены предпринять?
Начальник полиции тревожно поглядывал на спутника.
— Они вправду пытались вас убрать?
Мегрэ промолчал. Кажо следил за ним тем же спокойным ироническим взглядом, что Одна или Эжен.
— Если бы я мог допросить их лично, — вздохнул наконец бывший комиссар.
— Вы же знаете, это невозможно. А вот очные ставки будем продолжать, сколько захотите.
— Благодарю, господин начальник.
Мегрэ знал, что это ничего не даст. Все пятеро показывали одно и то же. Они приняли необходимые меры предосторожности, и вопросы, которые унылым голосом задает Амадье, ни за что не заставят их сознаться.
— Не знаю, правы вы или нет, — процедил начальник.
Они проходили мимо Кажо, который воспользовался случаем, чтобы поздороваться с главой полиции.
— Это к вам меня вызвали, господин начальник?
Был полдень. Большинство инспекторов отбыли на задание или отправились завтракать. Длинный коридор почти опустел. У двери начальник пожал Мегрэ руку.
— Что мне вам сказать? Пожелать удачи — вот и все, что я могу.
Он зашел к себе, взял пальто и шляпу, в последний раз окинул взглядом кабинет, где продолжался допрос, и, мрачно посмотрев на Кажо, стал спускаться по лестнице.
Мегрэ был на пределе. Еще никогда он так не задыхался от сознания собственного бессилия. На соседних стульях терпеливо и спокойно сидели Кажо и Луи, которых забавляло хождение комиссара взад-вперед.
В кабинете Амадье неторопливо журчали голоса. Вопросы и ответы чередовались без всякой спешки. Комиссар, храня верность обещанию, следовал плану Мегрэ, ничего к нему не прибавляя от себя и не выказывая никакой заинтересованности.
А Филипп в тюрьме! Г-жа Мегрэ нетерпеливо ждет почтальона!
— Славный денек, месье! — неожиданно адресовался Кажо к своему соседу. Луи.
— Очень славный! Ветер восточный, — откликнулся тот. — Вас тоже вызвали?
Все это говорилось для Мегрэ с явным намерением поиздеваться.
— Да. Видимо, от меня ждут каких-то сведений.
— Со мной такая же история. Вы к кому из комиссаров?
— К какому-то Амадье.
На ходу Мегрэ задел Кажо, тот раздвинул губы в оскорбительном смешке, и вдруг у комиссара сработал неудержимый животный рефлекс. Рука его грохнула о Щеку Нотариуса.
Это была ошибка! Последствие бессонной ночи, целой цепи унижений!
Ошеломленный выходкой Мегрэ, Кажо не шелохнулся, зато Луи вскочил и вцепился комиссару в руку.
— Вы что, рехнулись?
Учинить драку в коридоре уголовной полиции! Только этого не хватало.
— Что здесь происходит? — раздался окрик Амадье, распахнувшего дверь.
Не понять, что случилось, при виде трех задыхающихся мужчин было просто немыслимо, но комиссар, как ни в чем не бывало, спокойно пригласил:
— Входите, Кажо.
Остальных свидетелей опять препроводили в соседнее помещение.
— Садитесь.
Мегрэ вошел в свой черед и встал у двери.
— Я вызвал вас, потому что ваше присутствие необходимо для опознания некоторых личностей.
Амадье нажал на звонок. Ввели Одна.
— Знаете этого человека?
И тут Мегрэ вскочил, хлопнув дверью и оглушительно выругавшись. Он чуть не плакал. Его тошнило от этой комедии.
Одна не знал Кажо. Кажо не знал Одна. Ни тот, ни другой не знает Эжена. И так будет до самого конца. Что касается Луи, тот вообще никого и ничего не знает.
Амадье, допрашивая их, добавляет себе очко при каждом новом препирательстве. А! Кое-кто позволяет себе не считаться с его привычками! Кое-кто пытается учить его, Амадье, ремеслу полицейского! Он, конечно, остается до конца вежлив, потому что он воспитанный человек. Но все увидят все сами.
Мегрэ мрачно спустился по лестнице, пересек двор, прошел мимо могучей машины Эжена.
Париж, Сена, сверкающий Новый мост — все было залито солнцем. Когда на небо наползла туча, теплый воздух неожиданно посвежел.
Через четверть часа, через час допросы закончатся.
Эжен сядет за баранку рядом с марсельцем. Кажо подзовет такси. Все обменяются взглядами и отправятся восвояси.
— Экая скотина этот Филипп!
Мегрэ рассуждал сам с собой. Мостовая звенела под его подошвами. Он не знал, куда идет. Неожиданно ему показалось, что женщина, с которой он разминулся, отвернулась, словно для того, чтобы он ее не узнал. Он остановился и заметил заторопившуюся прочь Фернанду. Через несколько метров нагнал ее и грубо, хоть и не нарочно, схватил за руку.
— Куда это вы?
Явно испуганная, она промолчала.
— Когда вас выпустили?
— Вчера вечером.
Мегрэ понял: доверию, возникшему между ними, пришел конец. Фернанда боится его. Думает только об одном: как бы поскорее уйти своей дорогой.
— Вас тоже вызывали? — спросил он, бросив взгляд на здание уголовной полиции.
Сегодня утром на Фернанде был голубой английский костюм, придававший ей вид мелкой буржуазки. Мегрэ особенно нервничал потому, что у него не было никаких оснований задерживать ее.
— Что вы собираетесь делать?
Он перехватил взгляд Фернанды, остановившийся на голубой машине Эжена.
Он все понял. И почувствовал ревнивую обиду.
— Вам известно, что ночью меня пытались убить?
— Кто?
— Эжен.
Она чуть было что-то не ляпнула, но вовремя прикусила язык.
— Что вы собирались мне ответить?
— Ничего.
Дежурный поглядывал на них. Наверху, за высоким окном, Амадье по-прежнему фиксировал срепетированные показания пяти свидетелей. Автомобиль, подтянутый и щеголеватый, как его владелец, ждал, и Фернанда с непроницаемым лицом выжидала момента, когда сможет уйти.
— Вы считаете, что вас посадил я? — настаивал Мегрэ.
Она не ответила и отвернулась.
— Кто вам сказал, что Эжен здесь? — бесцельно упорствовал Мегрэ.
Она же влюблена! Влюблена в Эжена, с которым переспала в угоду ему, Мегрэ!
— Тем хуже! — проворчал наконец комиссар. — Ступай, старушка.
Фернанда заторопилась к машине и встала около дверцы.
На тротуаре остался только Мегрэ, набивавший трубку. Она не разгоралась: он слишком плотно умял табак.
Глава 8
Пересекая вестибюль гостиницы, Мегрэ прямо-таки почернел: с плетеного кресла вскочила и бросилась ему навстречу женщина, облобызавшая его в обе щеки и завладевшая его рукой, которую больше не выпустила из своей.
Это ужасно, — простонала она. — Я приехала нынче утром и столько набегалась, что не знаю уж, на каком я свете.
Мегрэ смотрел на свояченицу, свалившуюся на него из Эльзаса, и ему потребовалось время, чтобы привыкнуть к ней, настолько резко облик ее отличался от действующих лиц последних дней и сегодняшнего утра, в крутой атмосфере которых барахтался комиссар.
Мать Филиппа походила на г-жу Мегрэ, но в большей мере, нежели сестра, сохранила провинциальную свежесть. Была она не толстая, но пухленькая, личико розовое, волосы тщательно уложены, и все в ней излучало чистоту — черно-белый туалет, глаза, улыбка.
Свояченица привезла с собой тамошнюю атмосферу, и Мегрэ казалось, что он слышит запах дома, где стенные шкафы набиты вареньями, всяческими лакомствами и кремами, которые она так любит готовить.
— Как ты считаешь, он найдет себе место после того, что случилось?
Комиссар взял багаж свояченицы, еще более провинциальный, чем она сама.
— Переночуешь в гостинице?
— Если это не слишком дорого…
Мегрэ отвел ее в столовую, где ноги его не бывало, когда он останавливался здесь один: вид у помещения был чересчур суровый, и говорить там полагалось вполголоса.
— Как ты разыскала мой адрес?
— Сходила во Дворец правосудия и повидалась со следователем. Он не знал, что ты тоже занимаешься этим делом.
Мегрэ ничего не сказал, но гримасу скорчил. Он представил себе бесконечное нытье свояченицы: «Вы же понимаете, господин следователь. Дядя моего сына, дивизионный комиссар Мегрэ…»
— Ну, и что же он? — потерял терпение Мегрэ.
— Он дал мне адрес адвоката на улице Гренель. Я съездила и туда.
— И всюду таскала с собой багаж?
— Нет, оставила в камере хранения.
Это ужасно! Она выложила свою историю всем, с кем общалась.
— Поверишь ли? Когда фотографию поместили в газетах, Эмиль не осмелился пойти к себе на службу.
Эмиль — это ее муж, такой же близорукий, как Филипп.
— У нас ведь не как в Париже: тюрьма — это тюрьма.
Люди говорят: нет дыма без огня… А у Филиппа постель-то хоть с бельем?
Они ели сардины с кружочками свеклы, запивая все это легким красным вином из графина, и время от времени Мегрэ делал над собой усилие, чтобы стряхнуть с себя наваждение этого мирного завтрака.
— Ты знаешь Эмиля. Он очень настроен против тебя.
Считает, что это по твоей вине Филипп поступил в полицию, вместо того чтобы поискать хорошее место в банке.
Я ответила ему: чему быть, того не миновать. Кстати, у твоей жены все хорошо? Не слишком она много возится со своей живностью?
Завтрак отнял час с лишним, потому что после него потребовалось выпить кофе, а матери Филиппа захотелось точно узнать, как устроена тюрьма и как в ней обращаются с заключенными. Они вдвоем сидели в гостиной, когда явился портье и объявил, что с Мегрэ хочет говорить какой-то господин.
— Пригласите его.
Комиссар недоумевал, кто бы это мог быть, и совсем уж изумился, увидев комиссара Амадье, смущенно поздоровавшегося с г-жой Лауэр.
— Это матушка Филиппа, — представил ее Мегрэ. — Не подняться ли нам ко мне в номер?
Они молча вскарабкались по лестнице. Оказавшись в комнате, Амадье откашлялся, снял шляпу и отложил зонтик, с которым никогда не расставался.
— Я рассчитывал отыскать вас после утреннего допроса, — начал он. — Но вы ушли, никому ничего не сказав.
Мегрэ молча наблюдал за ним: он понимал, что Амадье пришел заключить мир, но у него не хватало героизма облегчить коллеге первые шаги.