Калин остановился на полпути на высоте двадцатой ступеньки, все еще не снимая шляпу. Последовала долгая, многозначительная пауза.
— Не тяни, — прошептала Кэтлин.
Наконец, Эндрю начал подниматься по лестнице, пытаясь не показать своей усталости и оцепенелости. Он встал по стойке «смирно», и отдал честь, Калин кивнул в ответ, но не обнял или даже не хлопнул по плечу. Эффект был мгновенный, шепотки побежали через толпу зевак. Позади президента Эндрю мельком заметил нескольких сенаторов, — все от Руси, одним из них был Василий Бугарин.
— Пойдем вовнутрь, поговорим, — наконец заявил Калин.
Эндрю кивнул в согласии, ничего не ответив. На мгновение Калин замешался, посмотрев на Ганса.
— Я хочу, чтобы мой заместитель пошел со мной, — сказал Эндрю, Калин повернулся без комментариев, возглавив движение наверх лестницы.
Эндрю взглянул назад на Кэтлин, которая сверкнула улыбкой, промолчала и, повернувшись, вернулась в карету. Он чувствовал себя виноватым, сказав так мало, и проявив так мало чувств, и понимание этого его тревожило. Его ощущения были почти абстракцией, воспоминанием, как будто он стал таким сдержанным, что внутри в настоящее время не было места для любви и преданности, того, что как он знал, он должен испытывать к своей семье.
Хотя все еще стояло раннее утро, он был рад шагнуть сквозь витиевато гравированную дверь в прохладную темноту внутри резиденции президента. Оказавшись вне поля зрения толпы, он надеялся, что Калин сбросит маску и покажет немного тепла, но тот нисколько не смягчился. Президент вел их по коридору мимо бывшей боярской палаты для встреч, в сторону комнаты, которая служила президенту в качестве его офиса. Комната была с простой обстановкой, что было типичным для старого Калина. Иконы Перума и Кесуса, полуязыческое проявление православия, которое было принесено в этот мир, главенствовали на дальней стене, с более меньшими иконками различных святых, некоторые из которых были парнями из старых 35-го полка и 44-й Нью-Йоркской батареи, окружающих центральный элемент. Другие стены были покрыты картами, утыканными красными и синими булавками, отмечающими ситуацию на западном фронте, где бродили остатки мерков, побережье Внутреннего моря и теневую войну, которая продолжалась против Карфагена, а также Восточный Фронт, откуда он только что прибыл.
В центре комнаты стоял потрепанный дубовый стол, вокруг которого была установлена дюжина стульев с прямыми спинками. Эндрю обрадовался, увидев Святого Прелата Касмира, сидящего у дальнего угла, преподобный поднялся на ноги, когда вошел Эндрю.
— Добрый день, Эндрю, — сказал он, на достаточно хорошем английском, и Эндрю улыбнулся, снимая свою старую шляпу-кепи, выказав искреннее уважение.
Напротив него находился Винсент Готорн, всего лишь тень призрака, униформа болталась на его худющем теле, и он по-прежнему щеголял своей острой козлиной бородкой и усами, как у Фила Шеридана.
Не говоря ни слова, Бугарин взял стул рядом с Касмиром, а Калин сделал знак Эндрю сесть рядом с Винсентом, Ганс взял стул справа от Эндрю, пока Калин усаживался за Бугариным. Эндрю склонялся, перед началом этой встречи, выразить протест, попросить, по крайней мере, освежиться и немного перекусить, а затем каким-нибудь образом получить несколько минут наедине с Калином, что бы узнать, что же происходит, но холодный взгляд Калина подавил его протест, и поскольку он уже сел, то обошелся чашкой чая, которой Касмир уделил большое внимание, наливая чай двоим вновь прибывшим. Затем преподобный настоял на молитве, которая протекала в течение пяти минут и которая делала сильный упор на его благодарность за благополучное возвращение Эндрю и Ганса, на необходимость в божественном руководстве и силы в испытаниях в будущем. Как только трое русских перекрестились, Эндрю поднял голову и уставился прямо на Калина.
— Эндрю, нам необходим правдивый доклад о том, что случилось там и почему, — сказал Калин, открывая встречу, без замечаний или одной из своих обычных острот, предназначенных для снятия напряжения.
— Я никогда не обманывал вап, все, что угодно, кроме этого, Мистер Президент, — холодно ответил Эндрю, решив быть формальным и избежать использования неофициального прозвища Калина.
«Странно, однажды ты был крестьянином, выдумщиком и шутом для боярина Ивора, скрывая свою хитрость за маской дурачка, чтобы защитить свою семью и себя непосредственно, когда придут тугары, очень сильно надеясь, что таким образом спасешь свою дочь от отправки в убойную яму.
Готорн, который теперь является твоим зятем, учил тебя идеалам Республики, и именно ты был тем, кто спровоцировал восстание, и многие годы после тех событий я учил тебя всему, что знаю о том, как править, и написал саму Конституцию, которая облекла тебя властью», подумал он.
И теперь Эндрю не мог не чувствовать вспышку негодования, наставник, который нашел себя превзойденным студентом, «нет, это не правильно, так не должно быть», сказал он себе. «Сквозь все эти годы я сохранял требование, что военные должны отвечать перед гражданскими, и теперь здесь так и происходит».
— Эндрю, пожалуйста, расскажи нам что произошло, — вставил Касмир. — Весь город находится в суматохе от страха, некоторые даже утверждают, что фронт рухнул и бантаги скоро будут у ворот.
— Нет, они не прорвались, фронт — тот же самый, каким был перед нападением.
— Другими словами, вы не продвинулись ни на дюйм земли, — вставил Бугарин.
Эндрю перевел взгляд, изучая сенатора. Ходили слухи, что тот болел туберкулезом; его кожа была почти цвета свинцовых белил, натянутая на костях лица. Темные глаза, казалось, горят подобно углю, когда он вернул Эндрю взгляд. Несмотря на текущую позицию сенатора, Эндрю понял, что у него на самом деле есть определенная доля уважения к этому человеку. Он избежал позорного “Заговора бояр”, нацеленного на свержение правительства перед меркской войной и некоторое время командовал полком, а затем бригадой перед тем, как эвакуировали Русь. Сраженный болезнью он ушел из армии и был сразу же избран сенатором. Все же в последние годы протесты против войны все более и более сосредотачивались вокруг него, сначала как общее беспокойство по поводу течения сражения, а затем все сильнее и сильнее в качестве голоса сепаратизма и недоверия к Риму и их способности сражаться.
Это было то самое, чего Эндрю не мог постигнуть, этот омерзительный клин, вбитый между Русью и Римом. Если бы они преуспели в том, чтобы расколоть их на части, то Республика лопнула бы, и все они погибли бы тогда. Как человек с интеллектом Бугарина не видел этого, было загадкой.
— Если вы спрашиваете, удержали ли мы противоположный берег реки, — ответил Эндрю. — Нет.
— Каковы общие потери? — спросил Касмир. — Сначала я хочу узнать потери среди людей.
Эндрю вздохнул и на мгновение взглянул на потолок.
— Не менее двадцати семи с половиной тысяч убитыми, раненными или взятыми в плен из тех сорока тысяч, что пересекли реку. Чуть больше девяти тысяч раненных возвратились; все остальные погибли.
— Милосердный Перм благослови их, — произнес нараспев Казмир, совершая крестное знамение.
— А оборудование? — спросил Калин.
— Все вступившие в бой броневики были потеряны, то есть пятьдесят три машины. Девятнадцать легких дирижаблей и одиннадцать тяжелых машин также было потеряно. Восемь полевых батарей погибли, и почти все оснащение трех корпусов наряду с оборудованием двух полков инженерных войск и понтонных бригад, три корпусных полевых госпиталя, и где-то приблизительно пятьдесят полковых штандартов и знамен.
Калин громко выдохнул и откинулся на спинку стула.
— Как, черт побери? — вскрикнул Бугарин. — Что вы сделали не правильно?
— Просто расскажи нам, — сказал Калин, отрезая Бугарина.
— Это была ловушка, — сказал Эндрю. — Незаметная и простая. Этот новый лидер, Джурак, он не такой, как предыдущие. Я боюсь, что мир, из которого он пришел, намного более развит, чем мой. У него лучше способность воспринимать как использовать новые создающиеся виды оружия, его армия преобразована во что-то сильно отличающееся от того с чем мы встретились у тугар и мерков.
Эндрю втянул воздух, в комнате стояла тишина, за исключением тиканья небольших деревянных часов на стене около стола. Он вспомнил, что часы были теми самыми, которые Винсент вырезал для него давным-давно, еще до прихода тугар.
— У них есть новая модель броневика. Усиленная броня и при этом понимание того, на каком расстоянии держаться от наших собственных броневиков и ракетных установок. Новые воздушные корабли на двух двигателях, более быстрые, чем наши «Орлы», и почти такие же быстрые, как и «Шмели». Также у них есть новый вид оружия, похожий на наш «гатлинг», медленнее стреляющий, но такой же смертоносный.
— Разве вы не ожидали ничего из этого? — спросил Бугарин.
— Не полностью, — был вынужден признать Эндрю.
— Что вы подразумеваете под ‘не полностью’?
— Как командующему, мне нужно было предположить, что что-то изменится с их новым лидером. Кроме того, то, что у них, несомненно, будет новое оружие. Джурак, однако, был достаточно проницателен, чтобы сохранять все свои карты скрытыми, пока мы не начали активные боевые действия, тогда он раскрыл их все в одном смертельном ударе.
Также, с тактической точки зрения, он предстал в новом лице. Я оценил бы, что по крайней мере пять из его уменов были вооружены лучшими винтовками, и кроме того они, очевидно, обучались столь же качественно, как и мы. Они не были воинами орды, атакующими как попало, они наступали со сноровкой и целеустремленность, каких мы ранее не наблюдали.
— Что произошло на самом деле, — вставил Калин. — Расскажи мне это.
— Мы начали наступление согласно планам, которые мы с вами разбирали за неделю до атаки. Потери на первой стадии были меньше предполагаемых, чуть больше двух тысяч убитыми и ранеными. В результате шестичасового нападения наши части продвинулись на расстояние удара по их главной станции, в пяти милях к востоку от Капуа, когда произошла контратака.
— И вы не прогнозировали, что они нанесут контрудар? — резко спросил Бугарин.
— Конечно, мы ожидали контратаку, — ответил Эндрю, стараясь не показать в своем голосе усталости и чувства безысходности. — Все орды были мастерами ведения мобильной войны и знали достаточно, чтобы сохранить мобильный резерв, размещенный позади их линии обороны, или в качестве силы, способной запечатать прорыв или как резерв, для нанесения окончательный удар.
— Так почему же ты не подготовился? — спросил Калин.
Эндрю колебался с минуту, удивленный холодностью в голосе Калина.
— Мы подготовились. Девятый корпус вел прорыв при поддержке Первого бронеполка. Одиннадцатый корпус следовал за ним, закрепляя левый фланг, пока части двух оставшихся корпусов переправились и закрепились на правом фланге и обеспечили резерв. Второй бронеполк придержали в резерве для последующего их выдвижения, как только понтонные мосты будут уложены, и мы чувствовали, что осуществили прорыв.
То, что удивило нас, было огромное количество броневиков в их резервах, из докладов мы прикинули, что там было свыше двух сотен по сравнению с менее чем сотней наших, из которых мы ввели в бой только пятьдесят в первой волне, масса новых дирижаблей, внедрение ими автоматического оружия, и наконец, тактика укрывательства и концентрации броневиков в огромных ударных колоннах.
— Другими словами, вас поймали неподготовленными, — давил Бугарин.
Эндрю ничего не ответил, и тогда вставил Ганс.
— Ни один план, существовавший когда-либо, не переживет первый контакт с врагом, и во время войны никто и никогда не сможет подготовиться ко всем вариантам событий.
— Вы были против этого наступления, не так ли, Ганс? — спросил Калин.
Теперь была очередь Ганса колебаться.
— Да, он был против, — сказал Эндрю. — Ответственность на мне.
Снова наступило долгое молчание, и Эндрю стало любопытно, попросит ли Калин, по различным причинам, уйти ему в отставку и передать командование Гансу.
Это и была действительная причина, что он настоял на том, чтобы Ганс покинул фронт и возвратился в Суздаль с ним. Даже было некоторое желание, чтобы такое решение было принято, освобождая его от всего, что на него давило.
— Отступление, я слышал, что это было бегство, — сказал Бугарин, нарушая безмолвное напряжение.
— Да, нет никакого смысла отрицать это. Река была за нашими спинами, и солдаты быстро поняли, что враг прорывается на обоих флангах и накатывают построением с намерением создания окружения. Да, они бежали, бежали, спасая свои жизни, поскольку даже лучшие войска падают духом.
— Значит бежали, продолжил Бугарин. — Девятый и Одиннадцатый корпуса бежали, войска изначально составленные из жителей Рима.
Так вот, что это было, осознал Эндрю, и он почувствовал вспышку гнева. Сенаторов из Рима здесь не было.
— Я не вижу здесь Тиберия Флавия, Спикера палаты представителей, — холодно ответил Эндрю. — Как Спикер, разве он не наделен правом также находиться здесь, г-н президент?
— Это неформальная встреча, — ответил Калин.
— Это более походит на расследование Комитета по Ведению Войны, — рявкнул Ганс.
— Я не просил вас комментировать, сержант, — огрызнулся Бугарин.
Ганс начал подниматься, но взгляд Эндрю утихомирил его.
— Я не приму клевету на бравых солдат, которые пересекли ту реку, были ли они русскими или римлянами, — сказал Эндрю, его голос рассек напряженность.
Сейчас было бессмысленно пытаться объяснить все, что произошло. Хотя он не допустит этого здесь, но армия на самом деле была разбита, самое худшее бегство, которое он видел, с поражения у Потомака.
Происходило также как и под Испанией, только наоборот, его армия рассеялась, отступая к реке неорганизованной толпой. Но в этой комнате, под холодными пристальными взглядами Бугарина и Калина, это объяснить было невозможно. Как объяснить истощение, которое уже действует на армию в качестве наступательного оружия врага? Он знал, что попытка объяснить это сейчас будет равносильна признанию поражения. Но разве это было не поражение? Он мог признать поражение в битве под Капуа и взять ответственность за него. Неужели это действительно было началом конца, задумался он? Будет ли армия продолжать разваливаться и отступать, или существует некий отчаянный способ выжать одну последнюю победу в этой ситуации и спасти то, что осталось?
— Почему ты позволил вице президенту отправиться в атаку, нарушая мои приказы? — спросил Калин.
Эндрю молчал. Воспоминание об изуродованном теле старого друга, принесенного назад через реку парнями из 11-го, было по-прежнему слишком свежим.
— Я не мог остановить его, — печально ответил Эндрю. — Он настаивал на том, что отправится вперед со своими мальчиками, как он их называл. Я понимаю, что это было частью причины бегства. Когда началась контратака, его захватила открывшаяся ракетная бомбардировка, и его мгновенно убило. Молва быстро распространилась по соединению… — его голос затих.
Было так трудно поверить, что Марк погиб. Еще одна часть политического уравнения, которую он не ожидал.
— А ваши собственные действия? — спросил Бугарин. — Вы лично пытались сплотить солдат?
Ганс в очередной раз ощетинился; что-то было такое в этом заявлении, некий скрытый смысл. Эндрю не отвечал с минуту, никогда не помышляя, что кто-то мог бы на самом деле подвергнуть сомнению его собственное поведение под огнем. Калин отреагировал первым. С возмущенным телодвижением он оборвал Бугарина.
— Это расспрос, — с яростью сказал Калин, — а не допрос.
После быстрого обмена взглядами, Эндрю ощутил, по меньшей мере, некоторое чувство облегчения. Что-то от старого Калина по-прежнему было здесь, и не довольствовалось способом, которым шли дела.
— Я готов ответить, — сказал Эндрю, нарушая тишину.
Он посмотрел мимо Калина, уставившись на потолок.
— Я признаю здесь, что движение под огнем снова привело меня в возбужденное состояние, хотя это не затрагивало мое суждение. Я добрался до восточного берега и оставался там, пока не стало очевидно, что северный фланг полностью обрушился.