— Вся наша производственная энергия шла на улучшение наших вооруженных сил, — продолжил Вебстер без паузы, — вместо вещей непосредственно необходимых, чтобы построить более широкий фундамент для достижения богатства всеми. И хотя у нас было мирное время, мы по-прежнему наращивали военную экономику. Жизненные стандарты, как здесь, так и в Риме, по сути, начали падать, хотя люди работали больше.
Если бы у нас было пять лет, а еще лучше десять, то мы, возможно, приспособились бы, ослабили бы нагрузку, строили бы жилые дома, школы, церкви, больницы не только для военных, улучшили бы дороги, создали бы более качественные сельхозорудия, встали бы на путь для перевозки товаров, а не номенклатуры военной направленности, обучили бы докторов для деревень, а не для армии, и, что важно, у нас были бы сотни тысяч молодых людей, делающих все это, а не носящих винтовки. Таким образом, когда эти новые войны начинались, это словно удваивало усилия.
Добавьте к этому тот факт, что более половины Рима оккупировано. Часть наших самых богатых земель находится в лапах орды, и существует более чем миллион беженцев, которых нужно обеспечить всем необходимым.
— Подожди минуту, — вставил Ганс. — Я продолжаю слышать о том, как почти половина Руси умерла в результате войн.
— Все правильно, — спокойно ответил Вебстер.
— Тогда дайте их землю римским беженцам.
— Кроме того, у них должно быть место, чтобы жить, им нужно дать семена зерновых культур. Некоторые из полей не засевались в течение пяти и более лет и сильно заросли. Мы пробуем так делать, но, тем не менее, то, что они производят, возможно, одна десятая того, что они выращивали год назад.
Ганс поворчал, поозирался по сторонам, и наконец, сплюнул в открытое окно.
Эндрю не мог не усмехнуться и удостоверился, что Кэтлин этого не видела.
— Дело в том, — нажал Вебстер, — экономика нестабильна. Лучшей аналогией, которую я могу привести, является что-то наподобие того, что было с Конфедерацией в конце 1864. Шерман отрезал центральную часть Джорджии, Шеридан выжег долину, железные дороги развалились на куски из-за чрезмерного использования и недостаточности обслуживания и ремонта. Я помню, Шеридан сказал, что война это не только сражающиеся армии, это целиком все государство, и он принес войну в сердце неприятельского штата. Это — то, что сделали бантаги, хотя я не знаю, осознают ли они на самом деле это или нет.
— Из того, что я, подозреваю в Джураке, он знает об этом, — ответил Эндрю.
— Мне ненавистно это говорить, сэр, — ответил Вебстер, — но не важно, насколько доблестна наша армия, солдаты возвращающиеся домой, просто совсем измучены. Люди больше не доверяют бумажным деньгам, которые мы ввели. Возьмем женщин, которые изготавливают капсюли для снарядов, год назад мы платили им пять долларов в неделю, сейчас уже пятьдесят. Я печатаю деньги двадцать четыре часа в сутки, и никто больше не хочет иметь с ними дело. Эндрю, десятки тысяч тех, кто работает на фабриках, должны есть, они больше не выращивают свою собственную пищу. У нас нет запасов золота и серебра, так чем нам платить им?
Он затих, озираясь виновато, как будто это он принес плохие известия. Все знали, что он произвел на свет чудо, непосредственно руководя созданием системы, и для Эндрю это было ужасно — услышать, что она собиралась разрушиться.
— А бантаги, разве этой причины недостаточно чтобы работать? — ответил Ганс. — Черт побери, их сыновья и мужья умирают на фронте. Разве это не причина идти и работать?
— Бурчащий живот, крики твоих детей, потому что они голодны, это может свести на нет твой аргумент, — ответил Гейтс. — Я там каждый день разговариваю с людьми, слышу новости.
— И что говорят? — спросил Эндрю.
— Возможно, если бы бантаги появились у Белых холмов под Кевом, возможно это пробудило бы их снова. Но с другой стороны, Эндрю, сколько времени они уже терпят это, с тех пор как мы добрались досюда? Эти проклятые чинские послы ведущие переговоры о мире, и известие об этом идет прямиком с этажа, на котором заседает Конгресс, на улицы, вот что помогает подорвать ситуацию.
— И они не могут не видеть, что это проклятая ложь? — вскричал Ганс. — Я был там, проклятье. В этом отношении бантаги не отличаются от мерков или даже тугар.
— Нам необходимо поговорить не о том, что мы хотим или желаем, а скорее каким образом, — ответил Готорн.
Эндрю посмотрел на своего юного начальника штаба.
— Продолжай, Винсент.
— Я думаю, Вебстер и Гейтс правы. Военная изможденность разрушает нашу способность сражаться. Все эти люди пошли на эту войну с небольшим, если вообще имевшим место быть, понятием того, что такое свобода, кроме неопределенного идеала. Затем они ожидали, что это будет одна короткая жестокая битва, которая все решит. Никто, даже из нас, не ждал целую серию войн, которая будет тянуться почти десятилетие.
Эта идея и сама по себе тревожила Эндрю. Вопрос не раз был поднят во время его старой войны там дома, относительно того, была ли у республики способность поддержать долгосрочный конфликт. Именно благодаря личной силе одного только Джорджа Вашингтона, Революция, в конце концов, не выродилась в военную диктатуру. Во время войны с Конфедерацией, если бы победа не была настолько очевидно близка в 1864, Демократы, скорее всего, выиграли бы выборы и согласились разделить страну, таким образом, разбазарив кровь больше четверти миллиона граждан Союза, которые погибли, чтобы удержать от распада Соединенные Штаты. И он задавался вопросом — «учитывая это знание, могла ли республика вынести эти непрерывные удары?»
— Политики в Конгрессе, — продолжил Винсент, — делят Республику не только между Римом и Русью, но также и между теми, кто принимает приманку условий и теми, кто против. Наконец, есть простой военный вопрос, с которым мы все должны столкнуться.
— И что это?
— Можем ли мы по-прежнему победить на поле боя?
Эндрю огляделся в комнате. Кэтлин стояла в дверном проеме, руки засунуты в карманы передника. Наверху он слышал одного из детей, который что-то там проказничал, их нянька, пыталась его утихомирить. Все устремили свои взгляды на него, вызывая вопрос, который обременил его душу задолго до начала обреченного наступления.
— Это не вопрос, можем ли мы победить, — предложил Эндрю, — скорее это — утверждение, что нет никакой альтернативы победе. Даже если бы мы проиграли войну, там дома, мы бы продолжили жить. Несомненно, все мы помним истории об условиях содержания военнопленных в лагере Андерсонвилль в Джорджии и тюрьме Либби Присон в Вирджинии, но даже тогда мы знали, что если бы были загнаны в угол, все равно оставался бы вариант сдаться, и большинство солдат армии южан разделило бы с вами свои фляги, и перевязало бы ваши раны. Мы сражались в войне, где у каждой из сторон была возможность сдаться. Если бы мы проиграли ту войну, то нам не понравились бы результаты, но мы пошли бы домой и продолжили жить.
Скорее всего, на самом деле мы никогда не узнаем, выиграли ли мы ту войну там дома на Земле. Я думаю, очевидно, что мы победили. Что касается Конфедератов, поражение не означало уничтожение или даже порабощение, таким образом, мы все видели, что многие из них желали, наконец, получить мир и ответить за последствия. Здесь такой роскоши нет.
— Вы не ответили на вопрос, сэр, — давил Винсент.
Эндрю слегка ощетинился из-за холодного, почти обвиняющего тона в голосе Винсента, но знал, что парень делал свою работу, и кроме того, он будет вынужден ответить на тот же самый вопрос перед Конгрессом.
— Если все продолжится, как сейчас, то… — он заколебался, смотря вниз на сжатый кулак, — нет, мы проиграем войну.
В комнате все заволновались, в глазах появился страх, все были в шоке. Все, за исключением Ганса, который не волновался, его челюсти продолжали механически двигаться, словно его работой было жевать табак.
— Почему? — спросил Гейтс.
— Мы всегда были на переднем краю технологии, которая возмещала их численность. Мы едва смогли вооружить один корпус гладкоствольным оружием, когда пришли тугары. Нас превосходили в численности десять к одному, но этого оказалось достаточно, чтобы остановить их. Против мерков мы подготовили шесть корпусов, примерно такая же по размеру армия участвовала в битве под Геттисбергом. Тут мы уступали в отношении шесть к одному, и были чертовски близко к тому, чтобы побежать, так как у них тоже были гладкостволки и артиллерия, но мы перешли на винтовки, ракеты и улучшенные, по сравнению с вражескими, дирижабли.
Даже прошлой осенью у нас было превосходство. У них были броневики, но мы быстро изготовили их и даже лучше, вооружили пулеметами системы «гатлинг». Но за один неполный год они наверстали это, выпустили свое скорострельное оружие, их дирижабли того же качества, что и наши, а их новые броневики имеют усиленную броню по сравнению с нашими, и могут их подавить.
Относительно численности. Один корпус используется впустую, охраняя границу на западе. Еще два корпуса патрулируют территорию на юго-востоке Рима. У нас есть три корпуса в окружении на восточном побережье Внутреннего моря, и — всего тря дня назад — у нас было восемь корпусов на основном фронте. Сейчас у нас там остались немногим более пяти корпусов, — какое-то мгновение он колебался.
— Таким образом, мы потеряли преимущество. Они превосходят нас по уровню производства. Они превосходят нас числом шесть к одному на фронте Капуа. Мы можем предположить, что в течение двух недель они пересекут ту же самую реку, также как пробовали мы, но в отличие от нас, они в этом преуспеют. В тот момент, в тактическом смысле, мы будем точь-в-точь там, где мы были в середине зимы. Стратегически, однако, различие будет в том, что их оружие лучше, у них более благоразумный командующий, и у нас будет намного меньше, чем пятьдесят тысяч солдат по сравнению с тем, что у нас было в прошлый раз.
— И что именно будет? — спросил Гейтс.
— Я думаю, что политические нюансы достаточно отчетливы, — продолжил Эндрю. — Марк, бог с ним, умер. Хотя он был чертовски упрямым время от времени, он был другом, которому я мог доверять. То сильное руководство, что было у Рима, теперь отсутствует. Флавий отличный Спикер Палаты представителей, но у него нет того, чтобы стать следующим Марком. Я боюсь, что когда линия обороны будет прорвана, Джурак станет ловко предлагать личные условия все снова и снова, страхи между двумя штатами Республики буквально разорвут ее на части, Республика развалится, и затем нас уничтожат.
Эндрю прекратил говорить. Когда он обхватил стакан с чаем, то осознал, как трясется его рука.
— Вы предлагаете, чтобы мы организовали государственный переворот? — спросил Гейтс.
— Я не говорил этого, — резко ответил Эндрю.
— Это нужно рассмотреть, — с силой произнес Готорн.
Эндрю с удивлением воззрился на него.
— Сэр, армия знает то, за что она борется. Они видят то, что может сделать враг. В этом отношении, проклятье, почти каждый ветеран, который больше не находится на службе из-за инвалидности, также понимает это. Да, они устали от войны, все мы устали, но будь они прокляты, если они когда-либо подставят свои горла под бантагские ножи для забоя скота.
И что касается Конгресса. Если эти ублюдки готовы предать наше дело и спустить все на тормозах, если они маневрируют, чтобы расколоть Республику, тогда они заслужили, чтобы их повесили, как предателей, каждого из них.
— То, что ты говоришь, это измена, — рявкнул Эндрю.
— Если это — измена, то максимально используем ее, — закричал Готорн.
Винсент посмотрел на Ганса.
— Попроси Кетсвану рассказать нам то, что он узнал.
Ганс кивнул и быстро стал говорить с Кетсваной на чинском диалекте, который использовали пленники, когда были рабами. Кетсвана ответил на ломанном русском.
— Римский солдат, тот, которого повесили. Был в таверне за пять минут до момента выстрела.
Эндрю с удивлением посмотрел на Ганса.
— У меня здесь есть своя собственная шпионская сеть; они отвечают перед Винсентом, когда меня нет рядом.
— Я этого никогда не разрешал.
— Это сделал я. Чины и зулусы нейтральны; они могут разговаривать с обеими сторонами, и русскими и римлянами. Из-за напряжения, развивающегося между двумя сторонами, я думаю это лучшее решение. Таким образом, я начал это дело прошлой осенью.
— Что-то в той стрельбе не вязалось с самого начала, — ответил Винсент. — Я проверял дело бедного парня. Присвоено звание капрала за героизм, проявленный у Роки-Хилла. Из-за дизентерии серьезно заболел и последние девять месяцев провел в госпитале. Но все говорили, что он был отличным солдатом, весь в нетерпении, чтобы вернуться на фронт. Не тот тип, что быть убийцей.
— Но ведь его нашли в церкви? — спросила Кэтлин.
— Да, он зашел туда заглянуть, пытаясь найти того, кто это сделал. Затем толпа схватила его, заявила, что у него было оружие, его вытащили наружу и повесили.
— С чьих слов?
Ганс посмотрел на Кетсвану.
— Один из моих ребят пил с ним, был рядом, все видел, и убрался оттуда прежде, чем его бы повесили заодно.
— Так кто возглавлял эту толпу?
— Возможно, толпа неслась туда в кровавом безумии. Хотя возможно, было что-то еще, — сказал Ганс.
— Продолжай.
— Убить президента. Вице президента нет; следовательно, президентом становится Спикер Палаты представителей, Тиберий Флавий. Или он составлял заговор, чтобы совершить убийство или кто-то еще.
— Флавий — благородный человек, — резко ответил Эндрю. — Я знаю его как чертовски хорошего офицера, который вышел из пехотинца, и он — ветеран, раненый под Испанией. Он не тот тип.
— Или тогда контрудар с одновременной организацией переворота, — ответил Готорн. — Обвинить Флавия в смерти Калина, заявить, что это заговор Рима, захватить управление над правительством и в процессе развалить Республику.
— Бугарин?
— Мой вероятный кандидат, — жестко, с яростью в голосе, сказал Готорн.
— Будь все проклято, — вздохнул Эндрю.
Так вот почему Готорн думает о военном перевороте, ударить первыми, что бы предотвратить их удар. Тут было многое, что нужно было обдумать и понять. Он был слишком озабочен приготовлениями к наступлению и изучению результатов, чтобы уделить серьезное внимание тому, что происходило на расстоянии в семьсот миль в столице. Он знал, что существуют напряженные отношения, но молился, что успешное нападение, даже такое, которое было бы только с частичным успехом, успокоит разногласия и приведет к решению подтолкнуть войну к ее окончанию. Он задумался с критикой о себе, «а что если опасение за результат наложило свой отпечаток на его принятие решения идти в наступление». Внезапно он почувствовал себя опустошенным, неспособным решить, что же делать далее. Он знал, что простой кивок его головы будет означать, что Винсент встанет, выйдет из комнаты, и в течение часа будут арестованы все члены Конгресса. Помимо учебной школы кадетов, которыми были теперь 35-ый Мэнский полк и 44-ая Нью-Йоркская батарея, в городе было небольшое количество из сорока или пятидесяти солдат из «своей части», достаточно чтобы удержать различные ключевые позиции. Здесь была расквартирована бригада войск, и тысячи освобожденных от обязательств ветеранов на фабриках, которые могли быть вызваны в чрезвычайной ситуации.
К утру правительство было бы в его руках, беспорядки прекращены, а потом уже действовать исходя из ситуации. «И, черт побери, это разрушило бы навсегда все, что я хотел создать здесь». В этом он был уверен. Как только прецедент произойдет, он навсегда будет впечатан в сущность Республики. Вашингтон сопротивлялся искушению, зная историю Рима и Греции, когда они пришли к переворотам. Он бы лучше увидел, что Революция сходит на нет к кровавому поражению, чем предал бы ее. Тогда бы республика Наполеона, а не Линкольна и Вашингтона, была бы моделью для этой Республики, для всего этого мира. Понятие республики, которую он так тщательно лелеял, начиная с первой поступи по этому миру, будет потеряно навсегда. «Все же, даже если я действительно захвачу контроль, что тогда? Война все также идет к поражению. Мы могли бы удержаться некоторое время, возможно даже подготовиться и как-то выскользнуть из безвыходного положения на фронте Капуа, но все равно Джурак сотрет нас, поскольку у него есть рабочая сила миллионов рабов, чтобы поддержать его, и в случае необходимости накормить его их собственным мясом. Так или иначе, мы проигрываем». Он посмотрел на своих друзей.
«Как же допустили такое, что после десяти лет героической борьбы, они все теряли. Неужели мы проигрывали все время, и просто не желали допустить это?» задумался он. «Если это правда, то разве мечта о республике, в конечном счете, не обречена на провал?» Хотя он хотел верить в Калина, он чувствовал, что его старый друг слабел под давлением, и теперь более не влиял на ситуацию. Другая сторона обещала мир. И крайняя сложность решаемых вопросов — трагедия в том, что средний человек просто не мог ухватить их суть. Он осознал, что пробыл в армии слишком долго. У военных проблемы были весьма понятны — выживание или смерть, и это свербело на душе с самого начала. Ты сделал все правильно, ты выжил, сделал ошибку… ты умер, или того хуже, хорошие парни погибли из-за тебя. Чертова уйма хороших солдат уже погибла из-за твоей ошибки, он не осознавал, что в значительной степени природа войны менялась снова и снова. Она снова изменилась, так что мы обязаны найти способ поменять ее обратно, вернуть удачу на свою сторону. Он посмотрел на Эмила.