Дмитрий Манасыпов
Охотник за головами
Год 1405-й от смерти Мученика,
перевал Лугоши, граница
Вилленгена и Хайдар
Волков всегда ведет вперед голод. И забота о потомстве, которое от голода может не дожить до весны. Буран накрывал горы всю прошедшую неделю, зверье отсиживалось по убежищам, норам, берлогам. А в логове подрастали волчата. Зима пришла в этом году неожиданно рано, как не было никогда на памяти вожака стаи. Холодать начало еще в октябре, снег выпал уже в его середине.
Дорога проходила через леса у подножия гор, проторенная и надежная. По ней всегда взад-вперед бегала, шла и еле переставляла ноги легкая добыча. Хотя легкой она была не всегда. Иногда она огрызалась и уносила жизни членов стаи. Иногда добыча решала, что именно она охотник. Тогда приходилось хуже всего. В лес и в горы шли цепочки людей с огнем, острым железом и быстрыми стрелами. А перед собой охотники гнали четвероногих легавых, выслеживающих волков. И волкодавов, справиться с которыми зимой удавалось немногим серым.
Вожак был немолод. Так и должно быть, как еще? Опыт, сила, зрелая и выносливая, упорство и забота о стае. Он не хотел выходить в ночь, охотясь на двуногую добычу. Хотя выбор оказался только таким. Все села окрест загодя загоняли скотину в дома, пережидая и холода, и голод тех, кто приходит ночью. Другие, у которых дома окружали высокие и крепкие стены, волков не боялись. Выход оставался один – идти к заносимой снегом дороге, к перевалу. Это грозило опасностью потом, но потом не страшно. Страшнее потерять волчат сейчас. Стая не могла позволить себе такой глупости и безрассудства, стая должна жить дальше.
Логово вожак устроил в запутанной паутине ходов под старыми холмами на самой границе леса с горами Карваш. Толстые, ломкие стебли засохшего осенью лесного плюща мягко пошевелились, пропуская разведчика. Лохматая тень скользнула в тепло логова, быстро нашла вожака, приникла к его уху. Стая вокруг просыпалась, быстро, мгновенно, зло и жадно. Голод толкал вперед, дразнил свежим запахом добычи от мокрой и снежной шерсти вернувшегося брата. Вожак сидел, думал, прикидывал. Оглядел красноватыми глазами сородичей, худых, со впалыми животами, самок с пустыми сосцами, из тех, что ощенились недавно. Двинулся к выходу, стая пошла следом.
Луна катилась полновесной серебряной монетой по иссиня-черной простыне неба. Звезды остро и колко бросали лучи, отражавшиеся от алмазной крошки снега, ветра пока не было. Вожак встал на мощные задние лапы, вытянув шею и распрямив длинные передние лапы, завыл, угрожающе и зло. Волькудлаки Карвашей шли на охоту.
Чуть позже…
Ночь, застающая путников в дороге, не разбирается в разнице человеческих сословий, принадлежности к цехам и гильдиям. Равно как в уровне достатка и пожеланиях к ужину и проведению сна. Особенно зимой, в предгорьях высоких, с белыми острыми шапками Карвашей, лютой и богатой на секущий по лицу снег вперемешку со льдом. Ночь играет свою игру, беспощадную и увлекающую, ночи весело.
Ей, черной и беспросветной, наплевать на чаяния купца из Пешта, желающего побыстрее добраться до дома. На мольбы паломников, бредущих к святому источнику Гипоклепиуса, что в землях Безанта. Не разжалобить ее, жестокую, мольбой крестьянской дочки, желающей добраться с семьей до родного села, целой и невредимой. До дома, где ее ждет жених, широкогрудый улыбчивый кузнец. Ночь не позволит убрать руку с навершия тяжелого меча рыцарю из северного Нессара, идущему в поход против нечестивых язычников лабусов, на Янтарное побережье. И даже суровый мореход из Абиссы, если судить по темной повязке на глазу и по теплому «капитанскому шарфу» на шее, наверняка знающийся с чертями, вздрогнет, заслышав тяжкий и тягучий вой вдали.
Ночь в Карвашах, зимняя студеная ночь в страшных горах. Она кажется живой, эта ночь, пляшущая кровавую пляску в бликах на остром лезвии под горной луной. Темная, накатанная полозьями и колесами, полоса дороги… и огонек, крохотный, мерцающий сквозь буран, где-то там, впереди. К нему и стремятся все, кто оказался здесь в эту зимнюю лихую ночь. Если не опередят темные силуэты, мелькающие позади, старающиеся догнать, схватить, растерзать. Напиться горячей сладкой крови и парящего мяса, выгрызаемого из еще живой и орущей от боли и ужаса жертвы. Тут все решает скорость, ярость и храбрость… и тех и других.
Тени мелькают все ближе и ближе. Луна отражается в блестящих ртутью глазах, красных, желтых, зеленых. Светлая ночь помогает заметить бросок стремительного серого тела, позволяет рассмотреть момент, когда хищники уже рядом. Люди встают в круг, окружая себя кольцом из острой стали, дерева посохов и палок, плюющихся огнем факелов. Серые тени все ближе, гонимые голодом и неумолимые.
– Господи, помоги! – Крик, одинокий, дрожащий, летит к луне. Тени все ближе.
Моряк из Абиссы, за каким-то чертом оказавшийся здесь, в глубине континента, в горах, неожиданно шагает вперед. Сплевывает на снег вязкую табачную жвачку, убирает руку с эфеса своей боевой шпаги. Люди застывают, глядя на него обезумевшими глазами. А тот опускает конец вязаного морского шарфа, вытаскивает что-то темное. Луна отражается на металле, тени замирают, разворачиваются, исчезают…
Травница
Год 1382-й от смерти Мученика,
побережье Северного моря,
Доккенгарм
Ноги сами несут тебя вперед. Быстрее, быстрее, беги, беги, пока можешь. Не можешь, тогда иди, ползи на коленках и животе, катись колесом под горку. Двигайся, если хочешь остаться в живых. Что… Что?!! Треск за спиной, недалеко, ближе, чем думалось!!! Вороний грай, черные точки вверх, взмахивая крыльями, тонкие ветки подлеска ходуном, из стороны в сторону. Быстрее, сколько есть сил, ну же, ну!!! Юбка давно распорота одним ударом ножа посередине и все равно мешается. Хлещет по ногам, норовит загнуться внутрь, запутаться за коленями, сколько ни придерживай ее руками. Красные башмаки из искусно выделанной козлиной кожи скользят, ведь недавно здесь нещадно хлестали тугие струи дождя. Колотится в груди, остро колет в боку, но не остановиться… вперед, вперед!
А сзади нарастает треск, разлетаются под ногами сухие ветви и сучья. Преследователи не скрываются, бегут именно за тобой. Неудержимые в своей жажде и этой погони, и ее финала. Треск идет по пятам, ломится через сухостой и молодой ельник, как сильный и быстрый зверь, который ни за что не отпустит жертву. Он рвется вперед, поводя чутким носом, ловит страх, пот, желание жить… и идет по следам. Неотвратимый и догоняющий.
Корень вяза, такой незаметный, подло и предательски торчит над землей. Носок башмака, длинный, модный, входит как раз под него. Тело само делает рывок вперед, не успевая остановиться. Стопу и чуть выше ее рвет короткий огненный укус боли, земля сильно бьет в колено и выставленные руки. Острый скол небольшого сучка пропарывает кожу на правой ладони, но это не важно, вовсе не так важно! Важнее мокрая после недавнего дождя глина, листья и трава, устилающие пологий склон оврага внизу. Таких здесь не так уж и много, но именно этот оказывается прямо на пути. Тщетно пальцы пытаются ухватиться за что-то, тело сопротивляется, но не может ничего сделать.
Скольжение по шуршащим листьям перерастает в полет. Отрывает от склона, бросает вверх и вперед. Внутри все сжимается, рвется, разлетается в стороны и поджимает к самому горлу. Краткий-краткий миг без веса, без ощущения себя, пока спина с хрустом не встречается с землей. Воздух разом вылетает наружу вместе с то ли криком, то ли хрипом. Темнота.
– Папа, папочка, что я наделала?.. Не верь ему… папа?
Тук-тук-тук… что это? А это собственное сердце стучит и отдается в голове ударами молотка по гвоздям, клювом дятла по коре, падающими по крыше редкими тяжелыми дождевыми каплями. Голова кружится, даже если не встаешь, лежишь на отбитом боку. И яснее ясного, что надо сесть, попробовать сесть! И тут же возвращается боль, подло, неожиданно. И острой своей пастью, гниющими и загнутыми клыкам – цоп за ногу! Господи, как же больно, до слез на глазах больно. Всхлип сам собой выходит промеж губ, тонкий, как скулеж у слепого щенка, оставшегося без мамки. А встать бы, надо бы встать… что это?!! Быстрее, вон туда, в кусты, там темно, там шипы, не увидят, не заметят, жить, Господи, жить-то как хочется. Шорох, шелест, скатываются по склону комья земли, мешаясь с кучками уже сухих листьев, ветками, камнями. Все? Неужели все? Липкими дорожками пот катится по спине, бокам, по животу, груди. Волосы лезут в глаза, и слезы горохом, злые, от отчаяния и слабости. Не хочу, не хочу-нехочунехочунехоч… МАМА!..
Шаги практически не слышны. Мягкие сапоги на толстой кожаной подошве без каблука останавливаются перед ее глазами. Даже не сапоги, так, что-то похожее на высокие и очень толстые чулки, с завязками крест-накрест по голени и икре. Выпушка на отворотах сверху, шерсть густая, серая с темными крапинками. Сапоги все в грязи, жирной, черной и липкой. И еще одни подходят чуть сбоку, останавливаются, лениво переминаются, перекатываясь с пятки на носок и обратно. Их хозяева молчат, дышат спокойно, практически не сбиваясь. Первый садится. Протягивает руку, обтянутую кожаным наручем, с торчащими по предплечью до самого локтя острыми шипами. Боль в ноге отступает перед тем, как рука вытягивает вверх ее голову. Резко, до крика, до жгуче настоящего ощущения срывания кожи с волосами.
Взгляд сталкивается со взглядом. Страх, боль и дрожь против ледяной уверенности, злобы и насмешки. Совсем молоденькая, испуганная, одинокая девушка и варгер, один из тех, кто приходит незваным. Вымазанное вытопленным жиром с белой глиной и сажей лицо, стянутые в пучок длинные волосы, запах въевшейся крови и страдания. Безумие в выкаченных белках, криво дергающиеся в постоянной ярости темные губы. Человек-зверь, страх предгорий, смерть на двух ногах. Он смотрит в ее глаза, скалится, показывая черненые и подпиленные зубы, тянет голову к себе. Дрожь, миг до осязания друг друга, крик. Зубы впиваются в губы, прокусывают, рвут. Стоящие рядом двое других варгеров довольно смеются. Но все это недолго. Конец близок.
Жизнь цепляется за все, что возможно. Жизнь не хочет уходить за просто так. Пальцы с обломанными ногтями вонзаются в мокрую грязь, стараются оттащить тело от страшной черной фигуры, но тщетно. Стремительный бег, готовое разорваться сердце, все осталось позади, все бесполезно.
Сапог вминает в черную жижу тканые серебром полы бархатного казакина. Обтянутая грубой кожей перчатки ладонь оттягивает, медленно, чуть ли не сладострастно, волосы вниз. Лицо поднимается, тянется острым подбородком вверх, открывает белую чуть прозрачную кожу на шее. Бьется тоненькая синяя жилка, скулит, плачет девчонка, так желавшая жить. Варгер вытягивает из-за голенища сапога чуть изогнутое темное лезвие. Длинный боевой нож с роговой рукоятью, выглянувшее в разрыв темных туч солнце играет на металле. Ниже, ниже… первое, покачивающееся движение вбок, назад. Всхлипывание, бульканье, хрип выходящего воздуха. И, наконец-то, тишина. Чуть позже, неслышно и мягко, в овраг выходит маленький грязный лисенок. Втягивает черной горошиной носа воздух, долго, настороженно.
Запах, легко ощутимый. Сладковатый до одурения, мерзкий до тошноты. Не должно быть такого, нет, ни за что… но – есть. Почему? Потому что люди не могут по-другому. Они тоже иногда становятся зверями. Тяжелый, приторный, сбивающий с ног запах. Кровь, лисенок, это кровь. Не бойся, она такая же, как кровь у птиц или маленьких зайчат. Ешь, лисенок, ешь. Нечего бояться. Людей здесь нет. А нелюди уже ушли.
1
Серо-зеленая, со льдисто поблескивающей кромкой волна набегала и ударяла по утесу. Разлеталась в шипящие злые клочья, разбивалась и уходила. И вновь, упрямая, несгибаемая, пыталась разнести по камешку острый выступ скалы. Ее упорство и желание победить внушали уважение стоявшему на краю утеса человеку. Пахло солью, свежей и ядреной, море шумело, а ветер шел вместе с волной, стараясь сбить его с ног.
Куртка-штормовка из плотной и толстой парусины помогала. По случаю приобретенная на рынке у молчаливого калеки моряка, сейчас она оказалась весьма кстати. Торчать здесь, и в городе, и на утесе, ему пришлось долго. Городок был небольшой, весь пропахший рыбой, сырой, вяленой, соленой и копченой, табаком, водорослями и моряками. Устраивало все, кроме последнего.
Последнее часто давало повод сломать пару-тройку ребер, свернуть нос или выбить челюсть особо назойливо задиристому морскому волку. Прогулки по берегу помогали отдыхать. Но вроде бы ожидание закончилось, сегодня наконец либо будет разговор и все разъяснится, либо ему предстоит уехать. Ветер дунул сильнее, пробившись через ткань и заставив привычное к непогоде тело вздрогнуть.
Освальд запахнул куртку плотнее, натянул капюшон и затянул тесемки. Оглянулся в сторону серой полосы городской стены. На дороге, ведущей сюда, к морю, никого не было. Становилось неинтересно. Скоро неделю здесь, среди рыбных запахов и сладкого вереска, у этого утеса. Хотя в полученном письме время встречи оговаривалось точно по сегодняшний день. Ну, ждать осталось недолго и ничего не помешает затянуть подпруги отдохнувшего Серого и убраться отсюда. Несомненно, будет обидно за семь впустую потраченных дней и десяток серебряных монет. Но и такое бывает, хотя и не слишком часто. Конь, смирно стоявший неподалеку, поднял голову. Втянул ноздрями воздух и тихонько заржал. Со стороны холмов, идущих по-над обрывом берега, ехали четверо. Это настораживало. В письме и в последующих устных комментариях не было ничего настораживающего. Но, кто знает, все возможно в этой жизни. Что-что, а врагов у Освальда, охотника за головами, хватало. Даже с избытком, если хорошенько вспомнить.
Охотник за головами покачал головой собственным мыслям и спокойно двинулся в сторону своего коня. Откинул чепрак, закрывающий длинный кожаный чехол ольстры [1]. В кобуре, чуть отсвечивая ореховым ложем с плечевым упором, находился арбалет. Извлеченный, он показался бы немного странным на вид любому опытному стрелку. Плечи стального лука, соединенные сложным шарниром посередине, были плотно прижаты к ложу. Сплетенная из кожи и волос тетива прикрыта сверху покатой пластиной, и под ней же, вполовину длины оружия, находился металлический цилиндр. В круглых, сквозных отверстиях, виднелись пятки шести толстых стрел-болтов.
Освальд отжал на себя небольшой стержень, сильно дернув за чуть закругленное ушко. Щелкнуло, плечи самого лука разошлись в стороны, натягивая тетиву. Второй щелчок сказал о надежном стопоре, связавшем две металлические полосы в дугу. Ладонь надежно легла на фигурно вырезанный низ ложа. Вторая потянула на себя изогнутый рычаг, уходивший основанием в паз у изгиба плечевого упора. Цилиндр мягко провернулся, выталкивая стрелу вверх, и проушина одного из болтов легла прямо на тетиву.
– Так-то надежнее, да, Серый? – охотник погладил коня по шелковой шерсти. – Посмотрим, кто это у нас там, и двинем домой. А то дождь скоро…
Конь, по вполне понятным причинам, не ответил, но Освальду этого и не требовалось. Встал боком к приближающимся всадникам, держа оружие наготове.
Те подъезжали, спокойно и неторопливо. Хотя нет, один, в щегольском красном плаще, стараясь выбраться вперед, горячил коня. Но ехавшие по бокам двое, с ног до головы в сером, не позволяли ему перейти на рысь. Впереди троицы, повернув голову назад и что-то говоря, ехал главный. Это было видно сразу. По манере сидеть в седле, по движению головы, по взмаху руки, которым остановил спутников. Ясно… вот он и разговор. Охотник чуть опустил арбалет и откинул капюшон, открывая лицо. Всмотрелся в подъезжающего всадника.
Мужчина был явно немолод, но до старости ему еще очень далеко. Седина пробивалась в аккуратно подстриженных усах и бородке, морщины виднелись даже в непогоду. Он остановил коня, легко спрыгнул и пошел в сторону охотника, разведя в сторону полы длинного теплого плаща, показав, что не прячет никакого оружия, кроме видимого широкого «кабаньего» меча на левом боку. Освальд кивнул, не убирая арбалета, лишь положив его на сгиб локтя.
– Доброго вечера. – Голос у подъехавшего был гулкий, чуть рокочущий. – Долго пришлось ждать?
– Мне хватило. – Освальд с интересом смотрел на него. – Письмо?..
– Да, его отправил я. – Мужчина остановился рядом, чуть нервно похлопывая по голенищу сапога стеком. Положил руку на отделанное серебром навершие меча. – Рад, что встретились.
– Возможно. – Освальд пожал плечами. – Пока никак не могу разделить вашей радости. Вы знаете, кто я такой, я же ничего не знаю о вас. Кроме того что некоторые ваши друзья могут быть очень настойчивыми и упорными в своих поисках. Остальное мне пока не сообщали… Даже имени.