— Раз королеве угодно, чтобы я находился под арестом, то я в вашей власти, господа.
Алан Миллер громко вздохнул:
— Вы будете доставлены в Эдинбургский замок и останетесь там под охраной до суда.
— Я в вашем распоряжении, сэр Алан.
Миллер подъехал ближе к нему.
— Я должен забрать у вас меч и нож.
Рован отдал ему свое оружие. С молодого начальника отряда лил пот, хотя было холодно. Когда он брал у Рована меч, его руки дрожали.
Рован положил руку ему на плечо:
— Вам незачем бояться меня: я иду в замок по собственной воле.
Алан Миллер взглянул на него, сглотнул слюну, кивнул и спокойным голосом произнес:
— Да защитит вас Бог, сэр.
— Не пора ли в путь? — спросил Рован.
«Вот как я возвращаюсь в Эдинбург служить королеве», — с горечью подумал он.
Глава 16
Известие о том, что Рован находится в тюрьме в Эдинбурге, дошло до его жены достаточно жестоким путем.
Она знала, что скоро должна родить, но под просторным плащом ее беременность была почти незаметна. Она не говорила о ней почти никому из-за своего двойственного положения. Гвинет никогда не могла предположить, что ее жизнь сделает такой крутой поворот. Королева, которой она служит, так ее «любит», что от этой «любви» можно спастись лишь в тюрьме у другой королевы.
Первые несколько месяцев в Тауэре были тревожными и мучительными. За это время Гвинет поняла, что ей остается только терпеть и найти себе какие-нибудь занятия, чтобы заполнить время. В эти первые дни заключения она получила лишь одно письмо — от самой Марии. Королева просила узницу, чтобы та помнила о своих обязанностях, и приказывала ей при каждой возможности напоминать английской королеве, что счастье Англии зависит от признания Марии наследницей английского престола. В письме Мария назвала ее своей хорошей и любимой подругой, но ни словом не упомянула ни о Роване, ни о ее браке.
Четыре Марии тоже постоянно писали ей, но старались заполнять послания легкой болтовней, а настоящих новостей не сообщали. Гвинет спрашивала себя, не боятся ли фрейлины королевы, что их письма прочтет кто-то посторонний.
Дни проходили медленно, а от Рована не было никаких известий, и Гвинет очень тревожилась из-за этого. Но ей нужно было как-то скоротать время, и, несмотря на свое лихорадочное беспокойство и тревогу, она не могла позволить себе заболеть.
У нее было о чем подумать — о ребенке. А когда ее охватывал страх за свою жизнь, она твердо приказывала себе не умереть при родах. Леди Маклауд не желала облегчать жизнь своим мучителям. С сожалением она признавалась себе, что под «мучителями» подразумевала Марию Шотландскую. В своих письмах она очень осторожно подбирала слова и каждый день то принимала, то отменяла решение открыть душу королеве, обратиться к ней как к женщине. Мария безумно влюблена в Дарнли и лучше других поймет такие же чувства у другой женщины, тем более что Гвинет была ее верной подданной.
Но она боялась откровенно разговаривать с Марией даже на бумаге после того, что рассказала ей Елизавета и что постепенно, раз за разом узнавала от Мэйтленда о положении в Шотландии. Мария была уже не той Марией, которую она знала: Дарнли изменил шотландскую королеву.
Поэтому Гвинет старалась приятно проводить время, гуляя по двору и поддерживая в порядке свой ум, настроение и здоровье. Она знала, что Мария Шотландская шила или вышивала во время многих заседаний совета, но сама не владела этими искусствами. Вместо рукоделия она вела дневник. Ее жизнь в заточении была не так уж плоха. Ее держали в одной из башен огромной крепости Тауэр — башне Бошан. По воскресеньям Гвинет могла присутствовать на церковных службах в Белой башне и бродить там по залам. Смотрители начали выставлять на обозрение в Тауэре оружие разных веков, так что Гвинет могла, сколько желала, бродить среди экспонатов и изучать различные способы защиты и то, как они изменялись с течением времени. В Тауэре была прекрасная библиотека, и Гвинет охотно позволяли читать собранные в ней книги.
Елизавета вовсе не была жестокой правительницей. Она даже иногда посылала кого-нибудь за Гвинет, хотя делала это тайно. Чем больше проходило времени, тем меньше она проявляла склонность говорить о Марии Стюарт и ее муже, однако Гвинет чувствовала, что Елизавета не желает ей зла.
А потом наступил день, когда Гвинет, гуляя по дворам Тауэра вместе с Энни, столкнулась с другой гостьей поневоле — Маргаритой Дуглас, графиней Леннокс, матерью лорда Дарнли.
Она не была знакома с графиней и даже не знала, что та вернулась в Англию, пока не услышала разговоры о том, что графиня арестована по приказу Елизаветы за то, что позволила сыну жениться без разрешения английской королевы.
Маргарита Дуглас и сама была родственницей королей Англии. Ее матерью была Маргарита Тюдор, бабка королевы Марии, а отцом — второй муж Маргариты Тюдор, шотландский граф. Как внучка Генриха VII, она сама занимала место в числе наследников престола.
В эти дни графиня, разумеется, была невероятно зла на свою «кузину» Елизавету, которая так плохо с ней обошлась. Она была худощавая, подвижная и даже в своем возрасте вполне привлекательная. Ее лицо и поза выражали силу.
Леди Маргарита большими шагами подошла к Гвинет. На ее лице читался гнев.
До сих пор они ни разу не встречались, но Гвинет мгновенно поняла, кто эта дама, и уже хотела вежливо с ней поздороваться, но та не дала ей такой возможности.
Леди Маргарита Дуглас подняла палец и указала им на нее.
— Ты! Говорят, что королева пишет тебе больше писем, чем кому-либо еще. Но это не может быть правдой. В моих жилах течет королевская кровь, а ты — ты шлюха этого гнусного человека, который отверг свою законную королеву и переметнулся к таким, как этот Джеймс Стюарт, неблагодарный ублюдок короля, который был сыном моего сводного брата. Мерзкая маленькая ведьма! Ты, должно быть, околдовала королеву. Но поверь мне, ты будешь гнить в аду так же, как он сейчас гниет в Эдинбургском замке. Его объявят предателем, и он умрет смертью предателя!
Сопровождавшая графиню горничная быстро положила руку на плечо своей госпожи, а Энни выступила вперед, словно бульдог, и загородила собой Гвинет, как будто ожидала, что графиня попытается ударить ее. Один из охранников замка тоже подбежал к ним.
Графиня явно не совсем потеряла рассудок, хотя и позволила себе многое из-за своего происхождения. Она лишь плюнула на землю перед Гвинет и ушла.
Энни повернулась к своей госпоже и ахнула:
— Миледи!
Гвинет и сама знала, что побледнела. Никто не говорил ей, что Рован сидит в тюрьме в Эдинбурге и что его обвиняют в измене.
— Со мной все в порядке, — пробормотала Гвинет и пристально взглянула на свою горничную. — Почему ты мне ничего не сказала? Ты должна была знать. Кто-то в городе должен был знать!
Лицо Энни выдало ее. Энни это знала. И королева Елизавета тоже знала.
— Вам нельзя волноваться, дорогая вы моя, — настойчиво напомнила Энни. — Подумайте о ребенке…
Вдруг ее голос затих, и она внимательно взглянула на Гвинет, а та посмотрела на нее таким же пристальным взглядом и с улыбкой, полной боли и иронии, произнесла:
— Ребенок? Ребенок вот-вот родится.
Гвинет была искренне рада родовым болям: они мешали ей сильно тревожиться о том, что будет с отцом ее ребенка.
Измена!
Это было ужасное обвинение. За это преступление не раз казнили и мужчин, и женщин. Он может умереть, так и не увидев своего ребенка. Она даже не знает, сказал ли Ровану кто-нибудь, что она забеременела.
А потом ее ребенок появился на свет. Он бодро завопил, и Энни объявила своей госпоже, что та родила прекрасного здорового сына. Гвинет с почти священным трепетом прижала своего малыша к груди и в этот момент забыла даже о его отце.
Мальчик появился на свет с густыми волосами, и глаза у него были синие-синие. Это был чудесный мальчик, само совершенство. Он был… ее.
Ее и Рована.
Она заставила себя прогнать страх и лежала, изумленно любуясь на то, как ее малыш приветствует жизнь. Она обожала его, когда он кричал, когда сосал ее грудь. Гвинет не позволяла Энни унести ребенка, пока повивальная бабка не потребовала, чтобы молодая мать отдохнула. Но и потом она смогла уснуть, только когда ей дали выпить глоток крепкого бренди.
Проснувшись, она вскрикнула, и Энни проследила, чтобы ребенка сразу же принесли к матери. Гвинет ласково потрепала его пальчики, взглянула в припухлые маленькие глазки, которые, кажется, также серьезно смотрели на нее. Она крепко прижала малыша к себе, умиротворенно почувствовав себя с ним одним целым.
Только позже в ее душу с новой силой вернулась тревога.
А вдруг отец ее сына лишится головы или будет повешен? Могло быть и хуже. В Шотландии изменников иногда четвертовали, а это была ужасная смерть.
Гвинет громко закричала, и Энни заставила ее замолчать суровым предупреждением:
— Так вы доведете малыша до болезни. Вы не сможете сами кормить его грудью, если испортите свое молоко. А от большого огорчения оно, к сожалению, портится.
Гвинет не знала, возможно ли такое, но не рискнула оставить предупреждение без внимания. Поэтому она, чтобы успокоиться, стала настойчиво уверять себя, что Рована не могут казнить. Никто не поверит, что Рован — изменник.
Но в глубине души она все же знала: поверить могут. Сколько людей умерли возле того самого места, где она родила своего сына? Перед этими самыми стенами стояла виселица — «Тайбернское дерево». На ней умерли тысячи людей, несомненно не виновных в том, в чем их обвинили.
Так было здесь, в Англии. Но ее любимая Шотландия могла быть такой же жестокой. Законы страны справедливы ровно настолько, насколько справедливы те, кто ими правит. А Мария — нынешняя Мария — уже не та беспристрастная королева, которой была раньше.
Томас пришел посмотреть на малыша. Он нежно держал мальчика на руках и так же, как Энни, старался успокоить молодую мать.
— Королева Шотландии не осмелится причинить вред лорду Ровану. Она все время откладывает суд над ним, потому что знает: слишком много дворян перейдут на сторону ее брата, если она поднимет руку на человека, которого всегда знали как честного и который всегда делал лишь одно — сражался за Шотландию. Вы увидите, миледи, с отцом мальчика все будет хорошо.
— Томас, ты должен рассказать мне все. В чем его преступление? Он воевал против королевы?
— Нет, этого не было. Его арестовали просто за то, что он близок к Джеймсу. Народ за него. Он мог убежать, мог сражаться, но не сделал этого, потому что верил в свою королеву. Она его не казнит. Лорд Лохревен никогда не рвался к власти, отказывался убивать соперников, был отважен в бою. Ни знатные люди, ни народ не примут покорно его казнь, и королева это прекрасно знает.
— Ты не говорил мне ничего обо всем этом! — упрекнула его Гвинет.
— Мне казалось, что сказать было бы неразумно, миледи, — ответил Томас. — Мы не хотели, чтобы вы огорчились: это могло быть опасно для малыша.
— Ему нужно подходящее имя. Мы все вместе должны придумать самое лучшее имя для самого лучшего из детей, — ласково заметила Энни.
— Рован. Как его отец, — предложила Гвинет.
— Может быть, но отца милорда звали Дэниел. Может быть, Дэниел Рован? — предложил Томас.
— Дэниел Рован Грэм, — громко произнесла Гвинет.
— Вы должны сделать так, как пожелаете, — сказал Томас.
— Дэниел Рован Грэм, — повторила молодая мать. — Вот его имя. Его нужно окрестить здесь, быстро и без шума.
И Томас, и Энни на минуту замолчали. Они знали печальную правду: младенцы часто умирают, а поэтому ребенка надо было немедленно окрестить. Никто в те времена не хотел, чтобы чей-нибудь малыш ушел в мир иной некрещеным.
Все необходимые приготовления были быстро выполнены. Гвинет чувствовала, что у ее сына не может быть других крестных, кроме тех двоих, что были свидетелями на ее венчании.
— Дорогая леди, вам нужны для этого мальчика крестные познатней, чем мы, такие, у которых есть власть и богатство, — сказал ей Томас.
— Нет, — сердито ответила Гвинет, думая о том, что те, у кого есть власть и богатство, кажется, разгневались на нее. — Я хочу, чтобы вы — те, кто любит его, — были его представителями перед Богом.
Томас и Энни взглянули друг на друга и согласились.
Дэниэлу было всего несколько дней от роду, когда его принесли в часовню и окрестили как положено. Это был красивый, здоровый и бодрый младенец. Крестил его тот же священник Ормсби, который в свое время произнес слова венчального обряда, и это было приятно Гвинет.
В последнюю минуту в задней части часовни раздался шум, который испугал всех. Гвинет повернулась на этот звук, охваченная страхом, но готовая сейчас же броситься в бой за жизнь своего сына, и увидела Елизавету.
Молодая мать не знала, что предвещает этот приход королевы, и лишь обратилась к преподобному Ормсби:
— Продолжайте.
Королева Англии не участвовала в обряде, но все же присутствовала при нем, как и при венчании Гвинет с Рованом.
Когда крещение было завершено, Елизавета сказала леди Маклауд, что в башне Бошан уже накрыт небольшой ужин, и пообещала поговорить с ней за столом.
Пока они сидели вместе за трапезой, Елизавета ни разу не дотронулась до младенца, но все время любовалась им. Гвинет подумала, что королева, может быть, пытается представить, что бы чувствовала она сама, если бы имела такого сына, наследника английской короны. Но что-то в позе и решительном виде королевы говорило молодой матери, что Елизавета решила до конца своей жизни управлять своей судьбой и владениями одна. Следя из-за границы за трудностями своей шотландской кузины, Елизавета, разумеется, заново почувствовала, что она — правительница-женщина в мужском мире. Она привыкла стоять на своем и поэтому не желала, чтобы кто-нибудь мог оспорить ее права и решение о выборе спутника жизни. А раз так, спутника жизни у нее не будет.
Кроме колыбели, которая когда-то принадлежала первому Дэниэлу Грэму и была доставлена из загородного дома Рована, Елизавета отдала молодой матери свернутый в трубку лист пергамента с королевской печатью.
— Благодарю вас, — пробормотала Гвинет.
Ей было любопытно узнать, что это за подарок, но хорошее воспитание не позволяло ей развернуть его сразу.
Елизавета улыбнулась и пояснила:
— Это дарственная на участок земли в Йоркшире, под надежной защитой английских пограничных укреплений и близко от вашей родной Шотландии. Эта земля принадлежит ему, — тут Елизавета кивнула на младенца, — и только ему. Он теперь лорд Эленшир. — Королева сделала вдох и продолжила: — Я думаю, что пока лучше не объявлять широко о его рождении. Но я рада предложить ему мою защиту в благодарность за услуги и приятное общество обоих родителей.
Гвинет молчала. Она была благодарна, но мороз прошел у нее по коже. Отец ее малыша, может быть, уже погиб. Сама она, по всей видимости, никогда не вернется домой.
Но у Дэниела есть защитница — королева.
Она опустилась на одно колено, взяла Елизавету за руку и произнесла:
— От всего сердца благодарю вас за подарок.
— Охотно принимаю благодарность. Мне редко встречаются люди, которые полностью честны со мной, в особенности среди тех, кто служит не мне. — Она вдруг улыбнулась: — У меня есть для вас еще один подарок, и думаю, он лучше первого.
— Не может быть подарка лучше, чем защита вашего величества, — сказала Гвинет.
Елизавету позабавил этот ответ.
— Нет, есть. Моя дорогая кузина Мария, как говорят, должна скоро родить. Она просит меня в письме, чтобы я разрешила вам приехать к ней. Я написала ей в ответ, чтобы она отпустила тех заключенных, которых сама несправедливо держит в тюрьме. — Королева понизила голос: — Мой подарок вам — время, которое вы проведете вместе с вашим сыном. Я очень настойчиво советую вам небрать его с собой в Шотландию. Вы сначала должны убедить свою королеву признать ваш брак. Вы же не хотите, чтобы этого малыша объявили незаконнорожденным?