Хотелось рыдать, выть, заламывать руки, разбить что-либо хрупкое и чтобы непременно пожалели. Но вместо этого приходилось идти по коридорам и переходам, растягивать дрожащие губы в улыбке и на вопрос: «Что случилось, Анна Ильинична?» (красную, как свекла, физиономию в карман, увы, не спрячешь) отвечать: «Пустяки, давление слегка подскочило». Слегка! Ха-ха-ха, как бы не так! Померить, так все двести двадцать на сто пятьдесят намеряешь, вон как в ушах-то стучит и грудь стиснуло. А в глазах красные круги плавают. А в голове вопрос: «Неужели придется в скоропомощную больницу уходить?» Ох, мать моя женщина, иначе и не скажешь…
Инна Всеволодовна славилась умением обращать все происходящее себе на пользу и извлекать эту самую пользу даже из поражений и прочих ударов судьбы.
Прозвали в институте Царевной Лебедь с намеком на то, что директорская дочь (в пределах института — настоящая царевна) не блещет красотой? Прекрасно! Вскоре на одной из пресс-конференций Инна Всеволодовна сказала:
— Я работаю по двадцать пять часов в сутки, стараюсь, пока есть силы и возможности (неплохое заявление для тридцатипятилетней женщины!), успеть сделать как можно больше. Недаром же меня прозвали Царевной Лебедь — волшебницей из сказки Пушкина.
Вот так — разом всех уела. Ехидничайте, ехидничайте, что вам еще остается делать? Для усиления эффекта Инна Всеволодовна повесила в своем кабинете ужасную лубочную поделку в старорусском стиле, купленную на барахолке в Измайлово (по ее мнению, называть это убожество «вернисажем» было бы чересчур, Инна Всеволодовна была взыскательна ко всем, в какой-то мере и к себе самой). На лубке была изображена крылатая женщина, а ниже старославянской вязью, но почему-то без ятей и всяких там «и» десятеричных, было написано:
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далеко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта — я».
Мерзкий лубок провисел больше года, пока не был отправлен «в топку», то есть — в мусорную корзину. Больше Инне Всеволодовне никаких прозвищ навесить не пытались.
Отделение клинической аритмологии следовало наказать. Поставить на место, дать понять, кто в институте хозяин, то есть — хозяйка. Но некоторое отклонение от принятых стандартов и пренебрежение рекомендациями свыше, отраженные в выписках, не давали возможности развернуться во всю ширь и мощь. Снять заведующую отделением или, если уж упросит, оставить на месте со строгим выговором (при качественном «прогибе» Маховой Инна Всеволодовна не исключала и такой возможности) за такую мелочовку было невозможно. Следовало докопаться получше, закинуть сеть пошире, чтобы вытащить на белый свет как можно больше полезного.
Пошире так пошире. Дочери великого человека, а Всеволод Ревмирович Каплуненко, вне всякого сомнения, был великим человеком, подобает мыслить масштабно, поэтому Инна Всеволодовна взялась за всю институтскую аритмологию — отделение клинической аритмологии, отделение интервенционной аритмологии и отделение хирургического лечения тахиаритмий. Как верно поет Александр Розенбаум (недаром же он начинал врачом!): «Лечить — так лечить! Любить — так любить! Гулять — так гулять! Стрелять — так стрелять!» Так лучше — и расправа над Маховой не будет выглядеть личной местью на фоне других расправ поменьше (в том, что поводы найдутся, было бы желание, Инна Всеволодовна не сомневалась), и отделения подтянутся. Да что там — весь институт подтянется, ведь любые репрессивные акции служат укреплению дисциплины и начальственного авторитета.
Приняв решение, Инна Всеволодовна пригласила к себе заместителя директора по лечебной работе. Статус у них с Субботиной был примерно равный, но Инне Всеволодовне и в голову бы не пришло идти самой к Валерии Кирилловне. Но и вызывать, как всех прочих, она ее тоже не вызывала. Приглашение обычно выглядело так: «Валерия Кирилловна, когда у вас найдется свободная минутка, загляните, пожалуйста, ко мне посовещаться». Свободная минутка находилась сразу — Валерия Кирилловна прекрасно понимала, с кем она имеет дело, и терпением Царевны Лебедь не злоупотребляла.
Услышав о том, какие отделения привлекли внимание Инны Всеволодовны, Валерия Кирилловна сложила в уме два и два и, поскольку была умным человеком, решила, что возражать не станет. Лучше на месте постарается «сгладить углы», а то ведь, чего доброго, ей придется сразу искать десяток врачей на опустевшие места, в том числе и на заведование. Да и вообще — все минусы отделений складываются в один большой и жирный минус ей лично, как заместителю директора по лечебной работе. Однако если сейчас взять и заявить, что, по ее мнению, в названных отделениях все в порядке и особых вопросов у нее к ним нет, то можно нарваться на неприятности. Инночке только покажи краешек красной тряпки — пока насмерть не забодает, не успокоится.
Часы показывали половину пятого, поэтому экзекуцию было решено отложить до завтра. На прощанье Инна Всеволодовна попросила Валерию Кирилловну «не афишировать наши намерения», но Валерия Кирилловна, вернувшись к себе, позвонила всем трем заведующим отделениями и «строго секретно, чтоб никому» предупредила их о грядущем визите Царевны Лебедь. «Praemonitus praemunitus», — говорили древние римляне, «кто предупрежден, тот вооружен».
Никто из заведующих не спустил секретную информацию по нисходящей, но все трое начали утренние пятиминутки в отделениях с напоминаний, требований и разносов. Те, кто поглупее, недоумевали: «Ну какая же муха укусила сегодня начальство? С какой цепи оно сорвалось?» Те, кто поумнее, понимали: «что-то будет» и даже догадывались, что именно, то есть — кто именно посетит отделение. К обходам заместителя директора по лечебной части готовиться особо принято не было. Кирилловна — свой человек, все понимает и, еще не заходя в отделение, знает, что она там увидит. Сам директор института практически никогда не снисходил до обходов, разве что за компанию с какими-нибудь высокопоставленными гостями. О прибытии этих самых высокопоставленных гостей всегда сообщали заранее, за неделю, а то и за три. Заместитель директора по общим вопросам, в просторечии — завхоз, обходил институт по утвержденному на год графику, проверяя соответствие того, что находится на балансе, с тем, что имеется в наличии. Методом исключения нетрудно было догадаться, что в скором будущем отделение посетит Инна Всеволодовна Каплуненко, заместитель своего отца по научной работе. Пикантная подробность — заместителю директора такого крупного учреждения, как НИИ кардиологии и кардиососудистой хирургии имени академика Ланга, полагалось быть доктором наук, профессором, желательно и академиком, ну на худой конец — членом-корреспондентом (и кому только пришло в голову обозвать младшую степень членства в Академии наук подобным словосочетанием, дающим острякам вечный повод для шуток?). Инна Всеволодовна заняла эту должность еще в бытность свою кандидатом наук, свою скороспелую, если не сказать «скоропалительную», докторскую диссертацию она защитила годом позже. И что же? Никто не возражал, все понимали, что лучшего заместителя по науке Всеволоду Ревмировичу не найти. Родная кровь — она ж всего дороже, а в медицине вообще очень принято передавать посты по наследству, будь то отделение в ничем не примечательной городской больнице или же институт с мировым именем. Если уж создавать династию, так не на пустом же месте!
Отделение интервенционной аритмологии оказалось первым, в которое пришли заместители директора по науке и лечебной работе, сопровождаемые главной медсестрой. Инна Всеволодовна была уверена, что найдет здесь много такого, к чему можно будет придраться, но отделение оказалось на удивление правильным, практически образцовым. Во всем — от оформления историй болезни (навскидку перебрали десяток) до состояния туалетов, а уж туалеты, как известно, редко где бывают такими, что к ним не получается придраться. И медикаменты хранились как положено, и стерильность соблюдалась, и буфет сиял чистотой… Инна Всеволодовна расценила это как вызов и придралась к внешнему виду процедурной медсестры Галкиной, один локон которой слегка выбился из-под колпака.
— Что это вы так сестер распускаете, Ирина Николаевна?! — громко спросила она посреди процедурного кабинета, да еще и при открытой двери. — Скоро они вообще у вас начнут работать в чем по улице ходят!
Есть неписаные правила, которые соблюдаются так же, как писаные, а подчас и строже. Согласно одному из них начальники не распекаются при подчиненных, чтобы не страдал их начальственный авторитет. Исключения из этого правила допускаются на пятиминутках, когда все сидят в одном помещении и обсуждают рабочие проблемы. Но обычно там делаются замечания, а не устраиваются разносы и выволочки. Инна Всеволодовна, настроение которой было плохим по целому ряду причин, включая и сугубо личные, что называется, сорвалась. В прямом смысле — на крик, моментами переходящий в визг.
— Малое начинается с большого, зарубите это себе на носу! — орала она в лицо побледневшей Лазуткиной, никак не ожидавшей подобной «экспрессии». — Помните стихотворение о том, как в кузнице не оказалось гвоздя?! Что у вас здесь вообще происходит?!
— Рабочий процесс, — затравленно огрызнулась Лазуткина.
— Что-о-о?!
— Вы спросили, что у нас происходит, я ответила, что происходит рабочий процесс.
— И это вы называете рабочим процессом? — Инна Всеволодовна ткнула пальцем в едва сдерживающую слезы медсестру, натянувшую колпак до самых бровей. — Нет, вы явно не соответствуете своей должности! Рано вам заведовать отделением, Ирина Николаевна!
Заместитель директора по лечебной работе и главная медсестра одновременно кашлянули, то ли изумленно, то ли предостерегающе. Скорее всего — изумленно, потому что предостерегать Инну Всеволодовну, да еще беснующуюся, было не только бесполезно, но и опасно.
Моршанцев не наблюдал происходящего, он был занят с пациентом в шестой палате, но прекрасно все слышал, несмотря на то, что дверь, ведущая в палату, была закрыта.
— Кто это там разоряется? — поинтересовался пациент.
— Начальство, — коротко ответил Моршанцев, испытывая некоторое смущение по поводу происходящего.
— Строго тут у вас! — хмыкнул пациент.
— А как же! — ответили ему с соседней койки. — Не Мухосранская районная поликлиника…
Моршанцеву, несмотря на недолгий срок своей работы и определенный пафосный настрой, с которым он пришел в институт, уже успели надоесть постоянные подчеркивания высокого статуса института, тем более что большая часть из них делалась с иронией, с сарказмом, а то и с негодованием.
— Институт с мировым именем, а над больными людьми издеваетесь! — орала на охранника какая-то тетка с перекошенным от ярости лицом и выпученными глазами. Обильные складчатые телеса тетки, обтянутые узким свитером пронзительно-ультрамаринового цвета, колыхались в такт движениям указательного пальца, которым она потрясала перед носом у охранника.
Охраннику было безразлично — на него орали, его стыдили и ему высказывали раз по сто за каждое дежурство, не задумываясь о том, какое отношение имеет сотрудник охранного предприятия к порядкам, установленным в институте? Ровным счетом никакого, но он сидит под рукой, у входа, в форменной одежде, а значит, отвечает за все.
— Гоняете из корпуса в корпус! Никто ничего толком объяснить не может! А еще институт с мировым именем! Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! Сволочи!
Спешащие на работу сотрудники оттерли тетку в сторону, чтобы не мешала проходу, но она и оттуда продолжала выражать свое недовольство.
— Сидите тут! Все профессора, не подступишься! А мы, значит, никто?! Нам, значит, подыхать?!
«Я бы так не смог, — посочувствовал охраннику Моршанцев. — Мало того, что тупо сидеть у входа, да еще и слушать все это. Впрочем, кто-то находит в этой работе свою прелесть». Однажды, курсе на четвертом, Моршанцев услышал от разоткровенничавшегося со скуки охранника терапевтического корпуса шестьдесят четвертой больницы:
— Это же не работа, а праздник! Сидишь, ни хрена не делаешь, а к тебе подходят и деньги дают.
Каждому — свое, и от каждого по способностям…
Крик оборвался на полуслове, видимо, Инна Всеволодовна выдохлась. По коридору дробно и громко простучали ее двенадцатисантиметровые каблуки, а затем все стихло.
Минут через десять Моршанцев вышел из палаты и направился в кабинет заведующей. Он бы не стал попусту тревожить сейчас Ирину Николаевну, понимая, что после произошедшего ей надо успокоиться, но пациенту из шестой палаты, которую вел Микешин, надо было менять назначения, а сам Микешин на сегодня взял отгул. Так что без санкции заведующей отделением обойтись было нельзя.
Перед тем как открыть дверь кабинета (стучаться было не принято — зачем стучаться в рабочее время в рабочие кабинеты?), Моршанцев прислушался, но по ту сторону было тихо. Тогда он нажал на ручку и вошел. Ирина Николаевна сидела за столом и смотрела в окно. Когда она обернулась, Моршанцев обратил внимание на следы от зубов на ее нижней губе — закусывала, чтобы не плакать. Пунктир был неровным из-за немного скошенного левого центрального резца. «Следы останутся», — машинально отметил Моршанцев.
— Я по поводу Лебедева из шестой палаты, Ирина Николаевна… — начал было он, но вдруг, можно сказать, совершенно неожиданно для себя сменил тему: — Если она дура, то это ее проблемы, а не ваши!
— У нее не бывает проблем, — вздох Ирины Николаевны сорвался на всхлип. — А вот у меня будут!
Моршанцев хотел сказать еще что-то хорошее, успокаивающее, но заведующая отделением уже взяла себя в руки.
— Давайте не будем отвлекаться от работы! — приказным тоном сказала она. — И не привыкайте обсуждать руководство, это неэтично и вообще у нас не приветствуется!
— У меня нет такой привычки, — Моршанцев слегка опешил от столь резкой перемены — даже следы от зубов, казалось, стали бледнее. — Но и…
— Вот и хорошо! — перебила заведующая. — Не стойте столбом, давайте сюда историю вашего Лебедева.
— Он вообще-то микешинский, — поправил Моршанцев.
— Не считайте меня идиоткой, которая не помнит, как распределены палаты! — возмутилась Ирина Николаевна. — Сегодня-то он ваш?
— Мой.
— Об том и речь! Да сядьте вы, наконец!
Ирина Николаевна, и без того не слишком приветливая по жизни, сейчас разговаривала резче обычного, но Моршанцев не обиделся — вошел в положение. Он сел и стал ждать, пока заведующая прочтет дневники, написанные Микешиным после последнего совместного обхода. Как и повсюду, Ирина Николаевна обходила свое отделение раз в неделю и, кроме того, смотрела больных при поступлении и накануне выписки.
— И вы пришли ко мне, чтобы кардинально изменить терапию? — не столько вопросительно, сколько утвердительно произнесла она, кладя раскрытую на последней записи историю на стол.
— Да, — кивнул Моршанцев. — Он жалуется…
— На то же, что и при поступлении.
— Да, но лечение ему не помогает, давление сегодня при мне было сто восемьдесят пять на сто десять…
— Для начала дайте ему снотворного, а завтра посмотрим. И вообще, Дмитрий Константинович, не привыкайте чуть что, так сразу менять лечение. Мы ему ничего нового не дали, он по этой схеме и дома лечился. А в палате ему плохо спится, ясно дело — не дома, вот он и…
— Он сказал, что плохо спит из-за головной боли.
— Правильно, просыпается, и начинает болеть голова. Давайте попробуем нормализовать сон, а дальше решим. Кстати, Дмитрий Константинович, а почему вы разгуливаете без колпака в хирургическом отделении? Чтобы я еще и за вас получила?
— Извините, Ирина Николаевна, — Моршанцев надел колпак, который когда носил на голове, а когда и в кармане.
Все трое проверяющих видели его в ординаторской без колпака на голове, но замечания не сделали. В принципе — правильно, потому что в ординаторской можно позволить себе слегка расслабиться — расстегнуть халат, снять колпак.
— Если бы вы знали, как иногда… — заведующая отделением повернула голову и снова уставилась в окно.
— Вы хорошая, — совершенно искренне сказал Моршанцев. — Вы строгая, резкая, но вы не сволочь.