Он шел все на юг и на юг — тысячи миль, пока не нашел укромного места, подходящего для поселения. Место это осенено горой из тех, что извергали огонь, когда мир был молод; еще и теперь над ней иногда курится дым. Там этот народ, именующийся Вэллу, построил себе город по северному образцу, из черного камня, изверженного горой в минувшие века. Но их царь, великий колдун, продолжал свои жестокости и заставлял их денно и нощно работать на себя и на свой Великий Двор. Наконец народ не выдержал — однажды ночью тиран был убит. Но умер не сразу, и перед смертью смеялся над своими убийцами и сказал, что этим путем они от него не избавятся, ибо он вернется в новом образе и будет властвовать над ними из поколения в поколение. И он предрек проклятие и гибель каждому, кто попытается выйти за горное кольцо и покинуть страну. Это пророчество оправдалось. В страну можно попасть только по реке со стороны пустыни. И каждый, кто осмеливался спуститься вниз по реке и вступить в пустыню, погибал от внезапной болезни или же от зубов диких зверей, обитающих в пустыне и в болоте, обрамленном рекой там, где она входит в пустыню; звери сходятся туда на водопой.
— Несчастных, вероятно, убивает болотная лихорадка?
— Может быть. А может быть — яд или проклятие. Словом, рано или поздно они умирают, и теперь никто не покидает страны.
— А что сталось с этими вэллосами, после того как они покончили со своим милым царем? — спросил я, заинтересованный романтической повестью знахаря. Я знал, что в туземных преданиях всегда скрывается зерно истины. К тому же Африка велика, и много в ней странных мест и народов.
— Им пришлось очень худо, Макумазан. Едва умер их царь, как гора стала изрыгать огонь и пепел. Многие погибли, остальные переправились на лодках через озеро, превращающее гору в остров, и поселились в окружающих озеро лесах. Там живут они до сих пор, на берегу реки, той самой, что протекает через горный проход, образуя за ним болото и далее теряясь в песках пустыни. Так сказали мне сто лет назад мои посланцы, принесшие мне зелье из сада Хоу-Хоу.
— Вэллосы, верно, побоялись вернуться в свой город на острове?
— Да; и неудивительно. Чад из горы убил множество из них и обратил их в камни. Да, Макумазан, по сей день сидят они там, обращенные в камни, и с ними их собаки и скот.
Тут я громко рассмеялся, и даже Ханс усмехнулся.
— Я заметил, Макумазан, — сказал Зикали, — что сначала всегда ты смеешься надо мной, но последним смеюсь я. Говорю тебе, они там сидят, обращенные в камни, а если это ложь — ты не платишь мне за волов, сколько бы ты не принес оттуда алмазов.
Я вспомнил судьбу Помпеи и перестал смеяться. В этом не было ничего невозможного.
— Гора уснула, но они больше не вернулись на пепелище, ибо была у них и другая сильнейшая причина. На остров явились гости.
— Гости? Кто же? Каменные люди?
— Нет, те спят достаточно крепко. Явился убитый царь, обернувшийся гигантской обезьяной — Хоу-Хоу.
Я знал, что туземцы верят в оборотней. Не было ничего странного, если вэллосы вообразили, будто над их страной тяготеет проклятие легендарного тирана, обернувшегося чудовищем.
Но в само чудовище я не верил, допуская мысль, что на остров пробралась какая-нибудь крупная обезьяна, хотя бы горилла.
— А что делает дух? — недоверчиво спросил я карлика. — Швыряет в народ орехами и камнями?
— Нет, Макумазан. По временам он навещает материк, перебираясь через озеро, одни говорят — на стволе, другие — вплавь, а кто говорит — той дорогой, что доступна только духам. На берегу всем встречным он сворачивает голову. — (Тут я вспомнил картину в пещере). — Женщин, если они стары и некрасивы, постигает та же участь; если же они молоды и хороши собой, то он утаскивает их к себе. Остров полон подобных пленниц, возделывающих сад Хоу-Хоу. Говорят даже, у них есть дети, которые переплывают озеро и селятся в лесу — страшные волосатые существа, полуобезьяны-полулюди. Они умеют добывать огонь и владеют оружием: палкой и луком со стрелами. Это дикое племя зовется Хоу-хойа. Они живут в лесах, и между ними и племенем Вэллу идет постоянная война.
— И это все? — спросил я.
— Нет, не все. В определенное время года вэллосы должны выбрать прекраснейшую и знатнейшую девушку и в ночь полнолуния привязать ее к некоей скале на берегу острова. Потом они должны уплыть, оставив ее одну, а на рассвете вернуться.
— А что дальше?
— Одно из двух, Макумазан: если девушка не показывается, значит жертва принята, и вэллосы ликуют. Хоу-Хоу со своими жрецами на этот год оставляет их в покое, и посевы их процветают. Или же жертва отвергнута, и девушку находят растерзанной на куски. Тогда вэллосы плачут и стенают — но не по ней: Хоу-Хоу и слуги будут их преследовать весь год, похищая других женщин и насылая на народ болезни и голод. Поэтому Жертва Девы у них — великое торжество.
— Веселая религия, Зикали! Скажи, она нравится этим вэллосам?
— А разве какая-нибудь религия нравится хоть одному человеку, Макумазан? Разве слезы, нужда, мор, грабеж и смерть нравятся тем, кто рожден на земле? Я слышал, например, что и вы, белые, терпите то же самое, у вас есть ваш собственный Хоу-Хоу, или дьявол, отвергающий жертвы и мстящий вам. Нравится он вам или нет — а вы ему в угоду устраиваете войны и льете кровь, чините беззакония, утверждая таким образом его владычество над землей. Мы поступаем так же, как и вы. Но если вы и все мы за вами восстали бы против дьявола, власть его была бы низвергнута и он был бы убит. А мы продолжаем приносить ему в жертву наших чистых девушек — так чем же мы лучше почитателей Хоу-Хоу, которые делают то же самое, спасая свою жизнь?
Отдавая должное этому возражению, я смиренно ответил:
— Я совсем не считаю, что мы лучше их. — И чтобы перевести разговор на более конкретную тему, прибавил: — А как же алмазы?
— Алмазы? Ага! Алмазы, которые кстати сказать, я считаю одним из предметов вашего жертвоприношения своему Хоу-Хоу. Прекрасно, у Вэллу очень много алмазов. Но этот народ не занимается торговлей и потому не знает им цены. Женщины употребляют их для украшений, вплетают их в волосы и вмазывают их в глиняную утварь, составляя красивые узоры. Кажется, эти камни, и еще другие, красные, наносятся рекой. Дети собирают их в прибрежном песке. Постой, я тебе сейчас покажу их — много лет тому назад мой посланец принес мне их пару горстей, — и Зикали хлопнул в ладоши.
Тотчас, как и прежде, появился слуга и по приказанию карлика принес потертый мешочек из сморщенной кожи, очевидно от старой перчатки. Зикали развязал его и подал мне.
В нем действительно были алмазы, некрупные, но, судя по цвету, самой чистой воды. Попадались среди них и другие камни, должно быть рубины. На глаз я оценил их стоимость в двести — триста фунтов. Рассмотрев камни, я предложил их обратно Зикали, но он замахал рукой и сказал:
— Оставь их себе, Макумазан, — мне они не нужны. А когда ты будешь в стране Хоу-Хоу — сравни их с туземными и ты убедишься, что я не солгал.
— Когда я буду в стране Хоу-Хоу?! — с негодованием переспросил я. — Где же эта страна и как мне ее достичь?
— Это я скажу тебе завтра, Макумазан, не сегодня, ибо, прежде чем тратить впустую время и слова, я должен предварительно выяснить две вещи: во-первых, согласен ли ты туда отправиться и, во-вторых, примут ли тебя вэллосы?
— Когда я получу ответ на второй вопрос, мы поговорим о первом, Зикали. Но что ты дурачишь меня, Зикали? Эти вэллосы, как я понимаю, живут далеко. Как же ты к утру получишь ответ?
— Есть пути, есть пути, — ответил он как бы во сне. Его тяжелая голова опустилась на грудь, и он погрузился в дремоту.
Я смотрел на него, пока это занятие не надоело мне, и тогда, оглянувшись вокруг, заметил, что уже совсем стемнело.
В это время мне послышался в воздухе писк, резкий, тонкий писк, какой производят крысы.
— Смотри, баас, — прошептал Ханс испуганным голосом, — летят его духи, — и он указал наверх.
Высоко над моей головой, точно спускаясь с неба, парили какие-то твари. Их было три. Они спускались кругами, очень быстро, и вскоре я разглядел, что это были летучие мыши — огромные зловещие мыши. Они уже кружились над нами так низко, что дважды задели крылом мое лицо. Дрожь отвращения охватывала меня при этих прикосновениях. Они пронзительно пищали над самым моим ухом. Я стиснул зубы.
Ханс пробовал отбиваться от прикосновения одной из них, но она укусила его за палец, он вскрикнул, напялил шляпу на голову и засунул руки в карманы. Тогда мыши перенесли свое внимание на Зикали. Стремительной спиралью закружили над ним, сужая круги полета, и наконец две опустились ему на плечи и стали пищать что-то ему в уши, а третья подвесилась к его подбородку и прижалась своей отвратительной головой к его губам.
Зикали очнулся. Глаза его горели. Костлявой рукой он гладил летучих мышей, словно маленьких птичек. И мне почудилось, что с тварью, повисшей на его подбородке, он разговаривает на каком-то непонятном языке, а она чирикает односложные ответы.
Вдруг карлик взмахнул руками, и все мыши закружили вверх и исчезли во мраке.
— Я приручаю летучих мышей, они очень ко мне привязаны, — объяснил он и прибавил: — Приходи завтра утром, Макумазан, может быть, я смогу сообщить тебе, согласны ли вэллосы на твой приезд; если да, то я покажу тебе путь в их страну.
Когда мы пробирались в темноте по мрачному ущелью, Ханс спросил:
— Что это за твари висели у Зикали на плечах и на подбородке?
— Летучие мыши — очень крупные. А что, — спросил я в свою очередь.
— О, баас, я думаю, что это его слуги, которых он посылает к племени Вэллу.
— Значит, ты веришь в Вэллу и Хоу-хойа, Ханс?
— Да, баас, и больше того — я верю, что мы отправимся к ним, потому что Зикали этого хочет, а кто может противиться воле Того-Кому-Не-Следовало-Родиться?
Глава V. Аллан дает обещание
Мне не спалось всю эту ночь. Час за часом в ночной тишине, лишь изредка прерываемой случайным криком ночного ястреба или гулким лаем павиана, я думал о чудесном рассказе о Вэллу и Хоу-Хоу. Он был нелеп. И все-таки… все-таки в тайниках Африки скрывается так много странных народов, и многие придерживаются самых диких религий и суеверий. Право, почему бы не допустить возможность, что вековые суеверия породили нечто конкретное?
А если Хоу-Хоу существует — хотел ли я встретиться с ним лицом к лицу? И да и нет. Я всегда отличался любопытством, и мне предоставлялось заманчивым увидеть нечто такое, чего не видывал глаз ни одного белого человека, и еще заманчивее — сразиться с чудовищем и убить его.
В моем воображении вставало чучело Хоу-Хоу, выставленное в Британском музее, с надписью на пьедестале:
Застреленв Центральной Африке Алланом Квотермейном, эксвайром. Из скромного безвестного охотника я сразу превращусь в знаменитость. В «Грэфике» 7 будет помещен мой портрет. Я стою во весь рост, поставив ногу на грудь поверженного Хоу-Хоу.
Вот это слава! Но только, кажется, не всегда бывает приятно повстречаться с Хоу-Хоу, и дело может принять другой оборот: его нога может оказаться на моей груди и он оторвет мне голову — как на картине в пещере. Что же, в таком случае иллюстрированные издания ничего не напечатают на этот счет.
Ох, о чем я думаю? Зикали попросту все сочинил. Однако рассказ колдуна смутно напомнил мне о чем-то слышанном в детстве. И вдруг я сразу вспомнил. У моего ученого отца была книга греческих мифов. Там была одна легенда об одной даме по имени Андромеда, дочери царя, который под давлением народа, ради предотвращения бедствия, привязал ее к скале в жертву морскому чудовищу. Но в критический момент явился Персей, которому помогали волшебные силы, и убил чудовище, а царевну взял себе в жены.
Этот рассказ о Хоу-Хоу был совершенно тождествен с этим мифом. Девушку привязывают к скале; из моря — или, вернее, из озера — появляется чудовище, увлекает ее, и бедствия предотвращены. Быть может, думал я, древний миф проник как-нибудь в Африку. Только здесь еще не было Персея, и роль героя, очевидно, предназначалась мне. Если так, что же мне делать с девушкой? Вернуть благодарным родственникам, потому что женитьба на ней отнюдь не входит в мои намерения. Ах, я совсем одурел от глупых мыслей! Надо спать, сп…
Через две минуты (или мне так показалось) я опять проснулся, думая уже не об Андромеде, а о пророке Самуиле, недоумевая, почему мне пришел на ум этот суровый патриарх и священник? Однако, хорошо зная Ветхий Завет, я вспомнил негодование державного провидца, когда он услышал рев амаликитянских быков, которых Саул пожалел отдать на съедение народу. Как бы описали это происшествие зулусы?
В ушах моих тоже раздавался рев быков, что и послужило связующим звеном. Я высунул голову и увидел восемнадцать великолепных упряжных быков, пригоняемых к моему становищу двумя незнакомыми кафрами. Тут, конечно, я вспомнил обещание Зикали продать мне животных на льготных условиях (и даже при некоторых обстоятельствах подарить их мне) и подумал про себя, что пока колдун верен своему слову.
Натянув штаны, я вылез из фургона освидетельствовать быков и остался вполне удовлетворен. От прежней болезни они совершенно оправились, и даже такой строгий критик, как Ханс, выразил полное свое одобрение.
Я завтракал в прекрасном настроении духа: теперь, когда у мен» были упряжные животные, можно было подумать о заманчивом предприятии, и я решил тотчас отправиться к Зикали. Ханс под предлогом присмотра за новыми быками пробовал уклониться от неприятной обязанности сопровождать меня, однако я взял его с собой, так как, когда имеешь дело с Зикали, четыре уха лучше двух.
Тот-Кому-Не-Следовало-Родиться сидел перед хижиной у горящего костра, который он неизменно поддерживал, даже в самую сильную жару.
— Как ты находишь волов, Макумазан? — сразу спросил он.
Я осторожно сказал, что отвечу ему, когда испытаю их.
— Хитрый, как всегда, — сказал Зикали. — Хорошо, Макумазан, бери их и можешь, как я говорил, уплатить за них, когда вернешься назад.
— Вернусь — откуда? — спросил я.
— Да куда бы ты ни поехал. Но ты сам знаешь, куда поедешь.
— Не знаю, — сказал я и замолчал.
Он тоже долго молчал, так долго, что терпение мое иссякло, и я саркастически спросил, получил ли он новости о своем приятеле Хоу-Хоу через своих посланцев — летучих мышей.
— Да, получил, только не через летучих мышей. Я скажу тебе правду. Не так я общаюсь с теми, кто далеко; им я посылаю свою мысль, и она летит на край земли, так что вся земля ее может читать. Но лишь один из миллиона понимает это. А для непосвященных, даже для Белого Мудреца, это непостижимо, и для них остается символ летучей мыши-посланницы. Неужели ты вечно будешь объяснять естественное волшебством, Макумазан?
Я подумал, что у меня и у Зикали несколько различные взгляды на естественное, но зная, что он, по обыкновению, просто дразнит меня, я сказал, не желая ввязываться в недостойный спор:
— Все это так просто, что не стоит на это тратить слов. Я только хочу знать, получил ли ты ответ на свой запрос, как бы ни был он послан, и если да, то каков этот ответ.
— Да, Макумазан, получил. И вот его смысл: вождь вэллосов, с которым говорило мое сердце, будет рад приветствовать тебя в своей стране, но жрецы Хоу-Хоу, полагает он, не будут рады. Если ты придешь, вождь даст тебе алмазов, сколько ты сможешь увезти, и снадобье, нужное мне. Но за эти дары он требует платы.
— Какой платы, Зикали?
— Ты должен собственной рукой низвергнуть Хоу-Хоу.
— А если я не смогу его победить?
— Тогда, конечно, Хоу-Хоу победит тебя, и делу конец.
— Вот как? Хорошо, Зикали, скажи, если я поеду, то буду убит?
— Кто я, чтобы распоряжаться жизнью и смертью, Макумазан? Но, — тихо прибавил он, — я думаю, что ты убит не будешь. Иначе бы я не отдал тебе в долг моих быков. И я верю, что тебе предстоит исполнить много задач, Макумазан, моих задач. А раз это так, я не стал бы посылать тебя на смерть.