А в тот вечер тесный кубрик набитый людьми захватила мощная энергетика великой песни, не нуждающейся в переводе. Всякий раз услышав ее, я вижу лицо Семена вдохновенно поющего эти строки, строки ставшие его судьбой: «Нет скорбных речей и траурных лент и не похож на монумент тот камень, что покой тебе подарил. Как вечным огнем сверкает в нем вершина изумрудным днем, которую ты так и не покорил». Семен погиб через год, на Кавказе, спасая в буран группу неопытных альпинистов.
Глава 9. «Душевники – ителлектуалы»
Как обычно бывает в застолье самое интересное происходит в течении первых двух часов. Здесь следует несколько стадий. Стадия первая – выпивающие и закусывающие душевники. Стадия вторая – выпивающие и поющие душевники. Стадия третья – регулярно выпивающие душевники, нерегулярно выпивающие душевники – интеллектуалы и забывающие выпивать интеллектуалы – задушевники. Успешно преодолев две первые стадии ваш скромный Парис и его юная Елена бежали от пирующих друзей по трапу к воздуху свободы. Здесь на верхней палубе мы встретили группу лирически настроенных мужчин.
Поистине не знаешь, с кем найдешь, с кем потеряешь. На круглых бухтах швартовных тросов, укрытых чистой ветошью., у возвышения трюмного люка, накрытого чистым куском парусины, словно за столиком уличного кафе сидели четверо. Главой квартета в силу естественной харизмы ощущался покинувший загулявшую молодежь, старшина Толяныч, тихо напевающий что-то под перебор своей семиструнной. Седобородым и суровым посаженным отцом грузно восседал капитан Владлен Георгиевич. Со светлой печалью в серых поморских глазах покачивал седеющей головой старпом Савва Кондратьевич в такт гитарным аккордам. Довершал живописную группу колоритных мужчин незаменимый и вездесущий боцман Друзь.
К нашему с Ленни внезапному появлению компания отнеслась вполне доброжелательно. Суровый доселе Владлен заулыбался и даже слегка разрумянился, отчего стал походить на подтаявшего деда Мороза. – «Ситдаун, доча.» – похлопал он на место подле себя. – «О, май гад. Как похож на мой деда Урхо!» – прошептала мне Ленни. – «Ну, не совсем гад» – сострил я не то, чтоб удачно. Изрядно поддатый Устиныч, что называется: «Снял тапочки и полез в душу.»
Не без труда повернувшись к нам, с легкой слезой в голосе он стал причитать: – «Ребята мои дорогие, смотрю я на вас и душа рыдает. Вы же классика – Рома и Юля, Орфей и Эвредика, вечный сюжет.» – Он бы еще чего наговорил, но мужика захлестнули эмоции и он всхлипнув, с влажным носом полез целоваться. Полез естественно не ко мне. Ленни, прижав к груди сжатые кулачки, со смущенной улыбкой попыталась спрятаться за моей надежной спиной. Спасая свою Сюзанну от расчувствовашегося старца, я сам бросился в его благоухающие объятья. – «Устиныч, стихи почитаешь? Что – нибудь из классиков, свои например.» – пришёл нам на помощь Семен
Бронислав Устиныч окинул публику вмиг прояснившимся взором. – «Вальдамир!» – боцман вскинул голову с благородством достойным предводителя уездного дворянства. – «Алене, если затрудниться с пониманием все поясню сам.» – «На языке Шекспира и Бернса?» – догадался я. – «Именно!» – не без вызова подтвердил седоусый стихотворец, приняв позу Наполеона на берегу Святой Елены. – «Поэма в белом верлибре» – посуровев лицом и голосом провозгласил декламатор. – «Раскинулся залив широкий» – «Раскинулся залив широкий, на много милей врезался он в землю! От брака с солнцем и луной полярной рожден им был на побережье город».
Тут я живо представил себе картину, как на некое побережье ползет на четвереньках, хронически нетрезвый мужчина с роковой фамилией в паспорте – Залив. Мужчина обременен огромным животом. Несчастный басом стенает и охает, явно собираясь рожать и не каких – то там мальчиков, девочек, а целый город! Несколько смущала проблема отцовства, кто же собственно из двоих небесных полярников – луна или солнце собирается отвечать за содеяное.
– «Яай шеонер икке! Я не понимай!» – забеспокоилась Ленни. – «Я тоже».- поспешил успокоить я девушку. Тут зазвучали патриотические мотивы, правда уже не в белом, а скорее в военно – морском верлибре – «В борта союзного конвоя, торпеды крупповский металл, вгрызался хищно, за собою надежды он не оставлял. Но след пиратской субмарины не растворялся в глубине – качались траурные пятна на русской северной волне!» Вот это уже лучше, народу должно нравиться. «Глубине – волне», даже как-то захлестывает. – «Йа, таккь. Я понимай. Cтихи про война с Гитлер. Итс ноу бэд. Этто не плохо.» – подтвердила мое впечатление Ленни.
Далее последовали производственные сонеты аля Шекспир: – «Постыла жизнь и незачем стараться достоинства хоть каплю сохранить. Несчастный человек, я должен унижаться, лишб что – нибудь на складе получить.» Частица лишб, произнесенная с нервическим скрежетом зубовным впечатляла особо. Драматически прозвучало стихотворение «Под судом». Реальная история из жизни Устиныча, когда на траулере «Краснознаменск» (в народе прозванным «Измена») на старика попытались повесить крупную недостачу и даже открыли уголовное дело, грозившее ему немалым сроком за хищение социмущества.
Особенно эффектно звучала кульминация – «Бьют склянки, значит срок отмерен, в глазах уж меркнет жизни свет и старый боцман на „Измене“ к виску подносит пистолет…» Какой системы, калибра, откуда взялся и куда подевался этот самый пистолет история умалчивает, зато известно, что за старого работягу заступились все капитаны флота и «поставив на уши» транспортную прокуратуру, заставили последнюю спустить «дело на тормозах».
Постепенно стихла стихия советско – норвежской дружбы. Я проводил Ленни по трапу ровно до границы ее территории. Все таки военный корабль не прогулочная яхта, да и демократичности наши северные соседи выказали более чем достаточно. Опустели палубы обоих бортов и из своей каптерки под полубаком появился все тот же Устиныч. Не удивительно, судно это такое место, где постоянно мелькают одни и те же персонажи. Я заступил на вахту у трапа до утра. Старого боцмана(это пятидесяти шестилетний мужчина, мне юнцу, казался тогда дедом) так же в сон явно не клонило. Он любил выпить и частенько перебирал, но совершенно не был пьяницей.
Когда Бронислав Устиныч был при деле, а это бывало в девяноста случаев из ста, к спиртному он становился равнодушен. Я невольно описываю те моменты его жизни когда он бывал разговорчив или расслаблен вынужденным бездельем и будучи человеком веселым и общительным иной раз, что назывется «играл клоуна». Люди, хорошо его знавшие(а среди его друзей дураков не было) понимали, что эти дивертисменты всего лишь проявление артистичности одаренного человека, его стиль борьбы с серостью будней.
Как говаривал сам Устиныч: «Не водись с дураком, он скушен и тосклив, а в его суждениях столько же логики, сколько у матроса денег в конце стоянки. А вот если тебе с дураком весело, то стало быть и не дурак он вовсе, а только притворяется для удовольствия или по какой другой надобности.»
Боцман – опытный человек никогда не страдал похмельем. Даже если накануне изрядно выпивал. Секрет в том, что он никогда не ложился спать пьяным. Перед сном Устиныч выпивал кружку – другую крепчайшего и сладчайшего собачьего чаю(смотри в гл.1) Хотя, говоря по научному тут имеются противопоказания. Необходима сильная и устойчивая нервная система, каковой я похвастаться не мог. Когда я попытался собезьянничать и влил в свое паганельское нутро кружку такого чая(после дозы спиртного), то утром похмелья таки не было, поскольку ночью не было сна, а была хорошенькая аритмия, украшенная приступами морской болезни на берегу.
Глава 10. «Честный Урсус»
Между тем эта ночь, как и прошлая судя по всему сна мне не обещала. Наш дорогой именинник Гоша Эпельбаум на подошедшую ему по графику ночную вахту с 4 до 8 утра заступить был явно не способен и мне, как самому молодому по негласной традиции доверили это, впрочем не слишком тяжкое бремя. Да и не особо спалось мне теми светлыми незабываемыми ночами, ну а друг мой Устиныч по ставшей уже доброй традицией привычке, примостился у моего вахтенного поста – переходного трапа.
«Вот что я тебе скажу, май диа янг фрэнд.»- Начал боцман в своей излюбленной слегка витиеватой манере. – «Ты что же думаешь Бронислав Устиныч старый болтун, не спиться ему по ночам вот он и шарахается по пароходу в поисках свободных ушей. Так то оно так, да не совсем так. Вон видишь в рубке вахтенный второй штурман маячит, между прочим вдвое старше тебя и жизни хлебал поболее твоего, а я к нему с разговорами не полезу, потому как не интересны мы друг другу. Мужик он неглупый, бывалый, да только разные мы. Ему всякие разговоры о космосе или литературе параллельны. Ты с ним о видах на выполнение плана поговори, да о стратегии рыбного промысла или любимая тема – в каком порту выгоднее авто-секонд хэнд прикупить. А с тобой пацаном зелёным, хоть ты и жизни ещё не видел, да на девок телячьими глазами хлопаешь, мне чудаку старому интересно».
Ты пойми, Паганюха, что настоящих дураков, как и людей по настоящему умных не так уж и много. Бывают разные виды ума. Кто-то практичный к деланию реальному способный, на таких мир держится, им почёт и уважение, а кто-то артист в английском смысле этого слова – художник по натуре. Это тебе и актёры и живописцы-скульпторы и режиссёры, писатели с поэтами.
Есть еще и такая порода людей – созерцатели, это как мы с тобой. Эти все книжки разные читают, да мир божий созерцают, особливо самую интересную его часть, своего брата, то есть человека да и себя самого любимого. В жизни то оно конечно сложнее, четкой градации, как говориться не прослеживается. Есть деятели с артистическими наклонностями, а есть артисты с деятельными. А вот скажем врач, если он врач от бога, а не фуфло какое, это ведь художник-деятель, а в особых случаях и подмастерье Бога. Бывает и такое, был человек – созерцатель в чистом виде, да получил от судьбы гаком полупудовым по башке, оклемался и глядишь, совсем другой человек. Помер созерцатель и родился типичный деятель.
Вот так и с Витей Шептицким вышло, ты помнишь, я тебе давеча, прошлой ночью рассказывал как он по своей созерцательской дури возле Готхоба гренландского с айсбергом швартоваться надумал? «Так это же самое интересное!» – оживился я, несколько осоловев от боцманских философствований – «Что у вас там дальше то было с эскимосами этими гренландскими?» «Да уж было.» – Усмехнулся боцман в сивые усы – «И с эскимосами и с эскимосками. Как налетели мы на махину ту ледяную, и как поставили тогда в Готхобе, Нууке по эскимосски, нашего рыбачка в сухой док, я тебе уже рассказывал».
Должен уже ремонт начаться, а капитан наш Ромуальд Никанорыч, ну махонький такой на француза Де Фюнеса шибко похожий(хотя сам из коренных беломорских поморов) поутру получает радиограмму, а в ней говориться, что траулер наш под фрахт пойдет к датчанам на период летнего рыбного промысла. Экипаж мол наш остаётся, датчане же не дураки – русская рабсила она завсегда ценилась и работать умели(чтобы там не говорили) и стоит не дорого – по их понятиям считай даром.
Ну экипаж, как узнал – возрадовался. Это же удача то какая под фрахтом у капиталистов поработать. Да на материке, чтобы под этот самый фрахт попасть надо хитропопейшим жуком быть и нужные знакомства иметь и нужных людей из рыбного министерства(не меньше) уметь крутым заморским презентом растрогать. А всё почему, да потому, что простой матрос за полгода иной раз тысячу долларов получал, а капитан порой и больше двух тысяч зелёных американских денег.
На штурманца этого молодого после того, как он судовую обшивку ниже ватерлинии в стиральную доску превратил, с айсбергом поцеловавшись, поначалу экипаж злился. Ну как-же заработка лишил. Сиди, мол, теперь в ремонте. А тут получается, что своим расфиздяйством он удачу экипажу принёс. Прям не пацан, а талисман. И ведь будущее показало, что Витька Шептицкий и взаправду редкий удачник и как рыбак и вообще по жизни.
Меня капитоша наш Ромуальд тогда в толмачи-переводчики произвел. Для датчан немецкий язык(уж не знаю, как сейчас), что второй родной был. А я то по германски свободно шпрехаю ещё с войны, со школы юнг. Нас старшина Зельдович сурово по языку гонял – сто слов за неделю не освоишь, месяц без увольнения просидишь и девок поселковых на танцах в клубе не пощупаешь. А после войны я еще служил три года и с немцами пленными вдоволь напрактиковался. Помню даже Лили Марлен на праздник первомайский певали. Слава богу до особиста не дошло, а то ведь оприходовали бы дурачка-морячка на Колыму за такую солидарность трудящихся.
Вызвали нас с капитаном в сопровождении представителя Министерства рыбхоза в датский офис, частной конторы, фирма по ихнему, артель значит. Называлась она «Урсус» и герб у них был – белый медведь на задних лапах с огромной рыбиной в обнимку, чуть не с него ростом и держит он её как-то странно, будто целует. Оттого создается такое неприличное впечатление, что мишка этот вроде-как рыбу с медведицей перепутал и вот вот её болезную оприходует, как дельфин русалку.
Поговорили мы с датчанами. Этот в фетровой шляпе из министерства нашего рыбного всё со своим, как-бы, английским встревал: «Тел ми плиз, да тел ми плиз». У датчан от него аж зубы заныли – такой нудник, ведь подробностей не догоняет, зато имеет право главной подписи в контракте с артелью этой «Урсус». Я и перешел на немецкий к их датскому удовольствию и выяснилась одна интереснейшая подробность. В контракте том указано, что минимальная месячная зарплата(без премии) «фишарбайтера», по нашему матроса-рыбообработчика, ты не поверишь – 750 американских долларов, а с премией до полутора тысяч и еще 1750 долларов каждому на пять ежемесячных заходов в порт, по трое суток на заход, для отдыха экипажа. И при этом питание и одежда за счёт «Урсуса» этого.
И вдруг эта шляпа министерская как давай руками махать: «Что вы, что вы мистеры! Ноу, ноу, итс импосибл! Тут в контракте сказано, что наши советские моряки будут от представителя „Урсуса“ все деньги ежемесячно кэшэм, то есть наличными получать, поскольку личных банковских счетов у них, как ни странно, не имеется. Однако я, как представитель советской договаривающейся стороны настаиваю на том, чтобы деньги экипажу выдавал наш советский гражданин, в противном случае суммы выплат экипажу нам категорически не подходят!»
Ну как ведется из всей его речи на министерском инглише датчане хорошо поняли только последний пассаж, ну и зачесали затылки свои рыжие да белобрысые. Что же говорят мы пожалуй согласны, что наша бухгалтерия проявила так сказать излишнюю экономию на выплатах советским морякам и мы, мол, сходу согласны поднять ежемесячный минимум до 1000 долларов американских, но более не цента.
А шляпа опять руками машет: «Вы не совсем поняли. Для нас главное, чтобы всю сумму заработанную экипажем наш советский представитель получал, вот он всё советским морякам и заплатит, как положено по нашим советским законам. А если вы категорически не согласны, тогда наша советская сторона просит уменьшить ежемесячный минимум зарплаты моряка до 250, нет даже до 200 долларов США.»
Тут то у принцев наших датских челюсти и отвалились. Товарищ этот министерский в натуральный шок ввёл проклятых капиталистов, озадачил их не по детски. А те когда в себя немного пришли, то обратились ко мне за повторным переводом, дескать что-то мы несмотря на замечательный английский советского господина не совсем «андестенд». Я им всю диспозицию этого министерского херра в шляпе по немецки и повторил, а у самого аж скулы сводит, как я себе и друзьям своим прошу заработок урезать, чтобы господа капиталисты на нашем брате советском работяге побольше прибавочной стоимости поимели.
Тут один пожилой датчанин, как потом оказалось вице-президент артели этой рыбье-медвежьей «Урсуса» и говорит эдак с волнением датские, немецкие и английские слова мешая, но вообщем понятно. Я, говорит, потомственный марксист-социалист, еще дед мой лично знал товарища Каутского и ценности социализма, говорит, во многом разделяю. А то, что предлагает уважаемый советский товарищ имеет отношение не марксизму-социализму, а скорее к кретинизму-идиотизму, так и сказал – идиотие, глупость по немецки.