Внезапно Лавиния почувствовала, что задыхается. Она откинула ставень, и в лицо ей ударил горячий солнечный свет. Внизу хлюпала вода, оставляя липкие зеленые следы на древней стене. Черные носы проплывавших мимо гондол то ныряли вниз, то поднимались вверх; какой-то гондольер что-то громко выкрикивал. Его голос, постепенно замирая, долго звучал над водой.
Она мысленно представила себе, как когда-то сюда приезжали на званые вечера гости, дамы изящно приподнимали юбки, чтобы взойти по скользким ступеням, над парадным входом ярко сверкали фонари, а из уставленного зеркалами, до блеска начищенного зала доносились звуки скрипок.
Теперь в зеркалах было пусто или почти пусто — ибо им нечего было отражать, кроме покрытой чехлами мебели да сундуков, очень напоминавших собой гробы. Неужели весь дом так же мрачен, как эта комната? Лавинии вдруг захотелось осмотреть старинное помещение.
Она тихо поднялась по мраморной лестнице и, пройдя на цыпочках мимо закрытой комнаты леди Тэймсон, начала открывать двери комнат, тянувшихся вдоль коридора. Это были спальни, обставленные массивными кроватями и тяжелыми платяными шкафами. Все еще были пусты, воздух всюду был затхлый: запах канала смешался здесь с запахом ушедшего времени. Лавину разглядывала скамейку, на которую становятся коленями молящиеся, предназначавшуюся, очевидно, для особенно набожных гостей, когда на лестнице послышались быстрые, твердые шаги. Фернанда крикнула:
— Синьор! — и добавила еще что-то по-итальянски. Дверь, ведущая в спальню леди Тэймсон, отворилась и закрылась вновь.
Врач?
Лавиния с минуту помедлила, потом, устыдившись своего любопытства, стала тихонько спускаться вниз.
Когда она была примерно на полпути, она услышала сдавленный крик леди Тэймсон, выражавший недовольство. Или, может быть, страх? После этого не слышно было больше ни звука.
Лавиния запирала последний сундук, когда раздались шаги вниз по лестнице. Если это был врач, он должен был бы проследовать прямо к двери, в которую, по всей видимости, вошел. Если бы были шаги Дэниела, он вошел бы в эту комнату, чтобы поинтересоваться, как у нее идут дела. Когда дверь открылась, Лавиния склонилась над сундуком.
— Не могу ли я вам помочь, мисс Херстмонсо?
Она так и застыла над замками сундука. Казалось, в этой удушающей жаре невозможно было ощутить холод, но все ее тело охватила дрожь, как тогда, в зале лондонского суда.
Ей пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы выпрямиться и спокойно оглянуться вокруг.
— Благодарю вас, мистер Пит. Но я уже почти кончила. А имя мое вы назвали неправильно.
— О, простите! Ну конечно же. Вы — мисс Херст. Новая компаньонка Флоры. — Джонатан смотрел с обычной для него наглостью. — При этом довольно тусклом освещении вы выглядели просто копией другой молодой особы, которую я видел не так давно. Мисс Херстмонсо. Лавиния Херстмонсо, — добавил он с нарочитой неторопливостью.
— Ошибиться очень легко. Надеюсь, ваша тетушка чувствует себя хорошо?
— Насколько это возможно в ее состоянии. А как вам нравится ваша новая работа, мисс Херст?
— Очень нравится, благодарю вас.
— Отлично. Рад это слышать. Буду с нетерпением ждать возможности продолжить наше знакомство в Винтервуде.
— В Винтервуде?!
— Почему у вас такой удивленный вид, мисс Херст?! И, может, лицо ваше выражает тревогу? Здесь так темно, что ничего не разглядишь. — Он подошел к тяжелым занавесям, раздернул их и быстро откинул ставень. Солнечный свет, хлынувший из окна, словно бы еще больше подчеркнул нежную красоту девушки. — Ну вот теперь я могу вас видеть. Вы и в самом деле просто необычайно похожи на ту, другую, даму.
— Какое странное совпадение, — холодно сказала Лавиния.
— Поистине! И не поражайтесь моей прекрасной памяти. Ваше лицо не так-то легко забыть. Как, впрочем, и лицо той дамы... Но вряд ли я так уж льщу вам, путая вас с нею: она находилась в не слишком-то завидном положении. — Он тихонько рассмеялся и добавил: — Кузина Шарлотта пригласила меня провести некоторое время в Винтервуде. Думаю, я получу от этого большое удовольствие. — Он поморщился. — Должен сказать, эти венецианские ароматы отнюдь не напоминают лаванду. Я вынужден снова закрыть ставень. Духота все-таки меньшее из двух зол. Придется вам как-то это выдержать, мисс Херст. Я уверен, что моя юная родственница Флора будет страшно огорчена, если вы не выдержите.
Что это было — угроза? Но с чего бы он стал вдруг ей угрожать?
Когда он ушел, хлопнув дверью и кликнув своим громким веселым голосом гондольера, Лавиния попыталась сама себя успокоить. Она не могла быть уверена, что Джонатан Пит знает, кто она такая. Может, он только строит предположения? Наверное, он видел ее в один из дней этого бесконечного двухнедельного процесса. Она знала, что в зале было множество зевак, особенно мужчин. Не могло же ей до такой степени не повезти, чтобы так скоро повстречаться с одним из них! Но она помнила странный пытливый взгляд, которым он окинул ее вчера в отеле. Уже тогда в его памяти шевельнулось какое-то воспоминание. Позднее он, вероятно, вспомнил, что это было.
Так что теперь он либо был уверен в том, что знает правду, либо блефовал.
Но чего ради? Может, думал, что, боясь, как бы он не выдал ее тайну, она позволит ему в будущем как-то использовать себя в его целях?
Нет уж, только не это — даже если придется рассказать всю правду!
Конечно, это ужасно подействует на Флору, проникшуюся столь внезапной горячей любовью к ней. Она пока еще не отвечала Флоре взаимностью, но ей страшно не хотелось, чтобы этому трагическому маленькому созданию в инвалидной коляске причинили страдание.
А Дэниел? Как он отнесется к подобному известию? Лавиния сжала руки, ощутив противный слой пыли на своих ладонях и вздрогнув от отвращения и отчаяния. Дэниел не должен знать. Она не могла смириться с тем, что он может узнать. Она высоко вскинула голову, и лицо ее приняло жесткое выражение. Может, еще самого Джонатона Пита ждет сюрприз, когда он убедится, что ею не так уж легко манипулировать. Он забыл, что, после того что она пережила, ее непросто запугать или довести до слез. Если нужна будет ложь, она прибегнет к ней без всяких угрызений совести. Пусть сам убедится, что шантажировать ее невозможно.
Но все-таки, что именно у него на уме?
Не успел Джонатан удалиться, как в дверь позвонили.
Наверное, Шарлотта пришла посмотреть, закончила ли она работу, а также нанести второй ежедневный визит тетке.
Фернанда прошлепала через зал в своих просторных не по ноге домашних туфлях.
Дверь отворилась. Раздался голос Дэниела:
— Я пришел за мисс Херст, Фернанда.
Лавиния начала торопливо вытирать лицо, мокрое от слез.
— Вы закончили, мисс Херст? — Дэниел остановился в дверях. — У моей жены сильно болит голова, поэтому я пришел за вами. Я только поднимусь на минуту наверх засвидетельствовать свое почтение контессе. Мы собираемся выехать из Венеции в следующий понедельник. Я заказал билеты и номера.
Старый дом снова ожил. Лавиния просидела на сундуке, пока Дэниел не спустился вниз. За этот краткий промежуток времени она ясно поняла, что ничто никогда не заставит ее признаться в своем прошлом. Она так горячо желала, чтобы он думал о ней хорошо!
Потом он снова показался в дверях. Он, не улыбаясь пристально смотрел на нее своими слишком проницательными глазами.
— У вас на щеках подтеки, мисс Херст. Это от жары?
Лавиния широко раскрыла глаза, страстно желая, чтобы слезы ее высохли.
— Да, ужасно жарко. Я пыталась открыть ставни, но стало только хуже. Но я упаковала все, до последнего носового платка, несмотря на то что меня отвлек от дела мистер Пит.
— Что ему было нужно? — голос Дэниела перестал быть доброжелательным.
— Он пришел навестить свою тетку.
— Вы замечали, мисс Херст, как часто постели умирающих становятся местом сборища целых семейств?
— Мне редко приходилось бывать у постели умирающих, мистер Мерион.
— Да, конечно. Ну что ж, старая дама, по-видимому, любит мистера Пита, по крайней мере, меня уверяет в этом моя жена. Так что, полагаю, вреда он не причиняет. Интересно, смогу я как-нибудь втолковать Фернанде, что мы хотели бы выпить чаю с лимоном? У вас усталый вид.
Лавиния собралась было запротестовать, но потом с благодарностью согласилась:
— Это было бы очень приятно, мистер Мерион. Признаться, я действительно немного устала.
И опять она забыла, пока его не было, привести себя в порядок, а продолжала неподвижно сидеть в ожидании его возвращения. Он отсутствовал долго, а когда вернулся, в руках у него был поднос с чаем.
— Дом необычный. Тетушка моей жены, судя по всему, весьма эксцентричная особа. По-видимому, она отказывается платить слугам. Ей кажется, что они ее грабят. Ну что ж, к завтрашнему дню останется мало такого, чем грабители могли бы поживиться. — Он сбросил чехол с обитого гобеленовой тканью кресла и сел. — Вам грустно видеть разорение большого дома?
Он понимал, что полосы на ее щеках — следы слез! Он давал ей возможность объяснить эти слезы атмосферой глубокой тоски, которой насквозь был пропитан старый дом.
— Да. Интересно, кто потом будет жить здесь? Хотите, я разолью чай, мистер Мерион?
— Да, пожалуйста. Вероятно, богатые американцы Они начинают открывать для себя Европу и понимать, как приятно жить в домах, которым столетия придали индивидуальный облик. Винтервуд тоже такой. Каждое поколение добавляло к нему что-то свое. Мой дедушка построил бальный зал, прадед разбил парк. Отец довольствовался тем, что привез с собой из Греции и Египта статуи — у нас на террасе стоят сфинксы. Дед построил среди кустарников Храм Добродетели. Он был чудесный старый язычник.
— А ваш вклад в чем состоит, мистер Мерион?
— Пока ни в чем. Но у меня есть кое-какие планы. Моя жена называет их грандиозными. Согласно первоначальным проектам, к дому должно было быть пристроено еще одно крыло. Но до сих пор ни у кого не хватало на это денег.
— И вы намерены взять это на себя?
— Надеюсь, что мне это удастся. Тогда Винтервуд станет одним из самых красивых домов в Англии. Его получит в наследство мой сын, Саймон, а после него — его сын. Я стану предком, известным тем, что построил новое крыло дома. А это в своем роде бессмертие. Вы считаете такой подход ошибочным, мисс Херст?
Лавиния заставила себя оторваться от созерцания его лица. Интересно, появлялось ли на нем когда-нибудь такое мягкое выражение из-за женщины?
— Нет, я не вижу в нем ничего ошибочного.
— Моя жена находит, что я отдаю дому слишком много душевных сил. Она считает, что это стало для меня своего рода религией. Не знаю, так ли уж это плохо.
Шарлотта, наверное, ревнует его к дому. Лавиния мысленно спросила себя: «Может быть, и я испытывала бы на ее месте такое же чувство?»
— Мне просто хочется поскорее увидеть Винтервуд.
— А мне хочется показать его вам.
Глаза их встретились в полутьме.
— Вам надо вымыть лицо, мисс Херст.
— Да. Да, это пыль. И кроме того — жара.
Он продолжал смотреть на нее, а затем спросил:
— Не слишком ли сильно мы вас эксплуатируем? Вы еще не пожалели, что не поехали с той тихой пожилой четой?
Да, с Монками она была бы в безопасности. А сейчас она отнюдь не чувствовала себя в безопасности. Взять хоть Джонатона Пита с его завуалированными угрозами или этого мужчину, который, по своей прихоти то был так внимателен, то полностью игнорировал ее.
— В этом случае я не увидела бы Винтервуд, а это, судя по вашим словам, было бы жаль.
— Вы должны нас остерегаться, мисс Херст, — вдруг заявил он.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мы склонны использовать людей в своих целях. — Видимо, он решил, что его замечание не совсем понятно, потому что добавил в пояснение: — Взгляните на себя — вы вся в пыли и в грязи. Вы работаете словно какая-нибудь рабыня.
Лавиния понимала, что он имел в виду вовсе не это.
— Пыль смоется. Я работы не боюсь.
— Да, это я вижу, — медленно произнес он, не пытаясь ничего больше объяснять. — Ну что ж, в таком случае вы намерены смыть пыль, прежде чем мы двинемся в путь?
Говорил он так, будто пытался от чего-то ее предостеречь. Но его предостережение не походило на наглую угрозу Джонатона Пита, в нем звучало что-то вроде нежности и сожаления, которые она будет часто вспоминать — в этом она не сомневалась. Может быть, он предупреждал, чтобы она не влюблялась в Винтервуд, потому что это чувство неизбежно распространилось бы и на его хозяина?
Он целовал ей руку, не вкладывая в этот жест никакого особенного значения, он небрежным тоном отдавал ей приказания! Он игнорировал ее! И вдруг оказывал ей знаки внимания, которые до глубины души волновали ее. Он использовал ее для удовлетворения капризов своей избалованной дочери. И он же поверял ей свои мечты, касавшиеся Винтервуда. Он замечал ее слезы, он был для нее загадкой, и она не сомневалась, что влюбится в него. Влюбится бессмысленно, безнадежно и — она с отчаянием это сознавала — навсегда.
В тот самый момент, когда они уходили, Лавиния услышала какой-то шорох на лестнице. Она повернулась и увидела низенькую квадратную фигуру, закутанную в широченный халат.
Это была контесса.
— Эй вы! — воскликнула она, указывая на Лавинию пальцем. — Вы все упаковали? А мое бархатное бальное платье?
— Да, контесса.
— А мои кашемировые шали?
— Да, я обратила на них особое внимание.
— Хорошо. Они стоят кучу денег. Венецианские торговцы — грабители. А как насчет моих соболей?
Лавиния заметила несколько меховых вещей, очень старых и потертых.
— Да, контесса. Они в ваших сундуках.
— Вы, девушка, на все отвечаете «да». Вы это делаете, чтобы скрыть свою лень? Я должна быть надлежащим образом одета в Винтервуде.
— Вы можете туда явиться хоть в лохмотьях, дорогая моя леди, — сказал Дэниел. Он говорил с ней тем же снисходительным тоном, что и с Флорой, и старой даме это нравилось. Она хрипло засмеялась и добавила, что, хоть он все еще чужой ей человек, похоже, что он заслуживает доверия. Наверное, подумала Лавиния, у нее были слуги, которые ее обворовывали, потому она и стала такой подозрительной и избрала такой эксцентричный затворнический образ жизни.
— Но драгоценности свои я никому не доверяю, — заявила она. — Во время поездки все они будут на мне.
Глава шестая
К сожалению, леди Тэймсон и Флора с первого взгляда невзлюбили друг друга. Тут все дело было в утверждении своего «я». Каждая из них хотела, чтобы всеобщее внимание было сосредоточено на ней одной, флора заявила, что леди Тэймсон — неприятная старуха с противной злой физиономией, а леди Тэймсон совершенно откровенно высказалась в том смысле, что Флора — абсолютно несносна и ей следовало бы как можно скорее выбраться из этого своего кресла и стать на ноги.
Они сидели в купе, которое заранее приготовил для них Дэниел, и волком смотрели друг на друга. Леди Тэймсон была одета в чрезвычайно эффектный черный бархатный плащ и шляпу, щедро украшенную выцветшими французскими розами. К лифу ее платья было пришпилено несколько бриллиантовых брошей, а на ее стоячем кружевном воротнике красовался великолепный громадный изумруд. Элиза доверительно сообщила Лавинии, что старая дама — прямо ходячий ювелирный магазин. Если за ней не приглядывать, какой-нибудь вор наверняка свалит ее с ног и ограбит.
Но случиться так, чтобы за ней не приглядывали, не могло. Об этом намерена была позаботиться Шарлотта. Она пребывала в непрестанной суете, отдавая приказы одновременно всем. Элиза должна подставить под ноги контессы скамеечку и держать наготове нюхательные соли. Флора должна перестать хныкать. Лавиния должна развлекать детей, показывая им книжки с картинками: «Мисс Херст, сейчас не время предаваться грезам!» Эдвард должен сидеть спокойно и не высовываться из окна. А Дэниел... пересчитал ли он, сколько у них мест багажа? Ведь этим итальянским носильщикам доверять нельзя!