Когда мне приходит охота думать о множестве наших миров, оно видится мне, почему-то, в виде пирожного. Пухлого слоёного бантика. А там, где слои перекручены узлом, и находится Тавлея.
Представляю, какое веселье вызвала бы моя картина мирозданья у мудрецов.
Но они, бедолаги, никогда о ней не узнают: нас учат контролировать себя с рождения. И держать свои мысли при себе.
Тавлея не похожа ни на один город в мире. Она слегка безумная, как и все, живущие в ней. Высокомерная. Надменная. Капризная. Ветреная. Смертельно обаятельная. Заразительная. Она – светская львица.
Ни один нормальный город не может себе позволить быть выстроенным на таких гиблых болотах.
А Тавлея, обладая абсолютной магией, может…
Место, где возносятся к небу её башни и дворцы – громадная заболоченная дельта великой реки, впадающей в море. Масса проток и каналов сплетаются и переплетаются, связывают и разделяют.
Невообразимая смесь стоячей воды и воды быстротекущей породила это безумие, заполненное магией, словно болотной дымкой.
Здесь и возник зыбкий город на зыбком месте. В других местах такой концентрации магии нет. Здесь – магическое сердце нашей Ойкумены.
И владеть магией Тавлейских болот людям помогает золото.
Золото отсюда, из места, куда я попала.
Немагическое золото из немагического мира – единственная материя, не поддающаяся магии. Только оно способно удерживать магию, накапливать её и направлять.
Без немагического золота Тавлея рухнет, и узел наших миров развяжется.
И чтобы стояли на каменистых островках её гордые башни, ковыряются здесь в этом промороженном до костей земли месте люди, даже не подозревающие, насколько зависит от их усилий мощь Тавлеи.
Я-то знаю, я оттуда…
* * *
Дело в том, что между золотыми точками возникает связь, незримая ниточка.
Положи три шарика немагического золота на равном расстоянии друг от друга, – образуется равносторонний треугольник, внутри которого будет заключена толика магии.
Отодвинь один шарик, чтобы треугольник из равностороннего стал равнобедренным – магия получит направление, куда указывает острый угол.
Положи неподалёку от шарика на вершине равнобедренного треугольника ещё один золотой шарик, – возникнет линия, по которой потечёт магия.
Недалеко – если дальше, нужен ещё один шарик, чтобы привести магию, например, к шестиграннику. Это накопитель.
Сладким мёдом в восковой ячейке сот застынет в золотом шестиграннике магическая капля. И будет манить всех неотвязно.
Это самое начало, всё, конечно же, куда сложнее. Многомернее, объёмнее, изощрённее.
Разные фигуры для разных видов магии, для различного её использования, для передачи и приёма. Связь между шариками – одна, между золотыми пирамидками – другая, между плоскими золотыми пластинками – третья. И так до бесконечности.
Громадное значение имеет место немагических точек и расстояние между ними. И их положение в многомерном пространстве.
Из всего этого складывается магическая геометрия, регулирующая все тонкости искусства подчинения и использования магии.
Но если тавлейские болота магией переполнены, то чем дальше к границам наших миров, тем меньше магической энергии, тем сложнее её получить, тем она дороже.
И там практически нет немагического золота, столь необходимого для обладания магией.
А удержать магию с помощью обычного золота, добытого в любом из наших миров – всё равно, что хранить воду в решете. Просочится – и нет её…
Поэтому и ненавидят нас, жителей Тавлеи. А за что нас любить? За то, что нам бесконечно легко то, что остальным очень трудно?
Как может относиться к нам, к примеру, житель какого-нибудь далёкого Тар-Баг-Атая, проделавший невероятный долгий и трудный путь до столицы по важному делу? Солидный и благонамеренный человек, твёрдо стоящий на ногах и знающий, что такое жизнь и почём пучок редиса в ярмарочный день?
Добравшись до первых столичных застав, предвкушая конец пути и долгожданный отдых, путешественник минует Пояс Тавлеи – скалистые гряды, ограничивающие дельту Мэгистэ или Альмагеста – то есть Величайшего потока, протекающего сквозь все миры.
Поднявшись на Пояс Тавлеи, он с перевала, всегда неожиданно, видит перед собой невозможный город, словно парящий над заболоченной дельтой реки, расчленённой на пучок многочисленных проток.
Город многоярусный, с бесконечными переходами, мостиками и ажурными арками, перекинутыми меж странных зданий на громадной высоте, на разных уровнях, ну никак сообразуясь со здравым смыслом.
Он видит город, у которого нет опоры. Город, который может исчезнуть, оставив после себя лишь огоньки на болотах. И снова возникнуть, часть себя позабыв в других мирах.
У солидного и благонамеренного человека голова идёт кругом и земля уходит из под ног.
Он твёрдо знает, что с высоты падать больно, а по таким тонким переходам пройти невозможно. И на трясине выстроить башни нельзя. И посреди полноводного потока замки не возводят. И дышать дурманящими испарениями неприятно. И комары в таких местах едят поедом. Здесь – неправильное место!
А живущие в Тавлее об этом даже не подозревают. Комары их не кусают, и с мостиков они не падают.
Купающийся в магии город окутан невидимой золотой сеточкой, кусочки немагического золота везде, где только можно. В стенах и крышах домов, в перилах мостиков. В бортах, кончиках мачт и рей плывущих по каналам барок.
Люди носят золотые обереги на одежде, на пальцах, в волосах.
Золотая дымка стоит над городом, тусклым золотом отливает на закате вода каналов.
А бархатными весенними ночами распускаются на тавлейских болотах белые нимфеи с золотыми тычинками. Утром они уходят на чёрное илистое дно, но на смену им раскрывают розовые лепестки лотосы, подставляя их золотым лучам солнца.
Тавлея – она словно золотая паутина, и приезжий с окраины миров попадает в неё, как муха, барахтается, не в силах понять и покорить этот город.
И покидает Тавлею, возвращаясь в свой родной, надёжный и такой правильный Тар-Баг-Атай с глубокой раной в сердце, потому что обладать этой равнодушной, надменной, слегка уставшей от всеобщего поклонения красавицей – невозможно, а позабыть нельзя.
Тавлея обречена.
Таким количеством магии нельзя обладать безнаказанно. У магии нет хозяина, она – награда сильнейшему. Поэтому на границах наших миров идёт постоянная война.
Желтоватые страницы пухлых многотомных бестиариев переполнены рисунками тварей, что осаждали и осаждают наши рубежи. И будут осаждать, конца этому пока не предвидится.
И библиотеки будут пополняться новыми томами поверженных врагов, пока мы сами не окажемся занесены в чей-нибудь роскошный бестиарий на страничку проигравших.
Во всяком случае, я уже там.
Меня лишили моих оберегов, и магия Тавлейских болот мне теперь недоступна, даже если я и попаду домой.
Житель окраинного Тар-Баг-Атая куда счастливее меня.
Глава вторая
Сердолик, янтарь, жемчуг
Время не бежит – оно летит.
Только было утро, а вот и полдень. Это потому что тепло и небо синее на конце ствола виднеется.
В очередной раз бадья вернулась не только с порожней корзиной, но и с обедом. Кормят здесь нормально, какой смысл морить голодом человека, который добывает золото, он тогда работать не сможет.
Приехал кус хлеба и рассечённый до корочки надвое шмат сала, ну а чайник с водой и так висел на одном из столбов, рядом с горняцкой лампой. Горло смачивать.
– Выдра, есть иди! – крикнула я в туннель проходки.
И задумалась, «идите» вообще-то надо бы сказать…
Или не надо?
Слышно было, как перестал тюкать стену гном, захлюпали шаги. Выдра аккуратно обошёл пустую тачку.
Разломил хлеб напополам, оторвал от общей корочки свой кусок сала, присел на корточки у стенки и принялся есть.
У меня ноги заныли при взгляде на него. Тут многие умеют так сидеть, я – нет. Жевала стоя.
С тем, с кем ты разделил еду, в даже если это гном, чём-то сближаешься. С сотрапезником молчать неловко.
– Тяжело было с шестью справиться? – спросила я.
– Нет, – с видом давным-давно привыкшего к своей славе и уже не радующегося ей ответил гном. Помолчал, потом пояснил: – Я не хотел. Они ввяжались в драку. Я жащищался. Нечаянно убил.
Вот это по-нашему. Логично: что же ещё сделать с теми, кто вшестером на тебя напал?
Гном всё больше и больше становился мне симпатичен.
Не-ет, день сегодня, похоже, удачный! Живую бабочку увидела, с гномом познакомилась. Ещё бы голова не так болела – и вообще полное счастье.
Да только не бывает его, полного счастья. И неполное быстро кончается.
Лишай появился. Обед испортил, оглоед. Нечестно это, обед у заключённых – святое.
Работу припёрся проверять, спустился в бадье с небес, ждали его, ага.
Как обычно, когда мы с ним сталкивались в тесном пространстве, возникало какое-то немыслимое напряжение, казалось, щепочку сухую поднеси – и вспыхнет.
Я-то чувствовала, что ему до смерти хочется мне шею свернуть, но что-то сдерживает, а от этого хочется ещё больше. А в свою очередь, я исступленно жду, когда он сделает хоть малейшую попытку причинить мне боль, чтобы, забыв всё, кинутся на него и подохнуть, потому что забьёт.
Но до этого – схлестнуться с ним так, чтобы всю жизнь оставшуюся, недолгую, как у всех здешних надсмотрщиков, полученные от меня увечья лечил. Жду. У меня ведь тоже своя уздечка, не приучена наносить удар первой. И даже знаю, почему не приучена: близко расположена черта, переступив которую, я не смогу остановится. Особенно здесь.
Тут иногда зубы сводит от желания вцепиться в кого-нибудь, тугую кожу прокусить, чужую солёную кровь почувствовать.
И непонятно, то ли это от долгой зимы в голове сдвиги, то ли именно так упырями делаются, то ли тело устало от давно неживой еды, свежей пищи требует, тепла и солнца. Магии, текущей по жилкам.
Вот и расходимся мы со старшим надсмотрщиком, словно два хрипящих волкодава в строгих ошейниках, у каждого поводок туго на чей-то невидимый кулак накручен. Пена на губах закипает, зайчики кровавые в глазах скачут, – но мир.
И сейчас Лишай лишь зыркнул на меня – и мимо, пошёл в проходку смотреть, чего наделали.
А наделали мы много чего, пора было бы и потолок крепить. Гном вгрызался в породу, аки крот. Кайлил он ювелирно.
Даже Лишай впечатлился. Пробурчал себе что-то под нос, пальцем стенку колупнул да и вознёсся обратно на землю.
Мы продолжили прерванное застолье. Нет, застолье – это когда за столом. Так что мы с гномом вернулись обратно к стволу и всего лишь продолжили жевать, не желая сокращать время обеда.
Гном не стал присаживаться у стены, аккуратно съел остаток своего ломтя, стоя у столба.
– Ноги заболели? – спросила я.
– Прошто решил, што негоже мне сидеть, когда дама иш шлавного рода Орионидов стоит, – отозвался гном.
Клянусь созвездиями, у меня от изумления кусок изо рта выпал.
Да, я – дама из славного рода Орионидов, как ни смешно это здесь звучит. Но Лишай меня побери, гном-то откуда это знает?! Здесь об этом вслух не говорится, никому не ведомо моё полное имя.
– Как многие иж моего племени, я был в штолице по делам, – сказал гном, глотнув воды из чайника.
– Столица велика, – осторожно заметила я.
– Тафлея громадна, но ярких шошвеждий мало. Тафлеец всегда отличит Орионидоф от Тауридоф или Геменидоф. И наблюдательный гном тоже. Не жря же говорят в штолице «держит голофу как орионидский грифон». – Гном повесил чайник на место.
Нет, надо было сказать «идите», приглашая его обедать. Он не отсюда, он оттуда…
– Я рада нашему знакомству, уважаемый Выдра, – вспоминая совершенно ненужные здесь слова, сказала я.
– Ражрешите ещё раж предштавиться, – церемонно отозвался гном. – Драудиран Вырдрайрыдархрад к фашим услугам, гошпожа…
– … Айа, созвездие Орион, дом Аль-Нилам. Вы всегда желанный гость в моём доме.
Церемонно раскланявшись в полутёмном стволе, мы, шлепая по сырому полу коровьими сагирами, отправились в низкую проходку работать дальше.
* * *
Снова покатилась по доске тачка. И закрутились воспоминания, нежданно вызванные гномом.
И снова почему-то пришёл на память выдуманный мной путешественник из далёкого Тар-Баг-Атая, ничегошеньки не понявший в Тавлее.
Даже смешно стало: сама же его выдумала, а потом пожалела бедолагу, запутавшегося в нашем узле мирозданья.
Если бы он задержался в столице подольше, понял бы, что из себя представляет город на болотах. Все же просто.
Миры – их множество. Мириады. А Тавлея одна.
И небо над всеми мирами – одно. Звёздное ночью, залитое солнечными лучами – днём.
Случайно ли так получилось или преднамеренно, но Тавлея – это отражение звёздного неба на земле. Зная это, легко можно во всём разобраться. Просто надо помнить, что звёзды светят и днём и ночью.
Альмагест – титул реки, соединяющей все миры. А имя её известно каждому – Млечный Путь.
Ничто так не ценится в чаше болот, как скальная твердь. На каменистых островках возведены замки, и расположение их совпадает с расположением звёзд на небе.
Это дома. Дома основали выходцы из самых разных миров, и были они там, откуда пришли в Тавлею, отнюдь не последними людьми – это любому понятно.
Хотя таких подонков, как Лишай с Клином, я думаю, среди них не было: тогда надо было за тверди среди топей биться, а не слабыми помыкать.
Тогда и слабых не было – лишь сильные пришли напиться из котла, где клокочет магия.
Дома объединены в созвездия. Созвездия правят Тавлеей, правят мирами. И ведут бесконечную борьбу между собой за власть, за магию, за место под звездным небом.
Наши предания говорят, что когда звезды отразились в тавлейских болотах, там, куда падал их свет, возникали острова.
Я в это не верю: ведь тогда вместо русла Млечного Пути топи и хляби должен был разрывать и возноситься вверх мощный каменный хребет. И где он?
Но в остальном, всё правда, – если, к примеру, знаешь, что башня, на смотровой площадке которой ты стоишь, – это Алудра Большого Пса, сразу определишь, что за гордая цитадель возвышается выше по течению, прямо на стремнине – это многобашенный дом Бетельгейзе, крупнейший дом Ориона.
Дальше высится гордый Беллатрикс, что значит Воин.
А если стоять на Алудре левым боком к реке, отчётливо видны и основательный Саиф, и вычурный Ригель, и три красивейших замка, стоящих в ряд, – знаменитый пояс Ориона.
Аль-Нитак, Аль-Нилам и Минтака.
Аль-Нилам – это центральная жемчужина в Поясе Ориона. Мой Аль-Нилам…
Более мелкие дома созвездия, в том числе входящие в Щит и Палицу, не всегда видны, потому что невелики, и из-за этого жёстко привязаны к определённым мирам, для мифического тарбагатайца они то исчезают, то появляются вновь.
И над всеми нашими замками развеваются Чёрные Знамена Ориона.