– Но вы требовали честности, господин президент, – четко проговорил Хилл.
– Что вы понимаете под честностью, господин посол? – парировал президент. – Напомнить вам о ваших собственных предостережениях по отношению к правде и чистоте? Нет-нет, мистер Тривейн, я вовсе не стараюсь показаться добрым. Или заботливым. Просто убежден, что вы действовали из лучших побуждений, – конечно, как вы их понимаете. Но это облегчает мою задачу. По ряду причин я конфисковал доклад, и главная из них – не дать вам разорвать страну на части. Остановить вас в вашем намерении через «Дженис индастриз» разрушить важную часть экономики страны. Отобрать средства к существованию, порушить репутации всех без разбора. Можете представить мое удивление, которое я испытал, читая доклад.
– Я считаю ваше утверждение странным, господин президент. – Тривейн взглянул президенту прямо в глаза.
– Не более странным, чем ваш доклад. Как и тот факт, что вы отказались назвать точную дату, – по крайней мере, отдельным лицам, – когда вы намерены дать ему ход. Вы ни о чем не сказали правительственному издательству, вы ничем не помогли экспертам из министерства юстиции.
– Я ничего не знал о подобной практике. Но если б и знал, это мало что изменило бы.
– Вежливость, целесообразность, элементарная самозащита должны были побудить вас ознакомиться с подобной практикой, – вмешался Хилл. – Но вы сосредоточили свой ум на других, более важных проблемах. Я вижу...
– Господин посол, вы стали давить на меня, едва я вошел в кабинет. Мне это не нравится. При всем уважении к вам вынужден просить вас остановиться.
– Не из самого большого уважения к вам, мистер Тривейн, должен заметить, что буду говорить так, как считаю нужным, если только господин президент не остановит меня.
– В таком случае, я прошу вас остановиться, Билл, – тут же сказал президент. – Мистер Хилл давно уже занимается такими проблемами, мистер Тривейн. Он пришел сюда задолго до моего появления. Неудивительно, что он более резок в отношении ваших действий, чем я. – Президент мягко улыбнулся. – Посол не был и никогда не станет настоящим политиком: Он уверен, что вы просто не хотите предоставить мне возможность остаться на второй срок. Что ж, желаю удачи, хотя и не уверен, что вам это удастся. Или удалось, если быть более точным.
Тривейн судорожно глотнул воздух.
– Ничего подобного не произошло бы, будь я хоть на секунду уверен, что вы собираетесь баллотироваться на второй срок. Извините. Мне действительно очень стыдно.
Улыбка исчезла с лица президента. Хилл попытался что-то сказать, но президент резким движением руки остановил его.
– Объяснитесь, пожалуйста, мистер Тривейн.
– Мне сказали, что вы не собираетесь выдвигать свою кандидатуру на второй срок... Что это ваше окончательное решение.
– И вы безоговорочно согласились с этим...
– При обсуждении моей кандидатуры это заявление было главным, даже единственным основанием.
– А вам объяснили причину моего отказа?
– Да... Простите.
Президент какое-то время так пристально изучал Тривейна, что тот в конце концов почувствовал себя не в своей тарелке. Ему хотелось отвести глаза от этого доброго, прекрасного человека, но он знал, что лучше не делать этого.
– Что-то связанное с моим здоровьем? – спросил президент.
– Да.
– Рак?
– Так я понял... Извините.
– Не стоит извиняться. Это ложь. Вы поняли? Ложь!
– Очень рад.
– Нет, вы меня не понимаете. Я говорю – ложь. Грубейшая и простейшая из тех, что могут быть использованы в политике.
Напряжение, охватившее Тривейна, понемногу спадало. Он смотрел на волевое с четкими чертами лицо человека, сидящего напротив него. Глаза президента смотрели твердо, подтверждая только что сказанное.
– В таком случае, я полный идиот.
– Да и я не лучше... Так вот. Я намерен представлять интересы своей партии, баллотироваться на второй срок и остаться в Белом доме. Вы меня поняли?
– Конечно.
– Мистер Тривейн, – мягко проговорил Уильям Хилл, – примите мои извинения. Вы вовсе не единственный идиот в этом кабинете. – Он попытался изобразить улыбку, но губы по-прежнему были напряжены. – Мы оба движемся к одной цели... И должен сказать, что оба выглядим довольно нелепо.
– Вы не можете назвать мне того, кто зачитал вам некролог по поводу моей преждевременной кончины? – спросил президент.
– Мне сказали об этом дважды. Первый раз в Джорджтауне, на вилле «Д'Эсте». Я отправился туда с намерением выяснить, кто поспешит откупиться от моего доклада. К моему удивлению, произошло обратное: никто... Вышел я оттуда на три четверти кандидатом...
– Вы не сказали мне...
– Извините. Это был сенатор Алан Нэпп. Со всей убедительностью он объявил мне, что вы намерены удалится с поста президента. А интересы страны – превыше всего.
Президент повернул голову в сторону Хилла.
– Улавливаете, Билл?
– Этот проворный сенатор сам удалится со своего поста, не пройдет и месяца, – сказал Хилл. – Пусть это будет ему рождественским подарком.
– Продолжайте, мистер Тривейн.
– Второй раз я услышал то же самое в Нью-Йорке, в «Уолдорфе». У меня состоялся там занятный разговор с Ароном Грином и Йаном Гамильтоном. Я подумал было, что выиграл. И вот результат – тот вариант доклада, который вы прочитали. Гамильтон утверждал, что на второй срок вам уже не хватит жизни, что вы выдвинете на свое место либо вице-президента, либо губернатора Нью-Йорка. Ни одна из этих кандидатур их не устраивала.
– Опять Сцилла и Харибда, а, Билл?
– Они слишком многое себе позволяют!
– Всегда позволяли. Да не трогайте вы их лучше!
– Понятно.
Тривейн с интересом наблюдал разыгрываемую между двумя старейшинами партию.
– А мне непонятно, господин президент: как вы можете говорить такое? Этих людей следовало бы...
– Мы еще к этому вернемся, мистер Тривейн, – остановил его президент. – У меня к вам последний вопрос: когда вы узнали, что вас используют? Причем используют мастерски, как я теперь понимаю.
– Меня натолкнул на эту мысль Пол Боннер.
– Кто?
– Майор Пол Боннер.
– А, тот, из Пентагона, – понимающе протянул президент. – Тот самый, что убил человека в вашем поместье в Коннектикуте?
– Да, сэр. И спас мне жизнь. Обвинение в убийстве с него снято, теперь предстоит трибунал: хотят с позором выставить его вон...
– Вы считаете это несправедливым?
– Да. Я не всегда согласен с майором, но...
– Я займусь этим делом, – быстро проговорил президент, делая пометку в блокноте. – Так что сказал вам ваш Боннер?
Эндрю немного помолчал, чтобы собраться с мыслями: он должен говорить четко и быть абсолютно точным. Должен – ради Боннера.
– Бригадный генерал Лестер Купер утверждал, что я кандидат от Пентагона. Генерал был взволнован и подавлен одновременно. Ирония ситуации для Боннера заключается в том, – Тривейн секунду помедлил, – что трибунал может быть отменен только решением президента...
– О Господи, – устало выдохнул Хилл.
– И что же дальше?
– Я не видел смысла в происходящем. Свою встречу с Грином и Гамильтоном я расценивал как успех, как их капитуляцию. Я был уверен в двух положениях: во-первых, я не их кандидат и, во-вторых, – они приняли мои условия и собираются отойти от дел... Но то, что сказал мне Боннер, противоречило всему, во что я верил.
– Итак, вы встретились с Купером, – сказал президент.
– Да. И выяснил, что не просто являюсь кандидатом от Пентагона, а значит, и от «Дженис индастриз», но изначально был им! Все военные ресурсы – армейская военная разведка, тайные промышленные группировки, даже международные службы, занимающиеся выборами, – все были подключены, чтобы обеспечить мне победу на выборах. Система управления, профсоюзы, все блоки... «Дженис» позаботилась обо всем. И Нью-Йорк не возражал. Все они энергично взялись протаскивать меня. Если бы это произошло – упаси Бог! – мне пришел бы конец. Чтобы стать независимым, чтобы разоблачить их полностью, пришлось бы разоблачать самого себя.
– То есть либо опорочить вас лично, либо, упаси Бог, разрушить веру людей в их правительство, – закончил его мысль президент.
– Они шли на серьезный риск, – проговорил Хилл. – Не похоже на них.
– А что они еще могли сделать, Билл? Подкупить его не удалось. Убедить тоже. Если бы наш молодой друг не пришел к ним, они сами пришли бы к нему. И сошлись бы на том же самом решении. Все это напоминает экономический хаос. Я бы подписался под этим, а вы?
– Вы говорите так, словно все о них знаете.
– В значительной степени, да. Не все, конечно. Думаю, что вы натолкнулись на факты, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Что ж, надо собрать инструктивное совещание. Конечно, секретное.
– Секретное? Но это невозможно! Необходимо выступить публично!
– Еще день назад вы думали иначе.
– Но ситуация изменилась.
– Я прочел доклад и нашел его полностью отвечающим нашим требованиям.
– Это не так, сэр. Вчера ночью я пять часов провел вместе с человеком по фамилии Годдард.
– Опять «Дженис»... Президент филиала в Сан-Франциско, – нехотя объяснил Уильям Хилл, отвечая на вопросительный взгляд президента.
– Он приехал из Сан-Франциско с четырьмя портфелями, доверху набитыми материалами по «Дженис» – за годы ее деятельности. Добрая половина из них никогда не публиковалась.
– Уверен, что вы расскажете об этом на брифинге. Как добавление к докладу.
– Нет. Не могу! Не могу принять это.
– Придется согласиться! – Президент внезапно повысил голос. – Придется, поскольку решение принято здесь, в этом кабинете.
– Но вы не можете на нем настаивать. Вы не можете управлять мной!
– Вы так считаете? Вы представили – официально – доклад на рассмотрение. Подписали его. Так уж получилось, что в нашем распоряжении оказались все четыре копии, нераспечатанные. Дать повод говорить, что доклад не завершен, что его следует отозвать, поскольку в результате политических амбиций главы подкомитета в него вторглись и вносились изменения, – значит вызвать далеко не самую доброжелательную реакцию. Дать вам возможность отозвать доклад – значило бы также поставить под подозрение мою администрацию. Наши противники потребуют от нас замены, а это невозможно. Мы ежедневно имеем дело с массой внутренних и внешних сложностей, и я не могу допустить, чтобы вы скомпрометировали нашу деятельность только потому, что рухнули ваши политические амбиции. В любом случае мы должны оставаться вне подозрений.
– Именно так они и сказали бы... – тихо проговорил Тривейн, не в силах скрыть изумления.
– Что ж, признаюсь, что не испытываю угрызений совести, даже если приходится заимствовать чужую тактику, коль скоро она направлена на добро.
– А если я все же заявлю, что доклад не завершен?
– Даже оставив в стороне личные страдания, которым вы подвергнете себя и свою семью, – спокойно сказал Уильям Хилл, уставясь на Тривейна, – кто вам поверит? Вы уже подвергли сомнению наше доверие к вам, послав вчера утром сюда ваш доклад. Хотите подставить себя еще раз? А может, будет и третий – если группа политиков выдвинет вас на пост губернатора? И четвертый – есть ведь и другие организации, другие назначения. Где же остановится наш уступчивый председатель? И вообще, сколько существует вариантов доклада?
– Меня мало волнуют мнения других. Я с самого начала говорил, что мне нечего терять и нечего выигрывать.
– Кроме вашей репутации стоящего, эффективного руководителя, – напомнил президент. – А без этого вы не сможете жить, мистер Тривейн. Да и никто не сможет с вашими способностями. Лишить вас этого – значит изолировать вас от общества равных. Вам перестанут доверять. Не думаю, что вам придется по душе подобное существование. Все мы в чем-то нуждаемся, чего-то хотим. Едва ли кто из нас так уж самодостаточен.
Встретившись глазами с президентом, Эндрю понял всю глубинную правду его слов.
– Значит, вы так и поступите? Дадите докладу ход?
– Именно!
– Но почему?
– Потому что я должен заниматься делами в порядке их поступления. А если проще, то мне необходима «Дженис индастриз».
– О нет! Нет. Этого не может быть. Ведь вы же знаете, что представляет собой эта компания.
– Я знаю, что она выполняет свои функции, и знаю, что ее можно контролировать. А больше мне ничего и не нужно знать.
– Сегодня – да. Но завтра? А через несколько лет? Все уже будет разрушено!
– Не думаю!
– Вы не должны допустить этого!
Внезапно президент с силой хлопнул ладонями по ручкам кресла и встал.
– Допустить можно что угодно. И всегда есть риск, во всем. Каждый раз, входя в эту комнату, я рискую, а выходя – подвергаюсь опасностям. Послушайте меня, Тривейн. Я глубоко верю в способности нашей страны служить лучшему, что есть в людях, служить всему человечеству. Практически я допускаю, что в этом служении добру могут быть и отступления, и махинации... Вас это удивляет? А зря. Вы, несомненно, знаете, что далеко не все мечи можно перековать на орала, что Каин убьет Авеля, а угнетенные сдохнут, дожидаясь невероятных благ и райских удобств в какой-то второй жизни. Им нужны реальные достижения уже сейчас... И независимо от того, нравится вам это или мне, «Дженис индастриз» делает в этом направлении немало нужного. Я глубоко убежден, что «Дженис» вовсе не угроза. Ее можно обуздать. И использовать, мистер Тривейн, использовать.
– При каждом новом повороте, – мягко добавил Хилл, заметив, каким ударом оказались для Тривейна слова президента, – человек пускается на поиски новых решений. Помните, я говорил уже вам об этом? Так вот, решение – и есть эти самые поиски. То же самое и в случае с «Дженис индастриз». Президент абсолютно прав.
– Нет, не прав, – спокойно, но с глубокой болью сказал Эндрю, не спуская глаз с человека за письменным столом. – Это не решение. Это падение. Сдача позиций.
– Напротив. Вполне работоспособная теория. И очень подходит к нашей системе.
– Значит, плохая система.
– Возможно, – согласился президент, потянувшись за какими-то бумагами. – К сожалению, у меня нет времени для подобных дискуссий.
– А вам не кажется, что вы должны?
– Нет. – Человек за письменным столом на секунду оторвался от бумаг. – Мне нужно руководить страной.
– Господи...
– Читайте мораль где-нибудь в другом месте, мистер Тривейн. Время, время – вот что дорого. Ваш доклад принят.
Затем, как бы вспомнив о чем-то, президент отложил бумаги и протянул над столом правую руку.
Тривейн не шелохнулся, не двинулся с места.
Он не принял руки президента.
Глава 52
Войдя в зал суда, Пол Боннер огляделся в поисках Тривейна. Это оказалось непросто: зал был набит до отказа, в гуле голосов трудно было что-либо разобрать. Репортеры требовали заявлений, со всех сторон, ослепляя собравшихся, щелкали фотокамеры. Эндрю был здесь на утреннем слушании, и Пол нашел странным, что он не остался – хотя бы ненадолго, – чтобы выслушать решение суда.
И оно состоялось.
Через час и пять минут все было кончено. Оправдан.
Боннер не волновался. По ходу процесса он все более убеждался в том, что его собственный армейский адвокат справился бы с работой и без элегантного, острого на слова адвоката Тривейна. Но вместе они тоже кое-что значили! Достойные, уважаемые люди, они упоминали де Спаданте и его помощников с нескрываемым отвращением. Успех их совместной деятельности выразился в том, что многие члены жюри присяжных одобрительно кивали, когда защитники предложили им сделать выбор между солдатом, несколько лет рисковавшим жизнью в джунглях, защищая национальные интересы, и братьями-разбойниками, готовыми ради денег эти самые интересы растоптать.
И все же, где Тривейн?
Боннер пробивался сквозь толпу к выходу. В ответ на приветственные крики и дружеские похлопывания старался изобразить на лице благодарственную улыбку. Заявление для прессы он обещал сделать позже, повторяя готовые клише о своей безграничной вере в юридическую систему страны.