– Объект остановился. – Пасленов вопросительно посмотрел на главного. – Неужели приехали?
Лежнев ничего не ответил. Лицо его побледнело, но тусклое освещение кабины не выдало беспокойства.
* * *
Мендель не просыпался. На сходе с моста машину сильно тряхнуло, колесом она переехала не замеченный в темноте рельс. Тупой лязг удара отразился мелкими дребезжащими звуками. Коль поправил сбившееся от удара зеркальце и обернулся.
– Ничего, – сказал ему Масленников, – спит.
– Пожалуй, надо включить свет. В такой темноте можно въехать во что угодно.
Машина повернула на набережную. Слева за прутьями парапета тускло блестела река. Она ворочалась между гранитными берегами и течением разрывала мертвую неподвижность города.
Масленников смотрел на реку, на противоположный берег, на ломаный профиль крыш и незрячие окна под ними.
– Почему не меняется город?
– Все меняется, город тоже. – Коль пристально всматривался в дорогу.
– Коль, знаешь, меня долго мучал вопрос – почему мы? А потом перестал мучать. Не мы, так другие, верно? Еще и лучше, что тогда они выбрали нас…
Он запнулся, потом продолжил, но как-то тихо и виновато:
– «Нас»… Коль, прости, я позабыл о Павлике.
– Ну что ты, Володя. Какая твоя вина. А то, что они выбрали нас, так это просто, ты знаешь. Какой лучше всего быть подопытной овце? Одинокой, отбившейся от стада, чтобы, если пропала, меньше всего жалели. Вот я. Кто у меня был? Отчим, и тот умер от алкоголя. У тебя – бабушка. Умерла. У Павла – тетка, которую он ненавидел. Кому мы были нужны?
– Да, Коль, конечно. Но я сейчас про другое. Если бы не оказалось нас, что было бы с ним?
Масленников кивнул на Менделя.
– Подожди, Володя. Дорога впереди дальняя. Не надо загадывать заранее.
Масленников его как будто не слышал.
– Ты прав, Коль, мы были тогда не нужны. А он нужен. Деду, мне…
– Володя, милый. К сожалению, он нужен не только тебе и деду. Этой сволочи он сейчас нужен не меньше нашего. Если бы он был им не нужен, жизнь текла бы себе спокойно, как эта река. Но так как никаких поворотов в спокойную сторону в ближайшем будущем не предвидится…
Договаривать Коль не стал. Масленников сидел тихо и смотрел на полосу темной реки. Ладонь его лежала на плече у спящего мальчика.
– Коль, я думаю, если бы эксперимент получился удачно, и нас вытащили оттуда сразу… – Он помедлил, потом продолжил: – И нам было бы столько лет, сколько сейчас ему…
– Володя, все эти годы ты только об этом и думаешь. Так долго думать об одном вредно. Это делает человека невыносимым. И потом, Володя, а наш с тобой уговор?
– Да, уговор, я помню. Но этот мальчик… Его-то они за что?
Почему он должен повторить нашу судьбу? И Павел… Павлик… Я как на Менделя посмотрю – а перед глазами Павлик.
– Володя, я думаю, что сегодня мы вместе и ради Павлика тоже. И ради тех трех ребят, за которых мы все – и Павел – несем вину. Ты спрашиваешь у меня, да нет, это ты у себя спрашиваешь, пять лет кряду задаешь сам себе вопрос: «Что было бы, если?..» И я тебе все пять лет отвечаю. А с теми ребятами, ради которых погиб Павел, с теми обманутыми десятилетними пареньками – с ними что стало? Так вот, Володя, родной. Не про себя ты спрашиваешь – про них. Это про них твой вопрос. Почему они, а не ты. Почему мы с тобой живы, а тех троих уже нет. И Павла нет. И всего-то пять лет прошло.
– Я, Володя, – голос Коля звучал неровно, слова ему давались с трудом, – чуть не каждую ночь, словно заново, переживаю то время. Я себя все на место Павла поставить пытаюсь. Почему у него не вышло? Ведь должно было выйти, должно. Он мог перекрыть Туннель. И убили его потом, когда ребят достали обратно…
– Коль, это уже не важно.
– Володя, а может быть, они живы? Просто мы ничего не знаем. Может быть, так, Володя?
Коль резко крутанул руль влево, объезжая крокодилом разлегшийся на дороге бетонный брус.
– Черт! Наворотили тут… Володя, ты знаешь, как я их всех ненавижу. За подлость… За силу… За то, что они нас так… И Павлика, и ребят. И его вот тоже хотели… Всех, всех ненавижу.
Голос Масленникова прозвучал тихо и был наполнен печалью, которую он почти не скрывал. Печалью и одновременно спокойной силой.
– Оставь слова, Коль. От слов ты становишься злым. Успокойся, сейчас злость не поможет.
Коль сидел прямо. Он вел машину, сосредоточенно всматриваясь вперед.
– Володя, – голос его стал мягче, – пойми одно. Кому-то из нас всегда надо быть злым. Сейчас без зла добро сделать очень трудно. Мы оба с тобой правы, только правда у нас разная. И хорошо, если однажды моя правда станет неправдой. Я сам этого хочу. Но сейчас я прав – прав, что ни говори. И, знаешь, почему? Потому что я не на эту паршивую страну злюсь. Не на город, не на какое-то там мифическое человечество. На себя. Я на себя злюсь, за то, что они со мной сделали. На то, что я ничего не мог против них сделать.
– Коленька-Коль, война объявлена, и не мы ее объявили. Но давай воевать спокойно…
Договорить он не успел. На стекле снаружи расплылась, принимая форму овала, красная нашлепка предупреждения.
– Эге, кошка перебежала дорогу.
– Маяк.
– Маяк, плохо дело. Максимум через пять минут к нам прицепится патрульная служба.
* * *
– «Аист», «Аист»!.. Нет, эти олухи из службы движения когда-нибудь выведут меня из себя. «Аист»? Почему не нейтрализован восемьсот десятый КП? Ах, сами не понимаете? Был нейтрализован? Кажется? Кажется, скоро вся ваша группа, включая Казанчука, поменяет профессию. А вот так. В фермеры пойдете. Туда, на фермы, те самые. Не отключайтесь. Ждите моей команды. Ясно?
Мелочь! Обыкновенный инспекционный маяк, который в спешке забыли отключить! Смешно подумать, из-за такой мелочи может все полететь к черту. Время! Уходит драгоценное время!
И все-таки одно утешало – расчет его оказался правильным. Они выбрали филиал Института, место тихое, никто не подумает, что отсюда может быть нанесен удар. Не все понятно. Как удастся Масленникову с Николаевым перекрыть Туннель, если у них в распоряжении будет всего лишь старый опытный образец установки? При нем и охраны-то практически никакой, настолько он маломощный. А они выбрали именно его и рассчитывают с его помощью отправить Менделя в будущее и после этого перекрыть Туннель навсегда.
Что ж, ждать осталось недолго. Вот только этот маяк!
– Теперь придется посылать к ним патруль, иначе, слишком уж все по маслу. Они не дураки, догадаются.
– Да, с маяком по городу много не поездишь.
Лежнев ответил кивком и вдруг заговорил тихо, почти шепотом, вытянув шею в сторону молчащего штурмана:
– Ты слышал, Виктор Алексеевич? Они объявили нам священную войну. Ай да Масленников, добрая душа! Ай да Коль!
Он подмигнул Пасленову и усмехнулся.
– Но мы ведь тоже не лыком шиты? Верно?
Он замолчал, потом заговорил нормально.
– Придется патруль. Стрелять они не решатся. При мальчике они не станут стрелять. Соврут что-нибудь, как всегда. Нам это даже на руку. Обяжем патрульных поверить и отпустим с миром.
* * *
– Что будем делать, Володя? Попробуем хирургическое вмешательство? Фонтанка – вот она, рядом. Пусть себе сигналит со дна.
Коль остановил машину и вылез в жаркую полутьму. До рассвета было еще далеко. Почему-то ему сделалось очень спокойно. Будто все сердечные страхи, вся боль и больная злость остались там, в машине. Сознание существовало от тела отдельно. Даже духота города стала переносимой.
Слева за полосой реки поднимался и пропадал съеденный бледным туманом призрак противоположного берега. От реки тянуло густым масляным запахом. Коль вдохнул его полной грудью и захлебнулся. Такой он был плотный и с какой-то больничной горечью, сразу напомнившей детство, болезни и белые руки врачей.
Где-то невысоко над домами послышался стрекочущий звук. Коль с секунду всматривался во тьму, пытаясь определить источник, но ничего не увидел. Звук скоро пропал. Коль посмотрел на лобовое стекло. Маяк сидел плотно, липкие волокна въелись в прозрачную стеклоткань, и красный фонарь едва заметно пульсировал.
Коль наложил на пятно маяка толстую квадратную шину, потом замкнул на нее батарею карманного аккумулятора. Подержав так недолго, он отнял шину от стекла. Стекло было чистым. Коль размахнулся и запустил шину вместе с втянутым в нее маяком за чугунную береговую ограду.
Всплеск и тишина.
Коль вернулся в машину.
– Порядок, – сказал он, сворачивая с набережной на темную улицу с узкой полосой сада на углу.
* * *
– Смелые ребята, ничего не скажешь. Сорвать со стекла маяк – на такое надо решиться.
– Николай Максимович? Я вот о чем подумал. Маяк, он не иголка. Меньшее – минут через десять его обязана хватиться патрульная служба. А раз она хватится – те, в машине, должны понимать, что далеко им не уехать. А раз им далеко не уехать, – Пасленов выдержал паузу и сказал, повернувшись к Лежневу, – значит, им и не надо далеко. Их цель где-то поблизости. Как вы считаете, Николай Максимович?
Лежнев пожал плечами.
– Мысль интересная. Но не будем спешить с выводами. Время покажет.
– Николай Максимович, может, стоит объявить повышенную готовность?
«Да, лейтенант, тебя на мякине не проведешь. Придется объявить, раз тебе хочется.»
– Пожалуй, стоит. Чтобы не рисковать.
Голос Лежнева сделался строгим.
– Внимание! Общий вызов. Всем постам и группам – участникам операции. Объект на границе квадратов семнадцать и восемнадцать. Больничный переулок. Движется по направлению к Троицкой. Объявляю повышенную готовность. Внимание! Повышенная готовность! Приказываю – раньше времени никому не высовываться. Только по моей команде. Повторяю. Без моей команды никаких экстренных действий не предпринимать.
«Пять минут, – подумал Лежнев с тревогой. – Пять минут самое большее. Неужели они бросят машину перед входом? Тогда положение осложнится. Мои люди внизу забьют тревогу. А с ними особо не договоришься. Как-то придется выкручиваться. Но это – ладно, с этим как-нибудь утрясется. Главное, там – в филиале. Там не должно быть сбоя…»
На секунду он почувствовал жалость. Всего лишь одна секунда, а как больно его кольнуло.
«Отставить, – приказал он себе. – Они тебя не жалеют. Отставить.»
Лежнев еще повторил задачу. Еще и еще. Чтобы никто, ни один выскочка, желающий выслужиться перед начальством, не бросился беглецам наперерез, не наломал дров и не разрушил башню, которую он с таким трудом воздвигал. Отсюда, с замутненной темнотой высоты, он видел их всех насквозь. Всю невидимую свою армию.
Он не верил из них никому. Он был над ними Господь сил, Саваоф на стрекочущей винтом колеснице. Но бог, не верящий в их сыновство. И держащий в руках не ласковые нити любви, а тугие жесткие петли, накрученные, как висельникам, на шеи. Но и петли не помогали, он и петлям не верил.
* * *
Мендель не помнил, что ему снилось. От сна оставались рваные световые пятна и смутные звуки голосов. Но когда он напрягал слух, голоса превращались в один гулкий и долгий звук: скоро он догадался – это стучало сердце.
«Странно, – подумал он, не открывая глаз, – я его слышу. Я никогда не слышал, как стучит сердце. Или это все еще сон?»
Он стал думать о сердце и вдруг ощутил тревогу.
В сердце была тревога. Он стал вспоминать, и сон ушел окончательно. Мендель открыл глаза.
– Где я? – спросил он тихо, не узнавая места.
Это был не его дом, и свет, пролившийся на зрачки, был непривычно тускл, в его квартире лампы горели иначе.
Он не дождался ответа и повернул голову набок, потому что знал:
в комнате кто-то есть.
Мендель даже не вздрогнул, увидев перед собой незнакомого человека. Человек ему улыбнулся.
– Кто вы? Где Владимир Сергеевич?
Мендель приподнялся на низком диванчике, где лежал, и опустил ноги на пол.
Коль ответил спокойно, почувствовав в словах мальчика неуверенность.
– Ты спал, а Владимир Сергеевич уехал по одному важному делу. Я его знакомый, ты можешь называть меня Михаил Ильич.
– Где я? – опять повторил Мендель, рассматривая побеленные у потолка стены. Потом он увидел дверь и другую дверь, меньше первой, из светлого серебрящегося металла.
– Вот так дверь, – сказал он почему-то вслух, а Коль на это рассмеялся неожиданно звонко и ответил:
– «Войди в меня.» Так, кажется, разговаривают сказочные предметы.
– Туда? – Мендель тоже улыбнулся. Он вспомнил волшебную историю с очень похожими словами. Но улыбка прошла так же скоро, как появилась. Он вспомнил про дедушку.
Знает ли этот человек, что с его дедом? Где он? Спросить? Спрашивать он боялся. Может, потом, чуть позже, когда слезы отойдут в глубину и растает в горле комок.
Он отвел глаза в сторону, чтобы не разреветься, и стал рассматривать место.
Помещение оказалось страннее, чем увиделось ему поначалу. Окон не было вовсе, лишь на одной из стен под потолком вверху с ровными промежутками темнели отдушины, забранные проволокой решеток. Воздух однако был свеж и на запах чуть горьковат.
У стены стоял простой канцелярский стол; кроме пепельницы, на нем ничего не было.
Вот и все – стол с пепельницей, диван, и еще над столом висела длинная непонятная диаграмма, ребристая, как пожарный рукав, и разбитая на разноцветные полосы.
«Это не квартира, в таких комнатах не живут. И дверь как на космическом корабле.»
– Не удивляйся, ты сейчас в институте, я здесь когда-то работал. Там, – Коль показал на дверь, – лаборатория, туда мы тоже зайдем. Понимаешь, Мендель, оставаться в твоей квартире было небезопасно, пришлось из нее уехать. Ты спал, и Владимир Сергеевич отнес тебя на руках в машину.
«Владимир Сергеевич… На руках…»
Память его начала просыпаться, из нее выплыли руки Масленникова, его твердые ласковые ладони, подарившие Менделю сон. Он вспомнил их сухое тепло и покой, в который он тогда окунулся.
Еще был звук – кажется, видеофон, но кто звонил, он не помнил. Наверное, уже спал.
«Владимир Сергеевич, Владимир Сергеевич…»
– Когда он вернется?
– Подожди, Мендель. Надо еще подождать. Теперь недолго осталось.
– А дедушка?
Коль посмотрел на Менделя как-то задумчиво, но спокойно, и так же спокойно ответил:
– За деда своего не беспокойся. Владимир Сергеевич тебе говорил, что с ним все в порядке.
Мендель кивнул. Да, Масленников говорил, но сколько прошло времени.
– Сейчас ночь?
– Ночь, – голос Коля звучал по-прежнему ровно, – но скоро уже рассвет. Жаль, что здесь нет окна.
Он смотрел на худое плечо мальчика, поднявшееся выше другого, а глазами видел не это. Перед глазами стояло бледное лицо Масленникова, его напряженный лоб, когда он упрямо делал вызов за вызовом, а эфир отзывался длинными злыми гудками. Так продолжалось долго, пока Масленников не оставил в покое видеофон.
Что с дедом? Квартира не отвечала. Почему? Откуда им знать, почему. Только Масленников все гладил мальчика по щеке и повторял тихо, словно убеждая не себя, а его:
– Спит. Ничего не случилось. Просто устал и спит. Столько досталось старику.
Потом он молча смотрел в пустоту, пока Коль не толкнул его тихо, показывая на мелькнувшую впереди ограду и за оградой едва заметный темный фасад.
Не останавливая машину, Коль опустил спинку бокового сиденья, и они поменялись местами. Теперь машину вел Масленников. Коль сидел сзади и ждал, когда справа из темноты кустов покажется низкая арка.
* * *
– Знаешь, что там такое? – неожиданно спросил Коль, подходя к загадочной двери. – Хочешь узнать?
Он даже не посмотрел на Менделя и уже колдовал с запорами и цифровыми замками, снимая с двери заклятье.
– Хочешь, не хочешь, а узнать придется.
Слова прозвучали странно, но Мендель странности не заметил.
– Вот, – сказал Коль, когда стальная пластина сдвинулась и за ней открылся короткий проход, заканчивающийся еще одной дверью. Эта дверь была копией первой, и Коль опять снимал с нее заговор, набирая шифрованный код.