– Кто этот малый? – спросил Конан Дойл.
– Твой соотечественник, – прошептал Уайльд, – хотя вырос в Коннектикуте. Говорит складно, пикантно разбавляя американский акцент шотландскими гласными.
– О боги, фокусник, – угрюмо буркнул Джеймс Мэтью Барри, – терпеть их не могу!
– Дамы и господа, – голос конферансье достиг наивысшего накала, – приготовьтесь к шоку. Я хочу представить вам чудо Америки, Лондона и всего мира – Дэниела Дангласа Хьюма!
Лучи прожекторов скользнули в сторону и высветили высокого человека, появившегося из-за кулис. Публика разом выдохнула, не смея нарушить тишину аплодисментами. Под тревожные звуки виолончелей одинокая фигура двинулась вперед. У Хьюма были пышные усы, каштановые кудри ниспадали на ворот рубашки и обрамляли его благородный лоб. На медиуме были серые брюки из саржи, красное жабо струилось меж фалд черного бархатного фрака, а кружевной платок в правой руке придавал ему щегольской вид. Прокатившийся по рядам взволнованный шепот показывал, как притягателен он для женской половины зала, не сводившей с него зачарованных взглядов. Приблизившись к краю сцены, артист непринужденно поклонился.
– Приветствую моих британских собратьев, – произнес он с чистым выговором северянина. – Меня зовут Дэниел Данглас Хьюм, и я приготовил для вас…
– Полетай! – загорланил горожанин с дешевого места галерки. – Давай, янки, а мы поглядим!
Хьюм невозмутимо поднял руку, призывая к тишине, и продолжил:
– Неблизкий путь в вашу чудесную страну утомил меня, так что будьте снисходительны к старику. – Его губы расплылись в обаятельной улыбке. – Вы увидите несколько чудес, результат которых зависит от благосклонности потусторонних сил.
– Взлетай! – снова выкрикнули из зала. – Посмотрим, какой ты… – Грубиян осекся и ухнул, получив решительный тычок между лопаток.
Хьюм склонил голову с благодарной улыбкой.
– Сегодня я… – он умолк, громко кашлянул, но вовремя поднес платок к губам и, с трудом преодолев новый приступ, как ни в чем не бывало снова заговорил: –…буду двигать предметы в пространстве одной силой мысли.
Зрители оживились.
– Но позвольте вначале поприветствовать великого человека. – Он повернулся к Конан Дойлу и его товарищам (прожектор последовал за его жестом). – А вернее, троих, почтивших нас своим присутствием. Среди нас сегодня виднейшие писатели Лондона: Оскар Уайльд, Артур Конан Дойл и Джеймс Мэтью Барри. Добро пожаловать, джентльмены!
Публика разразилась бурными овациями. Оскар Уайльд легко поднялся и кивнул в знак приветствия. Джеймс Мэтью Барри встал с места, не сделавшись при этом выше, и вежливо раскланялся. Энтузиазм тут же сник, когда настала очередь Конан Дойла. Гул неодобрения и шушуканье прокатились по залу. Слухи о кончине Шерлока Холмса преследовали писателя, как злой рок. Он быстро кивнул и сел.
– Для первого номера мне потребуется помощь из зала, – обратился к публике Хьюм.
От желающих не было отбоя. Выбор пал на симпатичную девушку, сидящую неподалеку от Конан Дойла.
– Барышня, не найдется ли у вас золотой гинеи?
Та смущенно потупилась, отрицательно покачав головой.
– Сразу видно, что он нездешний, – пробормотал Конан Дойл, обращаясь к спутникам. – Откуда у такой девицы, продавщицы судя по наряду, возьмется в кошельке золотая гинея.
– Держу пари, он уже припрятал монету в рукаве, – прошептал Барри. – Сейчас оставит всех в дураках.
– Простите мое вмешательство, мистер Хьюм, – заговорил Уайльд, поднявшись, – но у меня есть кое-что для молодой леди.
Луч прожектора упал на него. Уайльд извлек из кармана нечто сверкающее, похожее на большую монету.
– Во время обучения в Тринити-колледже меня наградили золотой медалью Беркли за успехи в древнегреческом языке. Она мне очень дорога, и притом другой такой нет во всей Англии. – Уайльд насмешливо глянул на Барри. – И, как справедливо заметил мой друг, ее не так-то просто подменить, словно обычную монету.
– Отличная идея, мистер Уайльд, – широко улыбнулся Хьюм. – Я признателен вам и мистеру Барри. Медаль идеально подойдет и вернется к вам в целости и сохранности.
Уайльд передал медаль Конан Дойлу, а тот, невольно залюбовавшись, – соседу, и так она пошла по рукам, пока не попала к девушке.
– Никогда прежде я не видел эту медаль, – продолжал Хьюм, – но полагаю, на ней есть гравировка, которая заменит нам орла и решку. Не так ли, мэм?
– Ваша правда, сэр, – оглядев медаль, ответила девица с выговором кокни. – Лошадь на одной стороне, зaмок – на другой.
– Вот и прекрасно. Теперь, барышня, когда я велю, вы подбросите медаль и поймаете ее на тыльной стороне ладони, а я попробую угадать, орел или решка. Вы все поняли?
Девушка кивнула и улыбнулась.
Хьюм вытянул пальцы к ее руке, опустил голову и сосредоточился. Раздалась барабанная дробь.
– На счет три, – сказал он. – Раз, два, три!
Подброшенная вверх увесистая медаль несколько раз перевернулась в воздухе, сверкая в лучах прожектора.
– А теперь скажите нам, что там, – попросил Хьюм.
Девушка разъединила руки и широко распахнула глаза от удивления.
Пусто.
– Она пропала, сэр! – испуганно взглянув на Хьюма, вскричала девица и вскочила. – Не знаю, как так вышло, но ее нет!
Публика ахнула.
Не обращая на это внимания, Хьюм показал судорожно сжатый кулак.
– Голову даю на отсечение, медаль у него, – прошептал Барри.
Зрители вытянули шеи и напряженно смотрели, как Хьюм поочередно разгибает пальцы.
Ничего.
Безнадежно опустив руку, он сокрушенно глянул на Оскара:
– Мистер Уайльд, мне неловко признаться, но я, кажется, потерял вашу медаль.
Оскар Уайльд явно не ожидал подобного поворота событий и не нашелся с ответом.
Вдруг что-то сообразив, Хьюм хлопнул себя по лбу. Он улыбнулся ирландцу:
– О, вот она где. Мистер Уайльд, загляните к себе в карман.
Тот пошарил в кармане и вытащил медаль. Затем поднялся и с довольным видом продемонстрировал ценную находку публике.
Раздалось ликующе громкое «ура», и Хьюм скромно поклонился.
А ненасытные зрители снова принялись за свое: «Полет… Полет… Полет…»
Он попытался призвать их к спокойствию, но первое чудо только распалило жажду более изощренного зрелища – им хотелось увидеть летающего человека.
Требования становились все настойчивее. Хьюм закрыл лицо платком, он сильно побледнел, сотрясаемый новым приступом кашля.
– Этот человек болен! – обратился Конан Дойл к Уайльду, перекрикивая остальных.
Тем временем Хьюм совладал с собой, вытер рот платком и сделал знак публике замолчать.
– Ну что ж, будь по-вашему, – с надрывом произнес он в наступившей тишине. – Я попытаюсь.
Зал одобрительно шумел и аплодировал. Собравшись с силами, Хьюм воздел руки и возвел очи горе. Все притихли.
Казалось, время остановилось. Капельки влаги стекали по вискам Хьюма.
И тут он будто бы начал расти. Завороженные вздохи прокатились по рядам. Хьюм оторвался от пола и плавно взмыл в воздух. Поднимаясь все выше и выше, он вдруг затрясся, весь покрылся испариной, вены на лбу вздулись от натуги.
Медленно, но неотвратимо медиум стал опускаться, пока не рухнул на сцену. С вымученной улыбкой он вытер лицо и собирался изящно взмахнуть платком, но силы покинули его, и, закатив глаза, артист упал на подмостки.
Многие вскочили с кресел, раздались женские крики. Трое друзей тоже встали.
Служащие театра увели прихрамывающего Хьюма. Менеджер Генри Первис подбежал к краю сцены.
– Не беспокойтесь, долгий путь утомил мистера Хьюма. Ему просто необходим отдых, и завтра он вновь сможет блистать перед публикой, – взволнованно сказал он и отчаянно замахал оркестру, надеясь прикрыть бесславное отступление артиста бодрой мелодией.
Джеймс Мэтью Барри наклонился и потрепал Уайльда по плечу.
– Ты был прав Оскар, – заметил он язвительно, – и впрямь необъяснимо.
Глава 4
Призрак Шерлока Холмса
Открыв дверь своим ключом, чтобы не разбудить домашних, Конан Дойл поднялся по лестнице. На полпути он остановился и прислушался к мерному посапыванию, доносящемуся из детской. Идиллию нарушил надрывный сухой кашель, словно в мешке трясли битое стекло. В спальне Луизы еще горел свет. Он взбежал по ступенькам и легонько постучался.
– Входи, Артур, милый, – послышался усталый голос.
Дойл открыл скрипучую дверь и вошел. Спальню освещала единственная тусклая лампа на ночном столике.
– Здравствуй, Туи.
Ответом ему была слабая улыбка на бледном осунувшемся лице, утопающем в подушках. Присев на пружинистую кровать, он коснулся холодной влажной щеки Луизы:
– Как ты себя чувствуешь, дорогая?
– По-прежнему. – Она внимательно посмотрела на него. – Ты все-таки решился? Все уже знают?
Он задумчиво кивнул:
– Дело сделано.
– Ты расстроен, Артур?
Он тряхнул головой:
– Боже, ничуть!
Она выпростала руку из-под одеяла и сжала его ладонь:
– Меня не обманешь, Артур. У тебя же душа не на месте. Весь мир против тебя?
Конан Дойл кивнул с деланой улыбкой:
– Ты оказалась права.
– Не будешь жалеть?
– О, нисколько! Теперь я свободен и могу писать что хочу. Новые книги переживут меня, – и, подумав, добавил: – и прославят мое имя.
– Конечно, Артур. Тебя узнает весь мир. Ты уже знаменит. Мой муж – известный писатель!
– Как же я люблю тебя, Туи, – произнес он сдавленным голосом и, склонившись над ней, попытался приобнять, но она оттолкнула его.
– Артур, прекрати!
– Помилуй, Туи, разве можно прогонять мужа?
– Хватит!
Конан Дойл отстранился.
– Мы не должны допускать близости, – сказала Луиза. – Ты и так многим рискуешь, приходя сюда так часто.
– Меня не волнует…
– Подумай о детях, – прервала она его решительно, – кроме тебя, у них никого не останется, когда… – Она умолкла, не в силах произнести вслух страшные слова.
– Давай не будем об этом, – мягко упрекнул он.
Луиза Дойл помолчала и наконец решилась снять камень с души:
– Артур, я понимаю, что у мужчин есть потребности. Все эти годы я любила тебя и знаю, какой ты темпераментный. И я не упрекну тебя, если ты захочешь… найти…
– Туи, как ты можешь!
– Только постарайся устроить все так, чтобы я ничего не узнала. Тебе это не составит труда.
– Мы клялись перед Богом, Туи, и я останусь верен своему обету.
– Знаю, Артур, и никогда не сомневалась в твоей любви. Но ты все еще здоровый привлекательный мужчина, а я уже не могу подарить тебе необходимую близость.
– Тсс… – прошептал Дойл, касаясь пальцами ее губ. – Хочешь чего-нибудь?
Она откинулась на подушки с отрешенным видом.
– Ничего не нужно, разве что снотворное.
Он кивнул, заставил себя улыбнуться, хотя у него стоял ком в горле, и вышел.
Прихватив из прихожей докторский саквояж, Дойл отправился на кухню, просеял в стакан немного белого порошка, налил воды и накапал опия. Немного подумав, достал второй стакан и намешал порцию для себя. Обычно он спал, как медведь во время зимней спячки, но после всего случившегося никак не мог успокоиться. Он залпом выпил раствор и отнес снотворное жене.
Кабинет располагался на нижнем этаже. На письменном столе горела лампа; прислуга отлично знала свое дело. (Ведь приступ бессонницы мог обернуться новой главой или идеей рассказа.) По углам лежали сокровища, которых Дойл любовно касался по пути к рабочему месту. Тут были и видавшая виды крикетная бита с надписью «Непобедимый» на плоской стороне лопасти; и гарпун – напоминание о юношеских забавах во время службы корабельным врачом на китобойном судне в Гренландии; и африканская маска, оставшаяся после тяжелых, полных лишения лет, проведенных на Черном континенте.
Он плюхнулся в кресло и расстегнул верхние пуговки жилета. Суматошный день прошел, но нервы были взвинчены, и уснуть никак не удавалось; голову будто обручем сдавило, и не оставляло чувство, что за ним наблюдают. На стене висел портрет Шерлока Холмса кисти Сидни Пэджета, выполненный по заказу журнала «Стрэнд». Из рамки на Дойла испытующе смотрел великий сыщик, худощавый, с крючковатым носом. Художник изобразил его раскуривающим сигарету.
Конан Дойла иллюстрации не особо заботили. Неуютно поерзав под укоризненным взглядом, он встал, снял портрет со стены и перевесил ближе к книжным полкам, только бы его не видеть.
Наконец писатель устроился за столом и достал тетрадь для заметок. Под ней оказался его служебный револьвер. Дойл вытащил оружие и взвесил его в руке. Давненько им не пользовались, но и незаряженный веблей источал неукротимую смертоносную силу. Дойл вернул пистолет на место и резко задвинул ящик.
Затем раскрыл тетрадь, достал авторучку из кармана пиджака и открутил колпачок. На мгновение острие пера замерло над чистым листом и вдруг резво забегало, оставляя на странице наброски мыслей, диалогов нового персонажа, бригадира Жерара, который давно будоражил сознание писателя. Исписав целую страницу аккуратным почерком, он почувствовал, что спина затекла без движения, заморгал, потер глаза и припустил фитиль, чтобы лампа ярче светила.
Тут он заметил письмо в папке для бумаги. Вероятно, слуга принес его, каким-то чудом незаметно проскользнув мимо. Дойл вскрыл дорогой конверт специальным ножом и достал плотный гладкий лист; его взволновала мысль, будто все это с ним уже случалось. Послание было от Общества психических исследований.
Конан Дойл раскраснелся от волнения. Он уже представлял себе нечто подобное: ученые мужи на трезвую голову рассуждают о научном объяснении сверхъестественных явлений. Теперь мысли стали явью. Еще раз пробежав глазами текст, он не смог разобрать ни слова, строчки сливались. Дойл устало зажмурился. Мгновенная вспышка ошеломила его, словно налетел рой светлячков. Запахло зажженной сигаретой, можно было легко определить сорт табака. Он испуганно огляделся.
В кабинете никого, только дымок струился в воздухе. И, как ни странно, он шел от портрета Шерлока Холмса. Неужели загорелась картина? Но в камине не осталось даже тлеющего уголька.
Повалили клубы сигаретного дыма, а картина стала вздуваться пузырем, который в конце концов лопнул. Конан Дойл ошарашенно наблюдал, как сначала появились плечи и руки, а потом и весь Шерлок Холмс, выбравшись из рамки, оказался в комнате.
– Ч… что за дьявольщина? – пробормотал Конан Дойл.
Сыщик с Бейкер-стрит, раскуривая сигарету, строго посмотрел на своего создателя:
– Отвечаю на плохо сформулированный вопрос. Да, я настоящий.
– Невероятно! – вскричал Дойл.
Холмс устроился в кожаном кресле, не спуская глаз с собеседника.
– Когда исключаются все возможности, кроме одной, эта последняя, сколь ни кажется она невероятной, и есть неоспоримый факт.
– Это мои слова, – возмутился Дойл и сам удивился своему спокойствию. – А вы всего лишь плод моего воображения. Вот факт!
Шерлок Холмс немного помолчал.
– Да, вы меня создали, и теперь я существую в умах тысяч читателей, а сколько людей думает о вас, Артур? – Он скрестил ноги и смахнул пепел со штанины. – Оба приглашения, присланное вам утром и новое, связаны между собой приметным водяным знаком.
– Это феникс?
Холмс кивнул:
– Вам, должно быть, известно, что феникс – геральдический символ древнейшего английского рода?
Конан Дойл слышал об этом впервые; он нервно запустил пятерню в каштановые волосы.
– Семейства Тракстон, – пояснил Холмс. – Через две недели в Тракстон-Холле состоится встреча Общества психических исследований, на которой леди Тракстон и будет убита двумя выстрелами в грудь.