Но никогда ещё в жизни Френэ не видел, чтобы огни святого Эльма полыхали с такой неистовой силой.
Тут он заметил на баке горящий фонарь и немного успокоился. Возле фонаря валялись на палубе карты, гитара, аккордеон. Эти привычные вещи успокаивали. Значит, ребята, как обычно, коротали ночку за покером и горланили песни. Куда же они попрятались? Испугались грозы? Даже лампу не погасили. И почему поставлены не все паруса, а один грот? Ну, он им покажет!
— Эй вы! Все наверх! — заорал капитан.
Никто не вылез на палубу и даже не откликнулся. Только вроде откуда-то издалека, из тьмы, окружившей ярко освещенную огнями святого Эльма шхуну и потому казавшейся особенно густой и непроглядной, донесся чей-то крик. Или это ему показалось?
Одна из молний словно ударила не сверху, с неба, а вырвалась из воды, на миг выросла чудовищным деревом с пылающей кроной.
Между тем шхуну так резко качнуло, что капитан еле устоял на ногах.
— Кто на руле? — завопил он. — Заснул, что ли?
Опять ему никто не ответил.
Зарычав от ярости, зажав в одной руке револьвер, а другой размахивая кривым малайским кинжалом, капитан бросился на шканцы.
У штурвала никого не оказалось. Он беспомощно вращался из стороны в сторону, заставляя «Лолиту» метаться по воле ветра и волн.
Луис Френэ отшвырнул кинжал, шагнул к штурвалу и протянул руку, чтобы остановить его...
И вдруг чуть не упал, споткнувшись о чье-то распростертое на палубе тело.
Капитан нагнулся и узнал рулевого Науру.
— Так и есть, упился, негодяй! — закричал капитан, хватая его за плечи и начиная трясти, словно тряпичную куклу. Голова и руки у Науру в самом деле безжизненно мотались, как у куклы. И капитан вдруг понял, что рулевой вовсе не пьян, а мертв.
Убит? Но нет крови, не видно никакой раны — ни от ножа, ни от пули. Просто мертв — и от него вроде тоже пахнет серой, как в капитанской каюте...»
Тут Волошин не выдержал и, немножко откинувшись назад, чтобы не мешать рассказчику, за его спиной потер от удовольствия руки. В самом деле, рассказ получился отличным. Все заслушались.
А профессор Лунин, подбадриваемый общим вниманием, читал всё выразительнее и увлеченнее:
— «Ничего не понимающий капитан оттолкнул труп рулевого с такой силой, что тот перевалился через невысокий фальшборт и с громким всплеском исчез в волнах.
А Луис бросился к шлюпке и увидел, что её нет на месте. Жалобно позвякивая, болтались тали 8, но шлюпки не было.
Значит, они бежали, бросив его одного?
Капитан заметался по палубе, выкрикивая проклятия, окликая матросов:
— Жан! Тулифау! Тан-Хотаури!
Никто не ответил ему, только из каюты донесся крик перепуганного попугая.
Сомнений не было. Он остался один на шхуне. Все удрали, бросив его.
Но почему? Что случилось, пока он спал? Пытались его убить и ограбить, а когда не удалось, удрали, спасаясь от капитанского гнева?
Гроза уходила к востоку, но огни святого Эльма пылали на мачтах всё так же ярко.
И вдруг капитану показалось, будто из тьмы за кормой снова донесся крик.
Он прислушался.
Да, кто-то кричит, зовет его. И не один голос, а несколько. И, похоже, это голоса его матросов. Вот голос Тулифау. А это, несомненно, кричит корабельный кок Жан.
Схватив мегафон, капитан Френэ завопил во всю глотку:
— Эге-й! Где вы? Что случилось?
Прислушался, приложив мегафон к уху, словно слуховую трубу.
— Плывите сюда, кэп! — донеслось из тьмы. — Прыгайте в воду, плывите скорее к нам!
— Что случилось?! — снова рявкнул Луис в мегафон и опять приставил его к уху.
— Прыгайте скорее за борт. На шхуне дьявол, Манао Тупапау. Он гонялся за нами и убил Науру!
Дьявол? Манао Тупапау?!
Луис Френэ начал озираться по сторонам. Так вот отчего воняло серой и так ярко пылали огни святого Эльма! Конечно, дело нечисто, как он сразу не понял!
И, видно, дьявол оказался силен, если от его появления даже расплавилось святое распятие!
Швырнув за борт бесполезный против нечистой силы револьвер, он прыгнул в воду, даже не подумав о том, что труп рулевого наверняка приманил акул и они уже кружат возле «Лолиты».
Вынырнув, Луис перевел дыхание и посмотрел на удаляющуюся шхуну. Конечно, было жалко терять её. И деньги, которые только вчера вечером он пересчитывал, прежде чем запереть в железный ящик, заменявший сейф. Но ведь с дьяволом не поборешься. И спасение души дороже всего.
Как все островитяне, Френэ был отличным пловцом и быстро, легко поплыл в ту сторону, откуда доносились голоса матросов. Время от времени он сам кричал, чтобы они плыли к нему навстречу.
Темнота постепенно сгущалась, пылающая неземными огнями шхуна уходила всё дальше и дальше. Переворачиваясь на спину, чтобы передохнуть, Луис Френэ провожал её зачарованным взглядом».
Профессор Лунин замолчал и начал неторопливо складывать листочки с записями. И все молчали, переживая его рассказ, а потом дружно захлопали.
— Ну-с, начало весьма завлекательное, как мы все и ждали от такого рассказчика, как Андриян Петрович, — потирая руки, весело сказал Волошин. — Мне кажется, остальным участникам конкурса придется как следует подхлестнуть свою фантазию, чтобы оказаться достойными такого старта. Ну а теперь попросим рассказчика объяснить, что произошло на борту «Лолиты». Кто убил рулевого и заставил поспешно бежать остальную команду? Короче: кто был дьяволом? Вероятно, многие уже догадались...
— Конечно, шаровая молния, — кивнул Лунин. — Она остается во многом ещё совершенно загадочной для ученых и может порой творить поразительные вещи, которые могли бы показаться невероятными, если бы их не засвидетельствовали вполне заслуживающие доверия очевидцы. Я давно интересуюсь природой шаровой молнии и собираю все сообщения о её «проделках», какие попадаются. Позвольте в подтверждение полной вероятности моего рассказа привести несколько примеров из этой картотеки по пунктам. Способна ли шаровая молния аккуратно прожечь отверстие в дверце каюты или проделать в стекле дырку, похожую на пулевую пробоину? Цитирую: «22 июня 1914 года шаровая молния проникла на веранду гостиницы в Генеклее. Шел сильный дождь, и все окна были закрыты. Шар непонятным образом проник через верхнее стекло. В стекле осталась маленькая трещина с оплавленными краями».
А расплавить мимоходом оловянное распятие? — продолжал профессор. — Вполне, Сергей Сергеевич подтвердит. Вот случай из моей картотеки: «В 1936 году английский ученый профессор Гудлет наблюдал, как огненный клубок размером с хороший апельсин упал в бочку с водой. Вода закипела...»
— Энергия этой небольшой шаровой молнии лежит где-то в пределах между четырьмя и шестнадцатью тысячами килоджоулей, — сказал Волошин, быстро сделавший подсчет на клочке бумаги. — Точнее определить трудно из-за расплывчатости приведенных данных.
— Да, примерно к такому же выводу пришел и профессор Гудлет.
— Н-да, такой «апельсинчик» свободно мог бы расплавить не только оловянное распятие, — покачал головой Волошин.
— Думаю, примеров достаточно? — спросил Лунин, поглядывая на слушателей поверх очков. — Могу привести их ещё немало, но не стоит отнимать у вас время. Желающие могут узнать подробнее о причудах шаровой молнии и современных гипотезах, пытающихся объяснить её природу, хотя бы из научно-популярной книжки Имянитова и Тихого «За гранью закона». Она есть, как мне сказали, в судовой библиотеке.
— Возражений не будет? — спросил Волошин. — С вопросами немножко подождите. Попросим сначала Андрияна Петровича изложить нам картину событий, как он её представляет, развернувшихся на шхуне до пробуждения ошалевшего от непонятной чертовщины капитана.
— Пожалуйста, — кивнул Лунин. — Началась гроза. На мачтах шхуны вспыхнули огни святого Эльма. Моряков, как я уже говорил, они не пугают. Картежники продолжали резаться в покер, остальные члены команды наблюдали за игрой, слушая песенки.
Как вдруг в каюте капитана раздался выстрел — на самом деле сквозь дырку, пробитую в стекле, влетела шаровая молния и, расплавив по дороге распятие на столе, двинулась, подхваченная током воздуха, к двери.
Потрясенные матросы увидели, как из двери капитанской каюты, беззвучно пробив аккуратное круглое отверстие, вдруг выскочил багровый огненный шар. Покачиваясь, он полетел на корму, откуда раздался дикий вскрик рулевого, оборвавшийся на полуслове...
Матросы переглядывались и бормотали молитвы на всех известных им языках.
Шхуна начала рыскать. Что случилось с рулевым? Осторожно, подбадривая друг друга, матросы двинулись на корму.
И нашли рулевого мертвым, валяющимся на палубе возле беспорядочно вращающегося штурвала.
В воздухе отчетливо пахло серой.
Ничего не понимая, матросы в ужасе попятились. Вдруг из-за угла рубки неторопливо и бесшумно выплыла целая цепочка огненных шариков и начала надвигаться на них.
Матросы заметались по тесному закутку на корме. Куда бежать? Дорогу преграждали огненные шары. Покачиваясь в воздухе, они приближались медленно и неотвратимо. И казалось, каждый из них уже выбирал себе жертву...
— Манао Тупапау! — вскрикнул один из матросов.
— Дьявол! — подхватили другие и бросились, отталкивая друг друга, спускать шлюпку.
Они попрыгали в неё, совсем забыв о капитане. Впрочем, его душу уже наверняка давно унес дьявол, разве он появился не из капитанской каюты?
— Ну а ход дальнейших событий с момента появления капитана на опустевшей палубе я уже изложил, — закончил профессор Лунин. — Кажется, я ничего не упустил и постарался объяснить все загадки и странности, отмеченные в отчете: и признаки явно поспешного бегства с исправного судна, и происхождение отверстий в окошке и двери капитанской каюты, так же как и застывшей на подносике лепешки расплавленного олова, и почему валялся на палубе крис — малайский кинжал. Если у кого-нибудь есть вопросы, прошу.
— Есть, причем несколько, — сказал Иван Андреевич Макаров, и хитрые глазки его от предвкушаемого удовольствия совсем спрятались в щелочках под нависшими густыми бровями. — История занимательная, но в ней есть кое-какие неувязочки. Во-первых, как объяснит уважаемый Андриян Петрович то, что на палубе валялся топор «со следами, — я цитирую акт, — возможно, крови на лезвии?» — Во-вторых...
— Стоп, Иван Андреевич. Ты нарушаешь правила, — остановил его Волошин. — Мы ведь договорились вести конкурс по методу мозговой атаки. На первой стадии никаких критических замечаний. Только вопросы о том, что показалось неясным в самой гипотезе. У тебя же, Иван Андреевич, не вопросы, а критические замечания по уязвимым, с твоей точки зрения, местам в рассказанной истории. Так?
— Ну, допустим.
— Отложи их до подведения итогов конкурса. Не замечания, а вопросы у кого-нибудь есть?
— У меня, — неуверенно произнес секонд, поднимая, как примерный школьник, руку. — Только, может, тоже не вопрос, а некоторое сомнение.
— Пожалуйста. Какое? — спросил Лунин.
— Получается, на шхуне появилось сразу несколько шаровых молний. Правдоподобно ли это?
Лунин кивнул и ответил:
— Ну, это как раз довольно обычное явление. Сейчас, одну минуточку, я найду вам свидетельство из своей картотеки. — Порывшись в карточках, разложенных на столе, Андриян Петрович сказал: — Ну вот хотя бы это. — И прочел: — «Неистовая гроза застала старшего лесничего Мейля в лесу. Он спрятался в лесной избушке и вдруг увидел, как мимо него по тропинке с громким шуршанием покатился голубоватый шар. За ним другой, третий... Шары испускали искры и беззвучно лопались. За полчаса Мейль насчитал более 25 шаров».
— Так. Вы удовлетворены разъяснением профессора Лунина, Владимир Васильевич? — спросил Волошин.
— Вполне, — ответил секонд.
— Ну а валяющийся топор, открытый люк и другие мелочи — просто признаки бесхозяйственности, царившей, судя по всему, на шхуне, — сказал Лунин, убирая очки.
«Ловко он разделался сразу с несколькими загадками», — подумал я.
— Других вопросов нет? Мне кажется, в данном случае все отлично оправдано Андрияном Петровичем, — произнес Волошин. — Тогда поблагодарим его и не станем терять времени.
Он пожал профессору Лунину руку, и тот отошел в сторонку и сел среди слушателей.
— По-моему, мы успеем заслушать до отбоя хотя бы ещё одного рассказчика, — сказал Сергей Сергеевич. — Кто жаждет?
— Я, — поднялся со своего места Геннадий Бой-Жилинский.
Он, как я уже говорил, биолог, занимается зоопсихологией и проблемами бионики. Очень талантливый, по общим отзывам, исследователь. Немножко нервный, вспыльчивый, но и отходчивый, веселый и остроумный. Геннадий сочиняет неплохие иронические песенки и сам исполняет их вечерами под гитару. От него тоже можно ждать оригинальной выдумки. Что-то он сочинил?
— Пожалуйста, Геннадий Петрович, — пригласил Волошин.
Бой-Жилинский пробирался к столику. Тощий, привыкший сутулиться, как все слишком высокие люди, он держал под мышкой большую подшивку газет и какую-то толстенную книгу, а в левой руке свернутые трубочкой бумаги. Это придавало ему довольно комичный вид, хотя держался он сосредоточенно и даже мрачновато. Волосы на голове всклокочены и растрепаны ещё больше, чем обычно. Видимо, сильно волнуется.
Но читать Геннадий начал, хоть и не поднимая головы и глуховатым, но спокойным и уверенным голосом.
И опять все сразу заинтересованно притихли.
— «У Генри Киллинга не удалась жизнь. С детства он мечтал стать капитаном. А вместо того вот уже какой год плавал коком на грязной шхуне «Лолита», сновавшей между одними и теми же надоевшими островами, вывозя с них вонючую копру.
Генри уже стукнуло тридцать два. Никаких надежд изменить неудавшуюся жизнь и выучиться на капитана или купить собственное судно уже не оставалось. Жизнь не получилась. Он всё отчетливее понимал это. Наверное, от мыслей об этом у него с каждым годом заметно ухудшался характер. Он становился всё завистливее, злее, раздражительнее. Иногда с ним происходили странные припадки: во время раздражавшего его разговора Генри вдруг бледнел, замолкал и на несколько секунд застывал, бессмысленно глядя перед собой. Или вдруг начинал совершать какие-нибудь бессмысленные движения: расстегивать и застегивать пуговицы, кружиться на одном месте. А иногда падал и на несколько минут вообще терял сознание. Потом приходил в себя и продолжал разговор, как ни в чем не бывало. У него слабела память, он становился медлительным в движениях. Готовил Генри невкусно и, ворча сквозь зубы, швырял тарелки со своей стряпней на грязный стол с таким видом, слово делал большое одолжение.
И головные боли стали донимать его последнее время всё чаще. Иногда он целыми днями молча валялся на койке в кубрике, отвернувшись к стене, или на матрасе возле камбуза. И никто не решался подойти к нему в такие «плохие дни»: пырнет, того гляди, кривым малайским кинжалом или тяпнет топором, которым он прямо на палубе, где придется, с явным наслаждением рубил головы неистово кудахтавшим курам, чтобы приготовить из них пересоленную до горечи или, наоборот, совершенно пресную похлебку...»
Я с некоторым недоумением слушал Геннадия. С чего это он сочинил уж больно мрачноватую историю? Мы привыкли, что он выступает с более веселым репертуаром.
Наверное, так подумали многие, не я один. Но даю голову на отсечение: никто и не подозревал, что это ещё цветочки...
— «С ужасной болью, от которой, казалось, вот-вот расколется голова, Генри проснулся и нынче на матрасике, брошенном прямо на палубу, в узком проходе возле рубки, — продолжал между тем Бой-Жилинский — Было рано, наверное, около пяти. Зимний рассвет только ещё занимался над притихшим океаном, и от воды тянуло бодрящей прохладой.
Кок полежал некоторое время, посасывая сигаретку и размышляя, не проваляться ли так весь день, послав и капитана, и всех на свете к черту. Потом выругался, швырнул окурок за борт, нехотя поднялся. Опять надо разжигать примус, готовить завтрак... Настроение у Генри было такое, что он разорвал бы на куски каждого, кто подвернулся бы сейчас под руку и решился ему сказать хоть словечко. Нынче был явно «плохой день».