А вот юноша из другого маленького города. Он работает журналистом, потому что очень любопытный. У их маленького телеканала заключен с местной властью «договор об информационном сопровождении», то есть мэрия города платит деньги городскому телеканалу, за то, чтоб телеканал освещал деятельность мэрии города, — какая же в этих условиях может быть правда?
Передо мной в классе пятнадцать человек, и ни одного из них не удивляет, что профессия у них — лгать.
— Хорошо, я буду рассказывать вам про журналистику, как если бы правда существовала. Хорошо?
Я беру в руки фломастер, а они слушают меня. Они внимательны то ли потому, что мое имя у них на слуху, то ли потому, что интересно послушать сумасшедшего, который думает, будто правда существует и будто можно ее найти. Я говорю: — Вот случилось событие, и нам нужно рассказать про это событие историю. С чего мы начнем? Что надо сделать прежде всего?
— Поехать и снять! — кричат они. — Взять интервью у очевидцев. А как мы будем эту новость подавать? Подавать-то мы как-то будем эту новость?
Я говорю: — Прежде всего надо подумать. Что значит думать?
Молчание. За семьдесят лет советской власти, за пятнадцать лет так называемой демократии люди в нашей стране не только разучились думать, но даже и не знают для этого слова простого словарного определения.
Я говорю: — Думать — это значит задавать себе вопросы.
Мои слушатели шокированы, они не ждали такой простой и очевидной формулировки. А я им рассказываю, что у репортера, как правило, не бывает особенно-то много времени, чтобы каждый раз подбирать себе новые вопросы для думанья. И поэтому вопросы, которые должен задать репортер, чтоб написать или снять репортаж, заранее определены. Их всего четырнадцать.
Какие, спрашиваю?
Каждый год, каждый новый курс все больше стандартных вопросов для репортажа мои впервые приехавшие на школу студенты формулируют сами. Два года назад не могли сформулировать ни одного. Сейчас уже заранее знают пять стандартных вопросов на букву W из западных учебников журналистики: 1. Who? — Кто?
2. What? — Что?
3. When? — Когда?
4. Where? — Где?
5. Why? — Почему?
Остальные девять вопросов я все еще, как правило, подсказываю (формулировки вопросов принадлежат Александру Кабакову, которому, пользуясь случаем, выражаю глубочайшее уважение и благодарность):
6. Каким образом?
7. Зачем?
8. Кому выгодно?
9. Кому не выгодно?
10. Чем выгодно?
11. Чем невыгодно?
12. Кто враги?
13. Кто союзники?
14. Что теперь будет? (Ну и что?)
По классу легкий шепоток. Мои студенты явно взволнованы тем, как привычная ватная бессмысленность событий может быть превращена в увлекательное путешествие за истиной, похожее на американские горки.
— Здорово! Круто! Но это же очень много работы!
Но кто же пустит в эфир, например, ответ на вопрос «кому это выгодно»?
— При этом, — говорю, — профессия репортера отличается от профессии писателя тем, что ответы на четырнадцать вопросов вы должны не выудить из своей головы (каковая, к слову сказать, чаще используется репортером, чтоб есть в нее, пить в нее и получать по ней удары дубинкой), но выспросить у участников событий. И история получится, только если в событии есть конфликт. А в каждом конфликте есть, как минимум, две стороны, или три. И опросить надо обе-три.
Студенты смеются. Я продолжаю: — Давайте для упражнения разберем какое-нибудь недавнее событие. Например…
— Например, Ходорковского посадили, — тянет руку девушка, которой нельзя рассказывать никаких спортивных новостей, кроме хоккейных.
О'кей! Мы со студентами думаем вместе.
1. Кого посадили?
Михаила Ходорковского. Никаких оценок. Просто разные версии включая гипотетические, о том, кто он такой. Гражданин России. Муж, отец, сын. Богач. Возможно, талантливый менеджер. Или, возможно, вор, убийца. Общественный деятель. Возможно, заговорщик.
2. Что с ним случилось?
Его настигло возмездие. Или у него отбирают компанию. Или ему мешают узурпировать власть. Или мешают пошатнуть власть узурпатора.
Думайте, молодые люди, думайте!
3. Когда?
Двадцать пятого октября 2003 года. Или посадка эта началась весной 2003-го и продолжается до сих пор, и будет продолжаться, пока Ходорковский не будет освобожден или убит.
4. Где?
В аэропорту Новосибирска. Или в прокуратуре в Москве. Или в Басманном суде. Или в Кремле.
5. Почему?
Потому что нарушал закон. Или потому что стал слишком большим. Или потому что финансировал оппозицию. Или потому что поссорился с президентом.
Или потому что попытался бороться с коррупцией.
6. Каким образом?
В соответствии с законом, говорит прокуратура и суд.
В нарушение закона, говорят адвокаты.
7. Зачем?
Чтоб не убежал, говорит прокуратура и суд. Чтоб оказывать давление, говорят адвокаты.
8-9. Кому и чем это выгодно?
Кремлю, потому что богатые предприниматели напугались и построились. Игорю Сечину, потому что обломки ЮКОСа достались компании «Роснефть», а компанией «Роснефть» руководит Игорь Сечин. Роману Абрамовичу, потому что Роман Абрамович получил во время сделки ЮКОС-«Сибнефть» 3 миллиарда долларов и пока не вернул.
10-11. Кому и чем не выгодно?
Роману Абрамовичу, потому что, если бы сделка ЮКОС-«Сибнефть» состоялась, Абрамович стал бы совладельцем одной из четырех крупнейших нефтяных компаний в мире. Предпринимателям, поскольку ухудшился в России инвестиционный климат. Правозащитникам, потому что закрылась куча правозащитных проектов. Школе «Интерньюс», потому что ее не финансирует больше «Открытая Россия». Оппозиции, потому что посажен один из главных ее спонсоров.
— А народу-то разве не выгодно? — спрашивает студентка.
— При чем тут народ? — удивляюсь я. — Вы всерьез думаете, будто государство отобрало ЮКОС у Ходорковского и отдало нам с вами? Или взяло себе?
12. Кто враги?
Как минимум половина администрации президента, может быть, включая самого президента. Все государственные телеканалы.
13. Кто союзники?
Вот это странная история. Адвокаты Ходорковского рассказывают, что поддержать их клиента звонили, например, лидер блока «Родина» Дмитрий Рогозин и лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов. А Явлинский не звонил. А Немцов позвонил спустя полтора года. Еще лидер коммунистов Зюганов как бы слегка поддерживает теперь Ходорковского, с тех пор как тот опубликовал статью «Левый поворот».
14. Что теперь будет?
Не знаю. Государство говорит, что Ходорковский отсидит минимум восемь лет, и будут еще предъявлены новые обвинения, и это никак не скажется на жизни страны. Ходорковский говорит, что года через три (то есть в районе следующих президентских выборов) Верховный суд реабилитирует его. Адвокаты говорят, что Ходорковского могут убить в тюрьме, как только общественное мнение забудет о нем.
— Так он виноват или нет? — не выдерживают студенты.
— Это не ко мне вопрос, дети. Это к Глебу Павловскому. Или к Михаилу Леонтьеву. Или к Андрею Караулову. Или к Петру Толстому. Это они знают единственно верные ответы. А мы думаем, спрашиваем, сомневаемся, пытаемся узнать правду. Пытаемся приучить читателя или зрителя своего думать, спрашивать, сомневаться. Он, правда, не приучается, собака.
Вы знаете, что, как правило, делают мои лучшие студенты, когда, окончив школу журналистики, возвращаются в свои маленькие города на свои маленькие телеканалы, принадлежащие металлургическим королям, мэрам, губернаторам и прочей элите, зарабатывающей больше 100 тысяч долларов в год? Они увольняются.
Отравленные нашей учебой, они не могут работать, когда из четырнадцати вопросов отвечать разрешают только на три, а из двух сторон конфликта опрашивать разрешают только одну.
Более того, я полагаю, что многие другие программы «Открытой России», долженствовавшие первоначально сформировать элиту, привели вместо этого участников своих к нежеланию быть этой самой элитой.
Например, есть у «Открытой России» проект «Новая цивилизация». Это летние лагеря для детей. Дети живут в палатках, в спартанских, в общем, условиях и играют, будто там у них в лагере — государство. Дети изначально делятся на бизнесменов, безработных и госслужащих, а потом принимаются собирать налоги, нанимать друг друга на работу, выстраивать бизнес, требовать пособий и пенсий, проводить выборы, баллотироваться на должности. И к концу лагерной смены дети начинают понимать, как работает государство, и приезжая домой с горящими глазами рассказывают об этом родителям.
В таком летнем лагере побывала дочь Ходорковского Настя. И в единственном своем интервью, данном газете «Московские новости», Настя рассказывает, что хочет учиться в обычной школе и хочет, чтоб в школе никто из ее товарищей не замечал, что она дочь миллиардера. И Ирина Ясина рассказывает тоже, как отправила дочку в летний лагерь «Новой цивилизации», и как, вернувшись из лагеря, девочка попросила маму перевести ее из элитной московской школы в обычную школу, потому что в элитной школе, дескать, учат ерунде и к ерунде ученики стремятся.
А еще есть у «Открытой России» «Школы публичной политики» во множестве регионов. Там занимаются молодые люди, желающие стать политиками, но не желающие, очевидно, стать элитой, потому что, разобравшись в политике, не могут же они не понимать, что элита у нас куется в рядах движения «Наши», а вовсе не в школах опального Ходорковского.
А еще есть проект «Помоги советом». Это как в книжке «Тимур и его команда». Это когда во множестве регионов сидят у телефона волонтеры и принимают звонки от людей, которым нужна помощь. Звонит, например, тяжело больная женщина, которой привезли из-за границы дорогое лекарство, но у лекарства сложная схема приема, а инструкция на иностранном языке, а языков женщина не знает. И тогда волонтеры проекта «Помоги советом» знакомят больную женщину со студенткой местного филфака, и та в два счета переводит инструкцию по применению лекарства на русский язык. Зачем она это делает? Как это поможет ей стать элитой и заработать 100 тысяч долларов в год?
Еще есть у «Открытой России» проект «Общественный вердикт». Его Ходорковский придумал, когда арестовали Пичугина и Лебедева. Смысл проекта в том, чтоб помогать людям в судах: предоставлять адвоката, отстаивать права. С проектом «Общественный вердикт» вышла смешная история. По менеджерской своей привычке, чтобы найти руководителя этому проекту, Ходорковский нанял хэдхантерскую контору. Хэдхантеры приходили к правозащитникам, начиная с известных, вроде Людмилы Алексеевой и говорили: «Одна крупная компания хочет создать правозащитную организацию. Мы не можем назвать вам компанию, но вы пока напишите нам автобиографию, заполните нам анкету, пройдите с нами собеседование».
И что же правозащитники? Стремились ли они работать на крупную компанию, желающую создать правозащитную организацию? Ничуть не бывало. Они отказывались. Они звонили друг другу и спрашивали: «К вам тоже приходило КГБ?» Когда это случилось, Михаил Ходорковский, всегда охотно принимавший работать в ЮКОС бывших офицеров КГБ и считавший их хорошими организаторами, узнал вдруг, что есть люди, для которых работать в КГБ стыдно. Да КГБ у нас — разве же не элита? Разве не почетно у нас работать на КГБ? Нет! Не хотят! Боятся! Брезгуют!
А один из руководителей «Открытой России» (бывший офицер ГРУ), курирующий проект «Новая цивилизация» депутат Анатолий Ермолин, разве не вышел демонстративно из партии «Единая Россия», когда отменили выборы губернаторов. Куда? Это же элита! Нет!
Вышел! Гордый!
А сам Михаил Ходорковский разве не пишет из тюрьмы в письме своем «Собственность и свобода»: «Они (элита. — В. П.) хотят засадить меня поглубже, лет на пять или больше, потому что боятся, что я буду им мстить. Эти простодушные люди (элита. — В. П.) пытаются судить обо всех по себе. Успокойтесь: графом Монте-Кристо (впрочем, как и управдомом) я становиться не собираюсь. Дышать весенним воздухом, играть с детьми, которые будут учиться в обычной московской школе, читать умные книги — все это куда важнее, правильнее и приятнее, чем делить собственность и сводить счеты с собственным прошлым».
Так он пишет. Может быть, я наивен, но мне, человеку, ни к какой элите не относящемуся, приятно думать, будто после дефолта и Дарта, затеявшись из прагматических и чисто экономических соображений со своей «Открытой Россией», Ходорковский в четыре года дошел до простой мысли: в свободной, открытой, демократической или, как выражается Ходорковский, нормальной стране — нет человеку никакой нужды быть частью элиты. Это даже постыдно немного быть частью элиты в свободной и открытой стране. Во всяком случае, не очень приятно.
Другое дело, что элита — как мафия. Войти в ее ряды трудно, но можно. Выйти из ее рядов — нельзя. Ты перстень целовал.
ГЛАВА 8: СЧИТАЕТСЯ ПОБЕГ
Этот способ говорить, который я называю публичной лекцией, сам Ходорковский называл всегда презентацией. Презентация от лекции отличается тем, что сопровождается слайдами, а слайды должны быть наглядны и содержать конкретные и не подлежащие сомнению цифры, диаграммы, графики…
Люди, работавшие с Ходорковским и решавшие с ним производственные вопросы, говорят, что в простой беседе Ходорковский имел обыкновение пропускать логические звенья своих рассуждений, так что трудно бывало его понять. Так, пропуская логические звенья, говорят два типа людей — гении и обманщики.
В начале двухтысячных годов Ходорковский то ли перестал быть гением, то ли перестал быть обманщиком, и всякое почти публичное его выступление стало презентацией, а череда заранее подготовленных слайдов помогала Ходорковскому заставить слушателя следить за мыслью.
Он нарочно научился говорить в жанре презентации, как учат в западных бизнес-школах. Он сменил язык, как меняет язык человек, приезжающий жить в другую страну. Может быть, он и впрямь рассчитывал, что от этой смены языка изменится вокруг него страна? Может быть, он действительно думал, что новый его язык вот-вот станет в России государственным? Не знаю, но точно так же в дни Оранжевой революции в Киеве водители на улицах вдруг стали предельно вежливы, принялись уступать друг другу дорогу и пропускать пешеходов на «зебре» — надеялись, что сегодня прекратят хамить, а завтра станут цивилизованной и европейской страной.
В девяностые годы, когда компания ЮКОС была закрытой, и прибыль ее складывалась из предприимчивости, как мы помним, и доступа к правительственным тайнам, чем туманнее выражался руководитель компании, тем для компании было лучше. Они говорили и продолжают говорить на птичьем языке, эти люди из властной элиты. Поди-ка ты догадайся, если не входишь в элиту, что передел собственности следует называть «приватизацией», войну следует называть «контртеррористической операцией», а диктатуру следует называть «суверенной демократией». Ни за что не догадаешься. А если не догадался, то, стало быть, ты и не элита.
В двухтысячные годы, после того как свободное владение птичьим языком постсоветской элиты не спасло его от дефолта, Ходорковский решил сделать свою компанию открытой и деньги на развитие компании решил получать на фондовом рынке за счет того, что люди покупают акции компании. И ему потребовалось стать внятным на западный манер. Ему потребовалось научиться говорить так, чтобы инвестор, вкладывающий в компанию ЮКОС деньги, понимал, как именно компания ЮКОС собирается эти деньги приумножить.
На рубеже девяностых и двухтысячных годов Ходорковский нанял пиар-компанию Burson & Marsteller, чтоб эта компания научила ЮКОС быть открытым и прозрачным, а его, Ходорковского, научила быть внятным. Потом расторг контракт с Burson & Marsteller, нанял новых штатных пиарщиков. И надо сказать, что то ли новые пиарщики, то ли ребята из Burson & Marsteller неплохо поработали. Внешне, во всяком случае, Ходорковский девяностых и Ходорковский двухтысячных — это два разных человека. Ходорковский девяностых полноват, одутловат лицом, все больше молчит, носит очки в тяжелой оправе, носит усы, и волосы у него не слишком-то аккуратно ложатся на ворот дурно сшитого пиджака. Это восточный или, если хотите, советский тип мужчины — солидный, закрытый и неряшливый.