Чтобы хоть немного рассеяться, я стал шагать взад и вперед по комнате, повторяя про себя те памятные латинские изречения, о которых мсье Кюламбер много лет назад говорил мне: «Сын мой, настанет день, когда слова эти вновь вспомнятся тебе и ты найдешь в них если не красоту, то утешение». Добрый человек! Я шагал по ковру в такт строкам из Горация: «Virtus recludens immeritis mori Caelum… raro antecedentem scelestum deseruit pede Poena claudo». [63]
Я остановился у окна. Это могло бы показаться неблагоразумным, но снаружи по стеклам струился холодный дождь, а теплый воздух в комнате затуманил их изнутри. «Pede Poena claudo», — выводил я пальцем по стеклу.
Вдруг зазвонил колокольчик у входной двери, и я в испуге отпрянул к камину. Потянулись нескончаемые минуты, и наконец в комнату вошла миссис Макрэнкин — от портного принесли фрак. Я удалился в спальню и разложил все на постели; фрак был оливково-зеленый, с золочеными пуговицами и отделкой муарового шелка, панталоны тоже оливково-зеленые, жилет белый и расшит голубыми и зелеными незабудками. Я разглядывал все это до полудня, а там настала пора обедать.
Часы трапезы дважды благословенны: для узников и для людей, страдающих отсутствием аппетита; они вехи в сером, однообразном течении времени. Я сидел над бараньей отбивной и пинтой крепкого портера так долго, что миссис Макрэнкин успела уже дважды с каменным лицом войти в столовую, чтобы убрать со стола; наконец она нарушила свое противоестественное молчание и осведомилась, не собираюсь ли я просидеть за столом до самой ночи.
Настали сумерки, и она вновь явилась — принесла чай. В шесть часов я удалился в спальню одеваться.
Теперь вообразите: я выхожу оттуда, фрак сидит на мне отлично, панталоны подчеркивают стройность ног; благородная простота моей осанки (весьма подобающая отпрыску опального рода) чуть скрашена франтовским жабо и вновь подчеркнута белоснежным жилетом, усыпанным незабудками (знак постоянства) и застегнутым на кораллово-розовые пуговицы (знак надежды). Оглядев себя, я остался совершенно доволен и отправился в резиденцию новоявленного Рыцаря печального образа — мистера Роули. Он был уже не такой зеленый, но все такой же несчастный, а у постели его сидела миссис Макрэнкин и начиняла его подобающими случаю поучениями из Книги притч Соломоновых.
При виде меня Роули оживился.
— Вот это да, мистер Энн, вот это наряд так наряд, всем щеголям на зависть!
Миссис Макрэнкин захлопнула книгу и окинула меня сурово-одобрительным взглядом.
— А вы еще недурно выглядите, прямо скажу.
— Да, кажется, сидит неплохо.
Я самодовольно повернулся, чтобы они могли как следует меня разглядеть.
— Я, говорю, по вас незаметно, что вы вчера перехватили. Не то, что, бывало, мой Макрэнкин.
— Поговорим о деле, сударыня. Прежде всего рассчитаемся за наше жилье и пансион.
— Этим я занимаюсь по субботам.
— Пусть так. Возьмите сколько следует из этих денег. — Я протянул ей двадцать пять гиней; теперь у меня оставалось всего пять гиней и крона. — Остального хватит на содержание Роули и его расходы. Надеюсь, он вскоре сможет взять из банка деньги, которые лежат там на его имя, он об этом знает.
— Но ведь вы вернетесь, мистер Энн? — вскричал мой слуга.
— Кто знает, дружок. Нет, нет, спокойствие! — поспешно прибавил я, видя, что он готов тут же вскочить с постели и кинуться за мной. — В Эдинбурге ты мне всего нужнее. От тебя требуется только выждать и в подходящую минуту незаметно отыскать мистера Робби с Касл-стрит или мисс Флору Гилкрист из «Лебяжьего гнезда». От одного из них или от обоих ты узнаешь, что тебе делать дальше. Вот их адреса.
— Если мальчик нужен вам только для этого, — сказала миссис Макрэнкин, — он тут проест, а тем паче пропьет больше того, что сам стоит. — Роули поморщился. — Уж лучше я возьму его к себе.
— Но, дорогая миссис Макрэнкин…
— Он мне пригодится: будет топить печи и чистить ножи.
Никаких возражений она и слушать не пожелала. Пришлось оставить Роули нести у нее эту двойную службу, сам же я, согласившись надеть галоши покойного мистера Макрэнкина, вышел из дому на залитую дождем улицу.
Адрес на пригласительном билете привел меня к Баклей-плейс, чуть в стороне от Джордж-сквер; здесь, под полосатым тентом под двумя фонарями собралась насквозь промокшая толпа. Из-под тента на покрытый лужами тротуар падал сноп света. Гости уже съезжались. Я проскользнул внутрь, показал свое приглашение и поднялся по лестнице, украшенной флагами, зеленью и государственными гербами. На верхней площадке лестницы меня встретил лакей весьма внушительного вида.
— В гардероб пожалуйте налево, сэр.
Я повиновался; у меня взяли плащ и галоши и дали взамен круглый металлический жетон.
— Как прикажете о вас доложить, сэр? — промурлыкал лакей, склонясь над моим пригласительным билетом, пока я медлил в вестибюле, оглядывая залу — поле предстоящего сражения, и вдруг, откашлявшись, гаркнул во всю мочь: — Мистер Дьюси!
Совершенно как на сцене: «Звучат фанфары. Входит переодетый виконт». По правде говоря, переступить порог залы было страшновато. Только что окончился очередной танец, и музыканты на галерее принялись настраивать скрипки. Половина стульев, расставленных вдоль стен, еще пустовала, и в зале чувствовалась некоторая натянутость, как всегда бывает, покуда веселье еще не разгорелось. Съехались пока только второстепенные гости, и теперь они толпились в дальнем конце залы и с нетерпением поглядывали на входную дверь, ожидая появления гостей более именитых. Поэтому я тотчас попал под перекрестный огонь взглядов и замечаний, и это меня очень встревожило. Казалось, на меня глядели даже зеркала, экраны и канделябры, а когда я шел по сверкающему паркету, он тоже как бы подмигивал мне, словно говоря: «А я тебя узнал!» От группы гостей отделился распорядитель бала, маленький и круглый, как бутоньерка у него в петлице, и с вкрадчивой улыбкой подлетел ко мне, точно скользя по льду.
— Мистер… э-э-э… Дьюси, если я правильно расслышал? Полагаю, вы приезжий, новичок в нашей северной столице и, надеюсь, танцор?
Я поклонился.
— Доставьте мне удовольствие, мистер Дьюси, позвольте найти вам даму.
— Быть может, вы будете столь любезны и представите меня вон той молодой особе, что стоит под галереей оркестра.
Я сразу узнал в ней предмет страсти молодого Рональда, барышню в розовом, которую я видел на вечере у мистера Робби; только сейчас она была в яблочно-зеленом туалете.
— Мисс Макбин? Мисс Камилле Макбин? Охотно. Однако вы проявляете отменный вкус, сэр. Благоволите следовать за мною.
Он подвел меня к мисс Камилле и представил. Она отвечала на мой поклон игривым движением плеч и, в свою очередь, представила меня своей матушке, чопорной усатой даме в черном платье и черном чепце, украшенном маками.
— Разумеется, всякий, кто друг мистеру Робби… — проворковала миссис Макбин, любезно склонив голову. — Камилла, посмотри, дорогая, приехали сэр Уильям и леди Фрейзер… Да, она в сиреневой тафте! Как ей к лицу эта брильянтовая диадема! Нынче они что-то рано. Так вот, я и говорю, мистер…
— Дьюси.
— Ах да, конечно. Так вот, я и говорю, всякий, кто друг мистеру Робби… Мы с ним знакомы с незапамятных времен… Ах, если бы вам удалось отучить его от холостяцких привычек! Вы надолго в Эдинбург?
— Боюсь, что мне завтра же придется уехать, сударыня.
— Надеюсь, вы видели всех наших львов? И замок тоже? Ах, достопримечательности Лондона! Нет, нет, не качайте головой, мистер Дьюси, уж я-то никогда не ошибусь, всегда отличу истинного лондонца. Впрочем, и мы тут в Эдинбурге не такие уж провинциалы, поверите ли, мы ничуть не отстаем от века. Камилла, посмотри, дорогая, эта мисс Скраймгур отделала свое платье из китайского крепа теми самыми лентами, которые мы видели вчера в новой лавке, — черный шелк с перламутровой кромкой; на подоле широкие, по шесть пенсов ярд, а вокруг лифа — по три пенса три фартинга. Скажите, мистер Дьюси, правда ли, что в Лондоне и в Бате отделка лентами — последний крик моды в этом году?
Но тут загремел оркестр, и я увлек Камиллу на середину залы — впрочем, она ничуть не сопротивлялась. Когда танец окончился, дамы любезно похвалили мое умение танцевать и покорно дали увести себя к чайному столу. Теперь поминутно прибывали новые гости, и у дверей залы лакей выкрикивал одно имя за другим, но то, которое я жаждал услышать, еще не было названо. Флора, конечно, приедет, и, конечно, никто из ее провожатых, будь то родня или добровольный страж, не ожидает увидеть здесь меня. Время шло, и я вынужден был препроводить мать и дочь Макбин на их места под галереей.
— Миссис Гилкрист, мисс Флора Гилкрист, мистер Рональд Гилкрист! Мистер Робби! Майор Артур Шевеникс!
Первое имя ошеломило меня, как выстрел, я вскочил и замер. Но едва лишь было выкрикнуто последнее имя, я покинул мать и дочь там, где они бросили якорь, и ринулся в атаку. Надо было видеть в ту минуту лица вновь прибывших! Флора вспыхнула, и с уст ее сорвался премилый возглас удивления. Мистер Робби взял понюшку табаку. Рональд покраснел, а майор Шевеникс побледнел. Только неустрашимая миссис Гилкрист и бровью не повела.
— Как прикажете это понимать? — грозно вопросила она, останавливаясь и разглядывая меня через лорнет в золотой оправе.
— Можете считать это попыткой оттеснить противника, сударыня, — отвечал я, бросив взгляд на майора.
— Миссис Гилкрист, — начал тот, — надеюсь, вы не станете…
Но я не дал ему договорить.
— С каких это пор, сударыня, доблестный майор стал поверенным вашего семейства вместо мистера Робби?
Миссис Гилкрист только хмыкнула. Само по себе это прозвучало не столь успокоительно. Но при этом она оборотилась к мистеру Робби.
— Дражайшая миссис Гилкрист, — сказал тот в ответ на ее вопросительный взгляд. — Сей весьма неразумный молодой человек, по-видимому, сжег все свои корабли, и его, кажется, ничуть не тревожит, что это героическое пламя обжигает и наши пальцы. Впрочем, как ваш семейный поверенный, — он произнес эти слова с ударением, и я сразу понял, что они с Шевениксом, этим непрошеным советчиком, друг друга терпеть не могут, — я не советовал бы вам затягивать сию сцену в присутствии такого множества свидетелей. Не угодно ли вам сыграть в карты, сударыня?
Миссис Гилкрист оперлась на его руку, и они величественно удалились, оставив с нами пунцового и мрачного Рональда и бледного, но непреклонного майора.
— Шесть минус четыре — остается два, — сказал я, без лишних слов предложил Флоре руку и увлек ее прочь от молчащих вражеских батарей.
— А теперь, дорогая, — сказал я, когда мы нашли два свободных стула в укромном уголке, — прошу вас, ведите себя так, будто мы — встретились впервые или хотя бы всего второй раз в жизни. Раскройте веер — вот так. Слушайте: мой кузен Ален тут, в Эдинбурге, он остановился в отеле Дамрека. Нет, не опускайте веер.
Флора послушно подняла веер повыше, ее маленькая ручка дрожала.
— Это еще далеко не все. Он привез с собою сыщиков, и в эту самую минуту они, верно, рыщут по всему городу, разыскивая меня.
— А вы медлите и показываетесь здесь, на балу, где столько народу! Это — просто безумие! Ну почему вы так безрассудны, Энн?
— Да потому, что я ужасно сглупил, дорогая. Я вложил все, что у меня оставалось, в банк на Джорджстрит, а за этим банком следят. Без денег мне на юг не пробраться. Вот я и стал искать вас, чтобы попросить вернуть мне те деньги, которые вы были так добры взять на сохранение. Приезжаю в «Лебяжье гнездо» и вижу: вас стережет майор Шевеникс, да еще с помощью зверя по кличке Таузер. Кстати, я его, наверно, убил. Если он и в самом деле отправился к своим четвероногим праотцам, то, возможно, преданный майор вскоре составит ему там компанию. Этот господин начинает мне не в меру надоедать.
Веер бессильно опустился; уронив руки на колени, Флора жалобно глядела на меня, и в ее прекрасных глазах я увидел море сожаления и раскаяния.
— А я-то как раз сегодня впервые за все время с ними рассталась! Я одевалась на бал, сняла их с себя и заперла дома. Ох, я вас обманула, я недостойна вашего доверия!
— Не печальтесь, любовь моя, надеюсь, еще ничего не потеряно. Когда вы воротитесь нынче домой, суньте их незаметно в какой-нибудь тайник, ну, скажем, в дальнем конце сада, в самом углу у стены.
— Обождите, мне надобно подумать. — Она снова закрылась веером и задумалась, глаза ее потемнели. — Знаете холм при дороге неподалеку от «Лебяжьего гнезда»? У него, кажется, нет никакого названия, но мы с Рональдом еще в детстве прозвали его Рыбья спина, — по его хребту тянется еловая рощица, совсем как плавник. На восточном его склоне есть заброшенная каменоломня. Я постараюсь встретить вас там поутру в восемь часов и принесу деньги.
— Но зачем вам подвергать себя такой опасности?
— Прошу вас, Энн, умоляю, позвольте и мне сделать хоть что-нибудь! Ежели бы вы знали, каково это — сидеть дома сложа руки в то время, как самый… самый дорогой…
— Виконт Сент-Ив!
Имя это прозвучало, как удар набатного колокола, и заглушило робкий голос Флоры. Рональд, который разговаривал с мисс Макбин совсем близко от нас, круто обернулся, потом вновь медленно поворотился ко мне: в лице его была оторопь. Скрыться не оставалось времени. И до карточной комнаты и до той, где пили чай, надобно было пройти с десяток шагов на виду у всех. Мы сидели как раз против входной двери, и там уже стоял с моноклем в глазу мой ненавистный кузен, разряженный, расфуфыренный, и от него так и разило помадой и дурным вкусом. Он в тот же миг нас увидел, поворотился на каблуках, сказал два слова кому-то в прихожей, вновь оборотился и направился к нам с видом напыщенным и вместе развязным, еле скрывая злорадство. Я встал ему навстречу. Флора тихонько ахнула.
— Добрый вечер, кузен! Я узнал из газет, что вы осчастливили Эдинбург своим присутствием, — сказал я.
— Да, я остановился у Дамрека, но вы, дорогой Энн, еще не доставили мне удовольствия своим визитом.
— Я полагал, что вы стремитесь любезно меня опередить, — сказал я. — Так, значит, здесь мы встретились случайно?
— Нет, отчего же! По правде говоря, секретарь бального комитета позволил мне нынче днем заглянуть в список приглашенных. Видите ли, кузен, я до крайности разборчив и люблю заранее знать, не рискую ли оказаться в неподходящей компании.
Какой же я осел! Опасность эта была так очевидна, а я о ней и не подумал!
— Я как будто видел на улице одного из ваших новых приятелей.
Мой кузен поглядел на меня и самодовольно рассмеялся.
— Да, пришлось мне за вами погоняться, любезный мой Энн. Вы обладаете удивительной способностью петлять, как заяц. И, право, я, кажется, начинаю вас понимать, — докончил он, окидывая Флору наглым взглядом.
Его-то можно было бы разыскать без труда, учуяв по запаху! От него так и разило духами.
— Представьте же меня, mon brave. [64]
— Скорее пусть меня расстреляют.
— Сдается мне, честь эту оказывают только солдатам, — словно бы раздумчиво молвил он.
— Во всяком случае, эта честь не распространяется на… — Я прикусил язык. Верх брал Ален, а если уж проигрывать, то с достоинством. — Сейчас начнется контрданс, — продолжал я. — Найдите себе даму, и я обещаю танцевать с вами vis-а-vis.
— В хладнокровии вам не откажешь, кузен.
Он поклонился и пошел разыскивать распорядителя бала. Я подал руку Флоре.
— Ну, как вам понравился Ален? — спросил я.
— Он красивый мужчина, — отвечала она. — Ежели бы ваш дядюшка обошелся с ним иначе, мне кажется…
— А мне кажется, что ни одна женщина на свете не может отличить настоящего джентльмена от учителя танцев! Две-три красивые позы — и вы уже обмануты. Дорогая моя, что вы в нем нашли?!
Флора молчала. Теперь-то я знаю, почему она тогда промолчала. Представьте, оказывается, то же самое сказал ей как-то этот болван Шевеникс обо мне!