В следующей секции у меня планировалось уже производство спирта, где командовать собирался мой Антоха, уже окончательно отставленный от должности помощника в даче наркоза и возведенный в начальники спирто-эфирного производства. За прошедший год он набрался опыта и вполне мог работать самостоятельно, тем более, что весь персонал что, стекловаров, что самогонщиков приехал с обозом. А недостающих вполне можно было уже обучать на месте.
Обойдя все постройки, я, наконец, приехал в усадьбу, где меня встречали хлебом солью, баня уже была готова, а в ней меня ждали на этот раз уже две девицы в помощь, и похоже, что эта должность была выиграна в тяжелой конкурентной борьбе, потому, что у одной из них на плече было две здоровых ссадины от ногтей.
Помывка удалась по всем параметрам, когда же я, отдыхая сидел на полке, и мне поднесли ковшик холодного кваса, я спросил про Парашку, мол, как она поживает, то мне было сказано, что Парашка уже давно замужем, и что с таким приданым она и месяца дома не сидела.
И обе голые красавицы застреляли глазками в мою сторону.
После бани девушки помогли мне одеться и исчезли. Я же распаренный и довольный в чистой одежке поднялся в горницу, где уже был накрыт стол, По стоявшим на этом столе разносолам, было видно, что мои люди по сравнению с прошлым годом живут лучше. Ефимка сам сказал, что в эту зиму никто по миру не пошел, и от голода не пух. И вообще просится к нам уже не меряно людишек, и как бы от этого не было мне неприятностей от дворян соседских.
На следующий день после заутренней службы, я вновь, с заинтересованными лицами, объехал все строящиеся объекты. Сегодня восторгов уже не было, а шел деловой разговор, высказывались различные претензии, и Лужин кидал на землю шапку уверяя, что сделал все что смог. Я старался играть роль третейского судьи, было понятно, что каждый будет грести в свою сторону.
Сашка Дельторов сегодня также сопровождал меня, зато его жена Верка не преминула ознакомиться с выделенным им хозяйством, и так, как пока ее худенькой фигурки в шесть пудов весу не было видно, следовало ожидать, что ей хозяйство пришлось в нос. Об Антоне я тоже позаботился, ему также был построен дом, в который можно было приводить жену, и по-моему такая кандидатура у него уже была. А к вечеру я с охраной и тиуном выехал в свое новое владение, до которого было два дня пути. По приезду я убедился, что здесь народец тоже жил не хуже чем у меня в вотчине, скорее всего потому, что несколько лет эта вотчина была в казне.
Вот только мельница, которую мы навестили, еще ремонтировалась. Но, как заверили меня, мастера вскоре все будет работать. Шустрый Лужин, нашел трех мужиков, которые работали на такой же мельнице у торопского купца, но у того что-то не заладилось, с качеством бумаги, и он вынужден был закрыть это дело. Я долго разговаривал с этими бородатыми личностями, они страшно боялись меня, чего-то недоговаривали, но все-таки я понял, что купец бумагу делал неплохую, но вот с соседним боярином в чем-то не поладил, и пошли проблемы, которые и решились закрытием мельницы. Я, к сожалению, в этом деле просто ничего не понимал, понимал лишь одно, что хорошая бумага, нужна, а раз нужна, то есть смысл ей заниматься. Но мне оставалось лишь надеяться, что и это начинание мне удастся. Я только рассказал мужикам, что такое водяные знаки и нарисовал знак, который должен будет стоять на нашей бумаге.
Получив заверения, что уже вскоре мельница заработает и, посмотрев на гору тряпья, уже свезенную в мельничный амбар мы переночевали в бывшей усадьбе Лопухиных, стоявшей почти позаброшенной, я приказал двигаться в обратный путь. Меня ждала Москва и куча работы.
По прибытию в Москву я первым делом направился к царю, тот чувствовал себя неплохо, в моих услугах не нуждался, но был доволен, что я не вышел из его воли и прибыл из поместья даже ранее, чем обещал.
А забот у меня действительно было много, хотя были нарезаны и подготовлены участки для посадки лекарственных растений, многих семян не хватало, и мне пришлось ехать к митрополиту Антонию на поклон. В это время между ним и государем пробежала черная кошка, не знаю, чем уж митрополит прогневал Иоанна Васильевича, но навещать его дело было опасное. Тем не менее, я приехал к нему и имел с ним длинный разговор. В результате чего, мне было обещано, что с монастырских запасов семян будет продано, сколько можно. Штаты моего приказа пока, что были совсем не такие, как следовало, и при всем моем желании распространить свою заботу далее царя и его окружения я не мог. Мои несколько лекарей, которых я учил уже год, работали в моей маленькой больничке и получали необходимый опыт работы, но допустить их до царского двора я еще не мог.
Как я и планировал, была начата проверка аптекарей и врачей иностранцев. Но для начала я проверил аптеку, которая уже существовала в Кремле. Да уж, сразу было видно, что хранением лекарств и исходных материалов занимался не особый профессионал, моя, нигде не учившаяся бабка знахарка, оторвала бы руки, всем кто здесь сидел, травы хранились неправильно, вентиляции не было. Сроки давности настойкам и растворам и порошкам никто нигде не писал. И вообще я лично побоялся бы пить всю эту гадость, которая тут хранилась. Отвечал за эту аптеку голландец Арент Классен, который работал в ней уже около десяти лет. Встретил он меня уважительно, как и полагается встречать начальника, но в глубине его глаз я ясно видел презрение опытного аптечного работника к молодому боярину, который ничего не понимает в этом деле. По-русски он говорил неплохо, по-крайней мере разговаривали мы с ним без переводчика. Но когда мы пошли по помещениям аптеки, и я стал спрашивать его про все препараты, которые здесь хранятся, и указывать на недостатки, свой лоск он явно потерял. А когда я начал скидывать с полок все его, неизвестно когда сделанные лекарства, которыми он потчевал двор, и царя, голландца, по-моему, чуть Кондратий не посетил. Он вцепился в одну из банок, где лежал высохший корень и начал орать, что это самая настоящая мандрагора и стоит она, чуть ли половину всего, что здесь находится. На это я спросил:
– Уважаемый господин Арент, а с какой целью вы держите в аптеке такое ядовитое вещество, может вы хотели его использовать с целью отравления?
Вот сейчас бедному голландцу поплохело совсем, он уже наверно видел себя на месте своего коллеги, поджаренного на вертеле, которому еще недавно готовил свои снадобья.
Он начал лепетать непослушным языком, что делал из нее обезболивающее по заказу лекаря Бомелиуса, потому, что вытяжка из корня хорошо снимала болевой синдром у Иоанна Васильевича.
. Ага, – думал я, – боли то снимала, а потом он не соображал ничего пару дней.
Затем, мы прошли с ним в лабораторию, где Арент готовил лекарства, вот здесь я уже начал завидовать, все-таки я был человеком двадцатого века и к тому же никогда не был провизором, и оборудовать так рабочее е место не смог. А здесь была настоящая лаборатория, с маленьким перегонным кубом, ступками для перетирания трав и других веществ, все здесь блестело и сияло. С восторгом я разглядывал перегонный куб, реторты, а Классен, поняв мое состояние, разошелся сам и теперь, видя, во мне понимающего человека с удовольствием объяснял, что и для какой цели у него служит.
А потом мы с ним и с дьяком, который шел за мной с бумагой и чернильницей, стали выписывать все нарушения хранения и приготовления препаратов.
Меня волновало в данном случае не возможность отравления лекарством, потому, что сам аптекарь в присутствие врача и дьяка пробовал свое творение, потом это делал дьяк, затем сам врач и лишь потом это лекарство шло к царю или любому члены царской фамилии. А больше беспокоило то, что при неправильном хранении и приготовлении, лекарственный эффект будет равен нулю, разве только, может, эффект плацебо сыграет какую-либо роль.
Не увидев в данном случае преступного небрежения, а просто, незнание, и, к тому же оценив качества Арента, как провизора, я не стал делать особых выводов из увиденного, Но был составлен список, всего, что нужно было исправить. В течение недели должны были быть составлены правила хранения и учета всех препаратов, чтобы в любой момент, аптекарь и его помощники могли ответить, сколько, где и как долго хранится у них такое вещество. Уже мои подчиненные должны были разработать порядок, охраны, пломбирования аптеки, чтобы никакой злоумышленник не мог подменить препарат. Все вышеописанные документы должны были быть представлены мне для визирования и, после моей правки, я намеревался представить их Иоанну Васильевичу.
Осматривал я аптеку около полутора часов, а с документами провозились почти до вечера, но расстались с Арентом вполне довольные друг другом, А когда он узнал, что я могу поставить в его аптеку стеклянные колбы и реторты, не боящиеся нагрева, он обрадовался еще больше. А мое мнение об иностранных специалистах сегодня слегка выросло.
Аптек, оказывается, в Москве практически и не было. На следующий день я приехал в следующую и последнюю аптеку английского провизора Джона Гордона, Он работал в основном для десяти-двенадцати врачей иностранцев, которые были в то время в Москве. Все наши монастырские лекари и народные умельца обходились своими запасами.
У него, как и у Арента был большой беспорядок в учете и хранении лекарственных средств, а вот в приготовлении препаратов он был также искусен, как и его голландский коллега. И я понял, что мне, придется приложить немало усилий, чтобы у нас появились такие же специалисты.
А вот иностранные врачи не на шутку испугались предстоящего экзамена и проверки документов. Трое лекарей исчезли, как только прошел слух о предстоящих событиях, видимо у них не было вообще никаких дипломов.
Остальные, уже зная, что без разрешения Аптекарского приказа им запрещена практика, безропотно приехали ко мне. Так, что когда я утром в назначенный день прибыл в приказ меня, ожидали уже трое человек. Все документы у них были в порядке, они действительно закончили медицинские факультеты. Не знаю, какой проверки они ожидали, но когда я открывал шторы, закрывавшие, висевшие на стене, рисунки строения человеческого тела, внутренних органов, глаза у них изумленно расширялись.
Почти все они прилично знали анатомию человека для своего времени. Но вот когда речь заходила о функции органов, мне, конечно, очень трудно было удержаться от смеха. Но в мою задачу сейчас входило не учить их, а понять, не навредит ли такой врач еще больше своему пациенту.
Во второй половине дня приехал и Луиджи Траппа, показавший на экзамене примерно такие же знания, что и все остальные, он ни словом не напомнил мне о печальном эпизоде, когда его за подглядывание палками выгнали с моего подворья. В итоге я решил, что лучше такие лекари, чем никакие и разрешил практику всем, кроме двух, уже совсем тупых врачей, которые, похоже, всю учебу провели в таверне, А уж как они получали свой диплом, понятия не имею.
На следующий день я рассказал государю о предварительных результатах, на что он тут же приказал, стоявшему рядом с ним дьяку объявить в розыск скрывшихся самозванцев и, судить их, как полагается.
А вот моя фраза про мандрагору заставила его встревожиться. И я чуть было не потерял своего первого аптекаря, который мне пришелся по нраву. У меня совсем вылетело из головы, что мандрагору в средние века считали не просто растением. И я еле убедил государя, что аптекарь выполнял распоряжения лекаря и что вытяжка мандрагоры в небольшой дозе действительно может облегчить боль, но туманит сознание.
Но, Иоанн Васильевич выглядел так, как будто он еще бы раз с удовольствием поджарил Бомелиуса на сковородке.
Зато разговор на тему лекарской школы у меня на этом фоне получился очень неплохой. Мне было разрешено увеличить число учеников до пятидесяти человек и в том числе готовить десяток аптекарей. Кто будет им преподавать, мне теперь было известно, никуда не денутся, если хотят дальше работать в Москве, будут учить не только своих помощников, но и моих студентов. У меня, кстати, во время раздумий на тему выписки лекарственных средств, появилась мысль, что если вместо латыни для выписки лекарств использовать современный русский язык, для этого времени это все равно, что иностранный, зато для провизоров и докторов на Руси это будет свой язык, который никто кроме них не понимает. Только этим решением наделаю себе опять работы аккуратно переписать названия всех известных лекарственных препаратов, растительного животного и минерального происхождения на будущем русском языке.
Но вот когда я осторожно коснулся в разговоре темы изучения лекарями трупов, хотя бы казненных преступников, чтобы школяры могли тренироваться на них для практики, то царь, перекрестившись, сказал:
– Ты, что Сергий Аникитович, думаешь, я не знаю, как у латинян в университетах ихних людей режут. Знаю я все это. Дозволяю я своей волей. Но чтобы после резки такой похоронить по-божески с отпеванием, как всех хороним. А кости ежели нужны, так, вон нехристей по Москве, сколько помирает, вот их и возьмите сколько надо.
А грех свой отмолишь, пусть митрополит епитимью наложит. И я молиться сегодня буду, что грех на себя такой взял.
Это было для меня так неожиданно, что я даже не нашелся, что ответить царю, лишь заверил, что все будет по христианскому обычаю.
Когда же я приехал после этого разговора к митрополиту, тот кричал на меня, топал ногами, грозил анафемой, но против воли царской, зная о судьбах предшественников, не пошел. Однако потребовал, чтобы в этой школе был свой священник, который будет следить за всем, что у нас делается.
Довольный проведенным днем я приехал домой, где меня, оказывается, уже ожидал отец Варфоломей и с грозным выражением лица немедленно потребовал пройти к нему и исповедаться в своих многочисленных грехах. Каким образом его уже известили о нашей беседе с митрополитом – для меня была загадка. Но пришлось послушно идти в церковь и отвечать на вопросы типа; не от дьявольских ли происков и нечистой силы мои желания появились, и не пошатнулась ли моя вера в господа Иисуса нашего, раз мертвых людей резать хочу. Пришлось еще два часа вести разговор и с отцом Варфоломеем, хотя тот, уже наглядевшись всего, что творилось у нас на подворье, стал гораздо менее придирчивым, чем раньше, когда он, увидев, где-то поднимающийся черный дым, бежал посмотреть не бесовской ли какой обряд исполняется. Наконец, он сам, утомившись от назиданий, отпустил меня к себе.
Я по уже ставшей обычной привычке не мог пройти мимо своей ювелирно-кузнечной мастерской. Основная работа уже была закончена и, все расходились, думая, что меня сегодня не будет. Так, что когда я зашел в мастерские, почти во всех помещениях никого не было. Только неугомонный Кузьма сидел за шлифовкой своих линз. Дельторов весь удачный хрусталь, полученный в двух последних варках, отдал ему. И сейчас Кузьма пытался, сотворить что-нибудь путное. Он с удивлением рассказал, что это стекло оказалось "мягче" прежнего и гораздо лучше обрабатывается и шлифуется. А потом он вытащил из-под верстака медную трубку около метра длиной сделанную из двух половинок и подал мне.
У меня по спине побежали мурашки, я держал в руках подзорную трубу.
Я выскочил на улицу и посмотрел в наступающих сумерках на дом и действительно он сразу оказался почти рядом, конечно изображение было перевернутым и не очень ясным по краям линзы бродили радужные переливы. Но это была подзорная труба!
– Кузьма, ну-ка давай рассказывай, как это получилось?
– Так Сергий Аникитович, я и сам не понял, что сделал, вроде вначале хотел трубку сделать, чтобы удобнее держать, А когда две трубки сделал, чего-то решил их вставить друг в дружку и посмотреть, чего получиться, А оно вишь, как оказалось, что видно как рядом стало, только почему-то вверх ногами все.
Слушай Кузьма, кажется мне, что бы все не перевернутым было, нужно еще одну линзу между этими двумя поставить.
Не успел я это сказать, как ювелир несколькими движения разобрал свой прибор и лихорадочно начал перебирать на своем столике все свое стекло.
– Кузьма, хватит на сегодня, темно ведь, завтра с утра займешься этим делом.
Но тот посмотрел на меня такими жалобными глазами, что я махнул рукой и ушел.
Пусть этот фанатик делает, что хочет, по крайней мере, лавры Галилея он уже себе забрал.
Дома меня уже все заждались, и как только я появился, все закрутились вокруг меня. А мне сегодня было уже не ужина не до жены. Заснул я прямо за столом.
Утром, прежде чем ехать в Думу заглянул в мастерскую. Неугомонный ювелир был тут, как тут, Вид у него был жуткий, помятое лицо, красные глаза, но он с торжеством протянул мне трубу длиной метра полтора, и с извиняющимся видом сказал: