— Имена! Говори имена! Давай же! — круг порошка осыпается вместе с землей. Мешочки ползут, а мертвые становятся ярче, вспухают объемом. Я качаюсь от накатившего морока, встряхиваю девочку:
— Скорее! Они впитывают нашу жизнь!
— Эйлин! Натан! Анна! Истер! — она с плачем падает на колени, роняет нож и закрывает голову руками. Перехватываю оружие и дергаю за запястье. Режу ладонь. Края раны раскрываются ртом. Проступают алые бисеринки, медленно набухают, а потом черная кровь моментально заполняет разрез, жарко выплескивается. Господи. Шрам будет больше моего! Прижимаю лезвие, переворачиваю, пачкая.
— Дай им нож, живо! — окрик из-за спины. Я пропустила, когда оборвалась молитва. Защитный контур разрушен. Отталкиваю девочку на землю. Малышка рыдает и баюкает раненую кисть, но перестает существовать, когда я делаю шаг вперед. Мертвые совсем близко. Вновь чувствую запах огня, но не старый едкий дым, нет — боль горячих танцующих языков. Время и кровь будто замедляют ток. В ушах шумит, а на периферии зрения мелькают изломанные силуэты.
Они нашли меня.
Голодные тени скользят за окнами. Рвутся и перетекают, уклоняясь от света. Ищут лазейку. В сравнении с ними, двое впереди живее всех живых. Протягиваю окровавленное лезвие. Сзади щелкает взводимый курок.
Верно, пули тоже из железа. Навсегда духов не прогонят, но нас защитят.
Я почти вижу, какими они были. Искрами в изувеченных разложением чертах, звуками: имена возвращают покойникам лица. Прикосновение костей в черных ошметках мяса отзывается морозом за лопатками.
Теплая кожа.
Кем бы они не казались, внутри мы одинаковы.
Разжимаю пальцы. Нож падает в могилу.
Стены вздрагивают. Мир накреняется, расплывается на мгновение, где-то лопается стекло — прямо в моей голове. Воздух мерцает, пропуская мальчика домой.
Нарастает звон. Упав на колени, закрываю уши, только не помогает. Если тени тоже войдут, что со мной станет? Может, у незнакомки есть молитва и на этот случай?… Господи, невыносимо гром…
— Эй. Ты жива? — что-то давит под ребра. Ботинок.
— Отвали, — с трудом переворачиваюсь набок. Земля обжигает холодом щеку. Вокруг очень тихо и легко. Пусто. Тьма… ушла, забрав тревожные шорохи. Я выдыхаю не вижу дыхания.
— Вы молодцы. Я думала, будет хуже.
Да уж. Хорошо, что они не сопротивлялись. Я бы не смогла гоняться за призраками с ножом — после того, как видела их живыми. Поднимаюсь и помогаю встать бледной как полотно девочке.
— Надо перевязать рану, — порез сильно кровит. — Я не хотела резать так глубоко. Просто…
— Испугалась, — всхлипывает она. — Я так испугалась!
— Прости.
Подходит девушка, достает из кармана стилет:
— Я не взяла аптечку, — хмуро признается прежде, чем отрезать подол от девочкиного нарядного платья. — Потерпи, будет больно. Надо туго затянуть. Малышка зажмуривается и стискивает губы. Полоса ткани с вышитыми маками расцветает свежими бутонами.
— Готово. Пора уходить. Но сначала сжечь дом. Помоги притащить ветки с улицы.
— Зачем? Они ведь уже ушли, — не знаю, куда деть руки: девочка прижалась к ногам, вцепилась в шорты. Повторяю про себя: глупая. Я же тебя ранила. Что ты делаешь?
— Призраки — да. Но если не хочешь, чтобы твои друзья последовали за нами, придется дать им что-то взамен.
Горло перехватывает спазмом. Лицо незнакомки нечитаемо.
— Что… почему ты их видишь? — и знаешь способ прогнать. Пожар отвлечет их на пару часов. — Кто они? Кто ты?
— Нина, — моргаю. Девушка дергает косу. Смутилась? — Я вижу их по той же причине, что и ты. Мы похожи. Ты не заметила?
— Чего не заметила? — она не делает вещи понятней.
— Что нам обеим нравится поджигать, — Нина криво улыбается и, подхватив рюкзак, ныряет в черноту дверного проема.
Поджигать. Как просто. Замираю, прислушиваясь к новому знанию. За ним кроется что-то особенное, подобно отголоску чуда в белесом шраме на ладони. Не ответы, лишь вопросы, но…
Это место. Сколько еще домов с похожей историей?
Сегодня станет на один меньше. В груди разливается тепло:
— Пойдем, — говорю девочке. — Сожжем здесь все.
Перетаскиваем хворост к могиле. Девочка помогает, несмотря на почерневшую от крови повязку. В конце Нина, забрав свет, ненадолго спускается в яму. Сухой хлопок. Шелест. Девушка возвращается с запахом горелых волос, бесцеремонно запихивает блеснувшую стеклом колбу в карман моих шорт:
— Всегда носи с собой. Нет, не трогай, — перехватывает за руку и больно выкручивает запястье. — Потом посмотришь. Этого хватит на некоторое время. Они перестанут тебя видеть. Не открывай, не повреди печать — тогда чары нарушатся. И уж точно постарайся не разбить, — она словно хочет сказать больше, но отворачивается, поправляет ближайшую вязанку. — Тебе нужна передышка. Выглядишь ужасно.
— Спасибо…
— Разве ветки не должны были сгнить? Прошло много лет, — спрашивает девочка из-за целого леса по ту сторону могилы. Трогаю гладкое, прочное дерево. Она права: странно.
— Местные постоянно приносят свежие. Думают, что так запирают духов внутри дома, — на мой удивленный взгляд девушка пожимает плечами:
— В глуши обожают суеверия. Они будут обсуждать сегодняшний пожар месяцами.
Киваю. Нина щурится и закусывает губу. Начинает рисовать: несколько невесомых линий — и воздух высыхает, а в самой гуще ветвей, где кости, зарождается огонь. Щелкая и дымя, рыжие языки карабкаются к потолку.
Жар опаляет лицо, гонит прочь:
— Эй! Иди сюда, — зову девочку. Клубы дыма наполняют комнату. Спеша к выходу, малышка оборачивается и звонко выкрикивает:
— Эйлин! Натан! Анна и Истер! Я запомню! — невольно улыбаюсь. Я тоже запомню: чудовища обратились людьми. Многие годы существовали страшилкой для детей, а завтрашним утром станут пустыми горелыми скелетами, но сегодня, на несколько секунд — сжимая окровавленную сталь, осыпаясь прахом, — они были живы.
Быть может, есть способ воскреснуть… спастись — и для монстров вроде меня. ***
Пламя ширится, пока не завладевает крышей. Выбивает тени из-под деревьев, заставляя лес отступить. Дом гудит, визжит, ухают лопающиеся балки, с длинным вздохом обрушивается кровля. Мы пятимся от колючих искр.
— Как нам вернуться домой? — отсветы пожара делают лицо волшебницы по- детски беззащитным. Я вижу родинку-слезу на скуле под правым глазом и что Нина младше, чем кажется. Чем хочет казаться.
— Придется прогуляться. Пару километров вдоль реки. Идем быстро, иначе опоздаем, и тогда сидеть здесь еще сутки. Не отставайте.
Девушка резко разворачивается и, не оглядываясь, уходит в чащу вслед за своим огоньком. Скользит между стволов с легкостью, выдающей привычку к подобным прогулкам. Мы же спотыкаемся о каждый чертов корень, влезаем в какие-то дремучие заросли, хотя идем прямо за ней. Девочка путается в ногах особенно часто. Белый шар безжалостно удаляется.
— Стой! Подожди нас! — кричу я. У меня полно вопросов, но их не задать, когда между нами половина леса.
— Я не собираюсь с вами нянчиться! Не успеете — брошу здесь до завтра, — доносится в ответ. Черт возьми! Да она просто убегает!
— Эй! — и притворяется глухой. Я ругаюсь сквозь зубы и, подхватив девочку на руки, ускоряю шаг. Тяжело, очень, но нельзя оставаться здесь. Ночь пока спокойна, но к рассвету погребальный костер догорит, и тьма оживет хищными силуэтами. Поэтому — почти бежать, пусть колючие кусты царапают кожу, цепляют волосы и одежду. Нестрашно, скорей.
— Посвети телефоном, — вспоминает о фонарике девочка.
— Я его потеряла, — бросила в грязи могилы. Идиотка. Глаза давно привыкли к темноте, но с фонариком перебираться через поваленные стволы и скалистые уступы было бы гораздо проще.
Нинин свет вспыхивает и меркнет, потом вовсе пропадает, и вот мы продвигаемся вперед скорее по инерции. Мышцы дрожат от усталости, и вскоре я опускаю девочку на землю.
— Смотри! Там! — она указывает на серебристый отблеск чуть слева. — Это Нина! Нет, это деревья кончились, запнувшись о каменистый берег реки. Журчание потока оглушает — после хрупкой тишины чащи, где звуки прячутся в шелесте хвойного ковра. По берегу идти проще, а видно дальше: лунный свет дробится в течении, оглаживает серые валуны и расчленяет угольный монолит подлеска до мельчайших веточек.
— Вон она! — нашли. Холодная звезда вновь обозначает направление. Цепляясь друг за друга и стараясь не поскользнуться на гладких камнях, переходим на другую сторону: вода не достает и до колен. Холодная и быстрая, обдает ледяными брызгами и норовит сбить с ног. Девочка высоко подбирает оборванное платье, но все равно промокает до пояса. Жалуется:
— Есть хочу, — киваю: мой желудок тоже давно сводит от голода.
Лес редеет, рассыпается тонкими деревцами по долине. Река здесь разлита шире, камни сменяются травой и топкой грязью.
— Я вижу дорогу! — радуется девочка, когда шар замирает. Чем ближе, тем яснее различимы столбики на каменной изгороди, отделяющей ленту асфальта от полей. Один из столбов, обмотанный куском тряпки, отмечает конец пути.