— Нет, — Клим покачал головой, — не приплывёт. Кому надо в это время сюда? Если и будет кто, так только кости наши приберёт по-христиански, и на том спасибо.
Видимо, Клим был прав, потому что его собеседник сразу заметно приуныл и глубже спрятался в свой тулуп. Эти люди готовились к смерти, они ещё не начали голодать, но уже понимали, что их ждёт впереди. Понимал это и Морт, но сейчас его не заботила их судьба, он только удивился, что язык, на котором говорят эти люди, ему знаком, хоть он и не разговаривал на нём почти двадцать лет. Русский язык.
Теперь он начал понимать, что даже его силы не хватает, чтобы удерживать картинку дальше, изображение стало расплываться, пока не сменилось полной темнотой.
Когда Морт открыл глаза, было уже раннее утро, в лесу пели птицы, солнце слепило глаза, а сам он лежал на спине. Привстав, он разглядел пень, плохо переживший вчерашние издевательства. В центре зияла выжженная дыра, едва ли не до самых корней, а по краям находились две небольшие застывшие лужицы воска.
Встав на ноги, охотник наспех прибрал следы колдовского ритуала, после чего скачками побежал в резиденцию, чтобы держать совет со святыми братьями.
Карта, развёрнутая на столе, была нарисована плохо, да и места, изображённые на ней, были мало изучены. В том месте, где заканчивался берег Норвегии, начинались белые пятна. Но остров далеко на севере был обозначен. Прикоснувшись к карте, Морт провёл пальцами линию по морю, пока не уткнулся в этот остров, стоило прикоснуться к его изображению, как в голове вспыхнула виденная ночью картина. Серые волны, каменистый берег, частично затянутый льдом и одинокий домик. Под ним стояло название «Шпицберген».
— Он здесь, — заявил Морт, поднимая глаза на собравшихся, — то есть, пока нет, но он туда направляется. Нужно его догнать.
— Не догоним, — сказал брат Николас, один из старших следователей, что тоже занимался этим делом, — слишком далеко, а нам до моря добираться не одну сотню миль. Он успеет скрыться, сделав то, что требуется.
— Есть скоростные корабли, — напомнил Доминик, — попробуем перехватить его на обратном пути.
— Что же, — брат Николас не стал спорить, — раз ты так говоришь, то попробовать стоит, немедленно отправляйте экспедицию в ближайший северный порт.
Увидев глаза Морта, внезапно загоревшиеся надеждой, он добавил:
— Отправьте в погоню не менее десяти святых братьев, для надёжности, мало ли что.
— Он что, мне не доверяет? — спросил Морт у брата Доминика, когда они остались наедине, — считает, что я могу предать церковь?
— Более того, — согласился брат Доминик, — я тоже тебе не доверяю. И со временем всё больше. Поделись, откуда у тебя эти сведения?
— Было видение, — признался охотник, — я разглядел картину этого острова и даже двух русских моряков, потерпевших кораблекрушение, они сидят там и ждут смерти.
— Видение? — подозрительно спросил Доминик, — сдаётся мне, что видения так просто не случаются. Кроме того, ты несколько недель изучал книги по магии, сатанинским культам и алхимии, а теперь у тебя видение. Уж не сам ли ты его подстроил?
— Сам, — Морт не стал отрицать, — я провёл обряд, который мне показал это место.
Брат Доминик побледнел.
— Ты понимаешь, Петер, что я теперь обязан отдать тебя под арест?
— Понимаю, — смиренно сказал охотник, — а отдашь?
— Нет, — буркнул инквизитор, — не отдам, я думаю, ты ещё не встал на сторону врага рода человеческого, а потому не буду на тебя доносить, тем более, что схватить колдуна не сможет больше никто, нам придётся взять тебя с собой, но учти, за тобой будут постоянно следить.
— Пусть, — отмахнулся охотник, — я знаю, что и зачем я делаю.
— Уверен?
— Да.
— Хорошо, я постараюсь правдоподобно объяснить остальным, откуда ты взял сведения о местонахождении колдуна, а теперь собирайся, дорога каждая минута.
Сборы не заняли много времени, вещи им не нужны, всё необходимое они получат в порту. Поэтому те несколько часов, что были в его распоряжении, Морт потратил на то, чтобы побыть со своей женой. Они почти не разговаривали, просто сидели, обнявшись, и глядели друг другу в глаза. Морт пытался прислушаться к своим чувствам. Что-то происходило, но описать это словами он бы не смог. Как будто в нём разгорался пожар, пламя которого делало его сильнее и злее, а рядом с Марией это пламя почти сразу гасло, он внезапно становился спокоен, накатывало необъяснимое блаженство, сопоставимое, разве что, с тем, которое испытывает человек, сбросивший со своих плеч непосильное бремя. С ней он чувствовал себя… живым.
— Я боюсь, — проговорила она, наконец, гладя его маленькой ладонью по щеке, — боюсь, что ты не вернёшься.
— Я вернусь, — уверенно заявил он, — я сильнее колдуна, мне нужно только найти его и Зло, что ненавидит человеческий род, будет побеждено. Навсегда.
— Я боюсь другого, — сказала она, промокая платочком слёзы в уголках глаз, — ты меняешься, Петер, становишься кем-то, кого я не знаю, я помню тебя другим, ты и есть другой, но иногда становишься кем-то…
— Кем?
— Не знаю, но я давно заметила, стоит тебе заговорить о деле, как прежний Петер куда-то исчезает, появляется другой, страшный, опасный для всех.
— Только такой я смогу победить Зло, — упрямо сказал он, понимая, к чему клонит жена, в душе его стала закипать злоба, но он смог её задавить, — я люблю тебя, и люблю его.
Его рука погладила женщину по животу.
— И мы тебя любим, Петер, вернись к нам, пожалуйста, не оставайся там.
Что именно имела в виду Мария под этим словом, объяснять не требовалось, он сам это понимал, и снова делал выбор в пользу другого себя, того, кто своим злом сокрушает ещё большее зло.
— Мне пора, — сухо сказал он, с трудом расцепив её руки, — береги себя и жди. Месяц, может быть, два. Я вернусь, думаю, что с победой.
Во дворе уже цокали копыта лошадей, экипаж, призванный доставить группу инквизиторов на северный берег Германии, остановился во дворе, ждать было больше нечего. Нежно поцеловав жену, он вышел на улицу. Никаких вещей у него не было, только он сам и оружие, давно ставшее частью его тела.
Глава двадцать пятая
— С чего ты взял, что это были русские моряки? — спросил брат Доминик, закутанный по самые глаза в меховую шубу, — ты разве знаешь их язык?
— Знаю, — кивнул Морт, он, в отличие от инквизиторов, почти поголовно происходивших из южной Европы, холода не боялся и был одет только в свой дорожный плащ.
— Откуда? — снова спросил Доминик, — ты не говорил, что бывал там, ведь дела Святой Инквизиции не распространяются на территории, занятые московскими схизматиками.
— А ты никогда и не интересовался, откуда я родом? — напомнил Морт с усмешкой, — и чем я занимался до того, как стал работать на Инквизицию, тоже тебе неведомо.
— Расскажи.
— Места, где я родился, тогда назывались Литвой, но сейчас, насколько мне известно, они отошли к Москве. Вряд ли я смогу показать это место на карте, тогда я не знал географии.
— Я знаю, — кивнул Доминик. — Князь литовский постоянно грызётся с королём Польши, даже папа не в силах помирить их, а тем временем царь схизматиков постепенно прибирает их земли к рукам. И чем же ты там занимался?
— Мой отец был охотником, — начал рассказывать Морт, его почему-то потянуло на откровенность, — мы жили в небольшом домике в лесной глуши, даже дорог поблизости не было. Матери я не помню, она умерла, когда мне было два года. Отец растил меня один, он же научил меня всему, что знал сам.
— Так вот откуда твои навыки охотника, — подвёл итог Доминик.
— Да, к восьми годам я уже умел ориентироваться в лесу, читать следы, звериные и человеческие, стрелять из лука и арбалета, последний мне давался плохо, не хватало сил, чтобы натянуть тетиву. А чуть позже отец раздобыл ружьё, настоящий кавалерийский карабин, свинец и бочонок пороха. Не знаю, где он его взял, украл у солдат, а может, выменял на что-то, с ружьём мне было проще управляться. Отец часто куда-то пропадал, а возвращаясь приносил с собой одежду, хлеб, соль и новости, которые пересказывал мне. Думаю, он ходил туда, где жили крестьяне и выменивал у них всё это на мясо и шкуры. Но важнее всего были новости. Другим детям родители рассказывают сказки, но отец сказок не знал, а потому ночью, когда мы укладывались спать, он рассказывал мне о жизни в большом мире. Кто-то женился, а кто-то умер, кем они были, как выглядели, чем знамениты, от него я узнавал, что есть другой мир, где живут люди, много людей, живут они вместе, много домов называются деревней, а очень большая деревня называется городом, людей там, как муравьёв в муравейнике. Отец говорил, что в городе был только один раз, ему не понравилось. Изредка он рассказывал о войне, когда много людей с оружием собирались и убивали друг друга, примерно так, как мы с ним убиваем зверей. Рассказывал часто подробно, думаю, он сам успел где-то повоевать в молодости. Иногда я видел других людей, изредка они останавливались в нашем доме, ночевали, а потом снова отправлялись в путь. Это были мужчины и женщины, иногда даже дети, но с ними я почему-то не сходился. Они все подолгу беседовали с отцом, но смысл тех бесед я понял намного позднее, когда подрос. Тогда я понимал только одно, что не все люди хорошие, многие из них злые и жадные, а другие люди от них страдают.
— Кем были эти люди? — спросил Доминик, переваривая услышанное.
— Отец укрывал беглых, крепостные, сбежавшие от своих хозяев, они искали лучшей доли, бежали чаще на запад, надеясь пристроиться там. Возможно, кто-то пристроился, другие же снова попадали в неволю, но я помню их глаза, им было неважно, куда бежать, важно было, откуда они бежали. Из их объяснений я вынес только одно, что на старом месте их ждала только смерть. На новом же они могли на что-то надеяться.
— Это пограничные места, — заметил инквизитор, — они часто подвергались разорению, думаю, местным крестьянам, и правда, жилось нелегко.
— Они не упоминали врагов внешних, — возразил охотник, — все беды приписывались помещику, неважно, литвин он, поляк или русский. Тот, кто отбирал у них последнее. Такое было повсеместно, но в некоторых местах приходилось тяжелее всего.
— А что было потом?
— Отец был уже немолод, его мучила какая-то болезнь, он слабел на глазах, а добывать зверя ему было всё труднее. Правда, подрастал я, всё чаще отправляясь на охоту в одиночку. Но в тот раз медведь подошёл слишком близко к нашему дому, мы поздно его услышали, отец схватился с ним, имея в руках только короткий нож. Это было не так страшно, ведь он уже не раз участвовал в таких схватках и всегда выходил победителем. Увы, старость и болезнь отняли у него все силы, я успел схватить ружьё и выстрелить. Медведя я убил, но поздно, отец был уже мёртв.
— И что ты сделал?
— Я слышал, что такое похороны, а потому закопал отца в землю, завернув в шубу. А сверху поставил крест, сколотив две палки. Потом ещё немного подумал и украсил могилу рогами оленей и клыками медведя. Решил, что так будет лучше. Дальше я жил один, но недолго, мне стало невыносимо жить там, где нет отца, единственного близкого человека.
— Ты ушёл? — спросил Доминик очевидную вещь.
— Да, я собрался, взял вещи, какие были, даже тощий кошелёк с серебром, отец мне показал, где оно хранится и даже объяснил, как следует им пользоваться. Взял с собой и ружьё, к которому почти не осталось пороха, нож, с которым не расставался тогда и сейчас. Перед уходом я сидел на могиле отца и прощался с ним, слов подобрать не мог, просто плакал и бормотал что-то. А потом ушёл, в путешествии по лесу не было ничего нового или необычного, мы часто уходили далеко от дома в поисках зверя. А теперь я зашёл чуть дальше обычного, шёл на закат, я помнил, что беглые люди направлялись туда, думал, что и мне там будет лучше. Я легко добывал пропитание охотой и ни в чём не нуждался. Первое время.
— И как?
— Моё удивление было велико, когда лес внезапно кончился, только что я шёл среди деревьев, а теперь их не стало. Я не на шутку испугался и хотел повернуть назад. Но потом мне стало любопытно, я увидел людей и большие красивые дома. Нашёл дорогу, по которой шли люди, ехали телеги и верховые. Они говорили на непонятном языке, я пытался запоминать слова, но получалось плохо. Очень скоро я убедился, что не все люди хорошие, на одном из перекрёстков меня встретили солдаты, отняли ружьё и сильно побили. Вещи мои их, впрочем, не заинтересовали, я сохранил нож и серебро, которое помогло мне не умереть с голоду. А ружьё было не такой уж большой потерей, охотиться мне теперь было не на кого, звери не живут там, где нет леса.