— Хочешь заставить меня гадать? — он улыбнулся. — думаешь, что я хочу причинять тебе боль? Нет. Я беспокоюсь о своем лагере, и было бы очень нехорошо, если бы я совершил такую оплошность поверив твоим невинным глазам. Вопрос остается тот же. — мужчина вздохнул. — ладно, не плачь. Давай начнем с самого начала. — он подтянул ткань своих штанов с колен, и положив ладонь на одеяло, коснулся моих ног. — как тебя зовут, откуда ты родом, откуда бежала, сколько тебе лет и как ты нашла наш лагерь?
— Меня зовут Ника. — прошептала я. — мне четырнадцать лет. Я родилась в Польше, но нашу деревню разрушали немцы, когда мне было двенадцать. Тогда один военнокомандующий решил забрать меня с собой, и… — я заплакала.
*Воспоминания Ники.
*День первый. За двенадцать часов до приезда в элитный бордель офицеров СС.
Я сижу на заднем сидении автомобиля этого молодого мужчины, и слушаю, как он обсуждает будущее со своим водителем. Слушая мое дыхание, он иногда поворачивался ко мне, и мы сталкиваемся взглядами, но вместо страха, который должен бы сковывать мою душу, я, как девочка, не знающая ласки мужчины, но чувствующая нутром его интерес, робко краснею отводя взгляд в окно. Леса. Мы проехали уже так много, а этот хвойный лес кажется нескончаемым. Тихо. И тишина эта умеет пугать. Вдруг, резкий раскат грома заставил меня испугаться. Я вцепилась от страха в сидение на котором сидел молодой офицер, и почему-то мне показалось, что он улыбнулся. Капли дождя упали с небам на лобовое стекло, и водитель засмеялся.
— Вот и встанут наши танки на той дурацкой горе, офицер. — мужчина остановился.
— Почему мы остановились? — спросил у него молодой офицер. — на открытой дороге, где нам даже не свернуть в лес. Ты в своем уме?
— Буквально минуту. — водитель вынул какой-то инструмент похожий на ключи и вышел из машины.
Офицер повернулся ко мне, и молча улыбнулся, наблюдая, как мои губы все же начинают расплываться в девчачьей улыбке. Наверное, это странно, что я как-то хочу больше говорить с ним, чем убегать. Хочу послушать его, а не молить об освобождении. Наверное, меня не поймут многие, но я не чувствую опасности от этого человека. Мужчина вынул из-за пазухи желтую упаковку с надписью «Schokolade». Не раздумывая, я взяла ее, и лишь спустя несколько секунд спустя подумала, что это неприлично с моей стороны. Робко протягивая ее обратно, я заставила молодого офицера рассмеяться.
— Нет. — он выставил раскрытые ладони вперед аккуратно отталкивая плитку. — это тебе. Попробуй. Сладкий.
Я сморщилась в удивлении, и тут ему стало ясно, что я его не понимаю.
— Шоколад! — восторженно произнес мужчина, и раскрыв упаковку отломил дольку. — шоколад. Ам, и в рот. — он поднес коричневый, треугольный кусочек к губам, и почмокал ими. — ммм. Попробуй, шоколад!.-мужчина поднес его к моему рту. — сделай так «А-а-а».
И я открыла рот. Коричневый, тающий в моем рту незнакомый мне вкус разлился по языку, и я, не понимая его начинки, смаковала сладкое послевкусия с привкусом каких-то фруктов. Возможно яблока или чего-то похожего. Молодой офицер вышел из автомобиля, и склонился над колесом, с которым возился водитель. Он о чем-то спросил у водителя, и тот улыбаясь что-то ответил. Если бы они говорили на моем языке, то я смогла бы прочесть по губам. Оба мужчины вернулись спустя несколько минут, и машина тронулась с места.
Мы ехали так долго, что когда наступила кромешная тьма, машина заехала на какой-то пост, где дверь автомобиля раскрыл какой-то мужчина, и кивнув другом сторожевому, разрешил проехать дальше. Водитель попросил молодого офицера дать ему десять минут на технический осмотр, и тогда, мужчина сел ко мне на заднее сидение. Как только дверь за ним закрылась, он сжал вместе ноги, и кивнул мне на них. Я не понимаю, что он от меня хочет, но вдруг, мужчина запустил ладонь в мои растрепанные волосы, и ласково начал укладывать меня на свои ноги головой. Видимо, он понял, что я уже засыпаю. Поглаживая лицо, проникая в волосы, и водя ими нежно рукою, он напевал какую-то колыбельную. Мне так казалось, что это колыбельная. Урчащий голос способствовал засыпанию. Почему-то я подумала, что у него есть младшая сестра. Если нет, то как объяснить его странное отношение ко мне?
Веселый водитель смеясь залез обратно в машину, но услышав, как этот офицер поет мне колыбельную, он сразу же замолчал, и на секунду мне показалось, что даже машину он завел тише. Мужчина пел долго, но только сон словно рукой сняло, и мне хотелось просто слушать его приятный, хрипловатый голос. Все это время, его ладонь поглаживала мое плечо, бок, и в такт своей песни он немного раскачивался из стороны в сторону. Когда он остановился в своем пении, то я почувствовала, его взгляд на себе, и сразу же зажмурилась, делая вид, будто сплю. Он аккуратно снял с себя пиджак и укрыл меня им. Почему я хочу плакать?
*День второй. Приезд в элитный бордель офицеров СС.
Высокий, подтянутый мужчина привел меня в небольшой внешне дом в котором, как оказалось было больше шести комнат. Вокруг никого, но вдруг из комнаты вышла женщина лет сорока. Полностью обнаженная, но поверх ее тела был надет полупрозрачный халат в нежные, розовые цветы. Она облокотилась обеими ладонями о дверной косяк, и улыбнулась мужчине. Он сел в кресло, а женщина принесла ему высокий стакан, наполненный холодной водой с лимоном. Я осталась стоять в самом центре комнаты на круглом, вишневом ковре, пока офицер медленно пил, женщина обхаживала меня со всех сторон, вальяжно курила и все искала какие-то изъяны. Подойдя ближе, она запустила ладонь в мои волосы, и вдохнула их запах.
— Полячка? — удивленно спросила женщина, и офицер кивнул. — ты ведь прекрасно знаешь, что ее нельзя взять для удовлетворения офицеров. Она испортит чистую кровь, а смешивание приведет тебя к концлагерю, как предателя. Смешивание кровей, Боже, Генрих, о чем ты думал?
— А что я должен был сделать? — мужчина допил воду, и аккуратно поставил стакан на стол. — она еще ребенок, и если бы я не вмешался, то она могла погибнуть.
— Брось свое благородство к черту подальше. — женщина толкнула меня плечом. — она загонит нас в могилу, если кто-то узнает, и все это будет из-за тебя.
— Никто не узнает какой она национальности, если ты не будешь трепать своим ласковым язычком. — Генрих нежно посмотрел на меня, а его тонкие губы исказила приторная улыбка. — тем более, она выглядит очень зрелой.
— Хорошо. Будь по твоему, но, если она нарушит хотя бы одно правило, я спихну ее на плечи Отто. — женщина ушла в комнату.
— Только через мой труп, Грета! — грубо произнес Генрих. — если Отто тронет ее хотя бы пальцем, клянусь Богом, Грета, клянусь самим Богом, но я убью его.
— Тише, мальчик. — Грета коснулась его ладонью из-за дверной рамы. — тише, мой милый. Ты слишком эмоционально реагируешь на каждое слово касательно Отто. Что за личные счеты, ласковый мой?
— Не называй меня так. — прошипел Генрих. — не имей этой дурацкой привычки трогать меня, называть своими грязными словечками меня. Я, в конце концов, не спал с тобой!
— Так, Генрих, дорогой, не слишком ли ты нагло себя ведешь? Тебе нужна моя помощь в сокрытии твое девчонки, и я иду тебе на встречу, а вместо благодарности, ты смеешь повышать на меня голос. Милый, так дела не делаются. — улыбаясь ответила Грета. — совсем не делают.
— Грета, не начинай. — Генрих резко облокотился ладонью о косяк. — одно мое слово, и тебя опустят на три позиции вниз. Забыла, как обслуживала по сто человек солдат за неделю? Или ты хочешь обратно?
— Не смей меня тыкать в это. — Грета обиженно хмыкнула и захлопнула перед лицом Генриха дверь.
*18:49. Разгар клиентов Греты.
Я стояла у окна заплетая волосы в тугие косы, и просто наблюдала за тем, как солнце постепенно скрывается за горизонт. Это было очень красиво. Последние лучи уходящего солнца заставили заблестеть стекло подъезжающей машины, и я увидела его. Молодой офицер вышел из машины, кивнул водителю, и я заметила, как он поправляет на себе форму, резко подтянувшись, он направился своей военной, уверенно походкой к дому.
Пока в гости к Грете наведывались мужчины, которых она радушно встречала, угощала чаем и всякие сладостями, а после садилась на колени к одному из них, выкуривая сигарету и рассказывая смешные истории, ко мне в комнату молча направился Генрих. Я продолжала стоять у окна, когда почувствовала холодок открывающейся двери. Повернувшись, я заставила офицера снова собраться, и он три раза постучал по уже открытой двери. Я кивнула, и только после этого он зашел. Сняв с головы свою фуражку, он положил ее на прикроватную тумбочку, и я увидела его густые, светло-рыжие волосы. Грета (женщина, что встретила меня утром) выдала мне тонкую, кружевную ночную рубашку нежно-голубого цвета, которая была приятна к коже и такой же шелковый халат. Офицер сел на край кровати, и засуну руку в свой пиджак, вынул из кармана темно-синий футляр.
— У меня для тебя подарок. — улыбаясь произнес Генрих, и похлопал три раза ладонью по месту рядом с собой, слово зовет котенка. — сядь, пожалуйста, ко мне.
Я снова нахмурилась, и тогда, Генрих вытянул руку вперед, а после медленно стал поджимать их к себе, и так три раза. Поняв, что он хочет, я отложила расческу в сторону, и забыв, что не закрепила волосы, почувствовала, как косы нежно рассыпались распущенными волнами по спине, и подойдя ближе к нему, почему-то решила протянуть ладони к его рукам, и Генрих, коснулся грубыми губами их. Это было так странно, но переполняющее эмоционально. Подвинувшись, он снова похлопал место на кровати, и я села перед ним, но Генрих показал мне пальцем круговой жест, и я поняла, он хочет, чтобы я повернулась спиной.
Боже. Его руки касаются моей спины, шеи и я чувствую, как мурашки россыпью непоседливых колючек заставляют испытывать не только смущение, но и расцветание почек начинающихся моих чувств. Тонкая, золотая цепочка с кулоном в форме капельки с темно-синим камнем нежно коснулась кожи, и мне стало неловко получить этот дар из рук взрослого мужчины. Это было неестественно для нас, и почему он так нежен ко мне, если я могу сыграть злую шутку с его жизнью? Его дрожащее дыхание нельзя было не чувствовать. Оно касалась моей кожи, а я не могла пошевелиться. Слезы. Почему я плачу? Почему я не хочу, чтобы он видел моих слез? Что с нами происходит?
Ночь. Она подруга моих слез. Она скроет их, чтобы он не видел.
Глава 6
Ника.
*День 394. Утро.
Раннее солнце пробуждается после сна, и я открываю глаза с первыми лучами. В комнате тихо, и только сонное похрапывание Генриха прерывает эту тишину. Приподнявшись, я аккуратно повернулась на левый бок, чтобы просто посмотреть, какой он, когда спит. Запуская пальцы в его рыжие волосы, я вижу, как ликует на стене солнечные лучи. Он открывает глаза, и я нежно улыбаюсь. Генрих недолго зевает, вытягивая ладони вверх заставляет хрустеть спину, и я, прильнув к гладкой коже, соединяю созвездия из его родинок губами в одно счастливое созвездие. Спустя столько дней моего пребывание здесь, я стала понимать, что он мне говорит, и могла отвечать ему, и это меня без сомнения радовало.
— Доброе утро, Генрих. — прошептала я, и он ласково улыбнувшись, нежно поцеловал тыльную сторону моей кисти. — что тебе снилось этой ночью?
— Доброе утро. — он зевнул прикрывая ладонью рот. — ночь сегодня была неспокойная, и ты не могла долго уснуть. — Генрих встал с постели. — ты ворочалась из стороны в сторону почти с двух часов и до шести утра, но ничего. — он надел свою белую майку. — после того, как я прижал тебя ближе к себе, ты быстро заснула, но представляешь, началась снова кукситься, стоило мне убрать с тебя руку.
— Правда? — удивилась я надевая халат. — не подумала бы. Мне казалось, что я, как уснула так и до первых лучей солнца. — подойдя к Генриху, я коснулась ладонями его запястий, и он улыбнулся. — тебе обязательно сегодня уходить?
— Увы, ты же знаешь, что я не могу не явится. К тому же, без меня штаб не сможет долго, а у нас сегодня первый за год крупный совет. Возможно, смогу встретить фюрера, а не просто слышать о нем, как обычно.
— И сдался тебе фюрер… — прошептала я посмотрев в окно. — зачем тебе все это?
— Ника, девочка моя, ты ведь знаешь, что мой долг это…
— Не начинай про это. — зыкнула я. — ты знаешь, прекрасно знаешь, что твоя жизнь в твоих руках, но ты словно привык слышать не меня, не себя, а своего самопровозглашенного Бога. Генрих, это прямая дорога в пропасть, где руку тебе никто не подаст.
— Прости, — он поцеловал меня в лоб. — но это мой долг. Не хочешь подумать о своем?
О каком моем долге говорил Генрих, я не знала, но только за все это время моего пребывание в борделе, меня никто не трогал, и Генрих, как бы я к нему не ластилась, никогда не смотрел на меня, как на женщину. Никогда. Так одевшись, он своим строгим шагом покинул моею спальню, я осталась стоять у окна, и просто смотреть, как его статная фигура удаляется от дома все дальше и дальше. Это становилось невыносимым. Чувства двоякости заставляли меня постепенно сходить с ума. С одной стороны, дикое желание больше похожее на ожог крапивы на губах, что было моим естественным позывом при виде Генриха, когда он только появляется на пороге комнаты. Это поцелуй. Я хотела целовать его губы долго, закрыв глаза и наслаждаясь каждым прикосновением. А с другой стороны, я хотела кричать. Кричать на него из-за того, что Генрих просто не хочет слышать меня. Это доводило до нервных мурашек, которые проходя по телу просто прикасались к нервным луковицам заставляя меня чувствовать настоящую истерику.
*День 400 в элитном борделе.
Его не было почти неделю. Каждое мое утро я начинаю с того, что, не открывая глаз просто вожу ладонью по второй части кровати, чтобы почувствовать его присутствие рядом, но увы. Холодная постель так и остается холодной, и меня бросает в тоскливую дрожь от этого. Я хочу обнять Генриха, но все что мне остается — фантом. Та часть него, что обычно лежала на левом боку всю ночь, и лишь изредка поворачивалась ко мне. Возможно, я просто схожу с ума, и мне кажется это, но иногда я ловлю себя на том, что чувствую по-прежнему запах его горячего тела, а иногда ночью, когда становится тоскливо до такой степени, что хочется выть, я вдруг ощущаю прикосновение его пальцев, и резко оборачиваюсь, но понимаю, что все это дым моих воспоминаний. Дым моих ярких воспоминаний, а не он. Мне больно это осознавать. Тогда, я снова ложусь на подушку и могу всю ночь просто лежать, смотреть в приоткрытое окно, чувствовать касание ветра и плакать. Горячие струйки слез скатываются на подушку, и я зажмуриваюсь, чтобы снова вспомнить, как он улыбается мне стоит лишь произнести неправильно какое-то немецкое слово.
День сменяется днем, и с каждым днем становится все тоскливее и больнее. Словно верный щенок, я целыми днями стою у окна, чтобы быть первой кто увидит его машину, кто увидит его, но так можно простоять до поздней ночи, встретить рассвет, но только не встретить его. Генрих, что с тобой могло случится? Куда же ты исчез? Грета не получала писем, а это значит, что и мне ничего от него не приходило. Это заставляет меня разрываться на куски, заставляется метаться из стороны в сторону словно я загнанный в клетку хищник, что должен подчиниться, но у меня не получается. Завтра будет месяц, как Генрих пропал. Целый месяц. Месяц длинною во всю мою жизнь. Наверное, это и есть любовь? Или моя детская привязанность.
Я открываю глаза. Вижу серый потолок, громыхание грома за окном и холодный ветер. Закрыв двери, я тепло оделась, и снова подошла к окну. Спустя час ко мне в комнату постучалась Грета. Девушка рассказывала о каком-то Отто, и что он обосновал бордель в новом месте, и говорила о своих страхах попасть в это место распутство и греха, но только я не могла совладать со своими слезами и, женщина все поняла. Она нежно обняла мое тело, и ее грубая кисть коснулась волос, и если от прикосновений Генриха я успокаивалась, то от тяжелой руки Греты становилось только тяжелее. Я сорвалась, и слезы волнения сильнее прыснули с глаз. Грета говорит, что это нормально для человека его статуса, но я все равно волнуюсь. Что-то случилось. Я чувствую это всем своим нутром. Его соратники молчат, но каждый скрывает взгляд.
*День 529 в элитно борделе.
Я боялась этого дня. Сегодня пришла телеграмма. Генрих умер. Я била руками стены, кричала в пустоту, но все было бесполезно. Грета, старалась меня успокоить, как и грязные офицеры хотели утешить в своих объятьях, но только мне это было не интересно. Я хотела только одного, чтобы Генрих был жив. Представляла сквозь слезы этот момент, как он своей легкой походкой проходит в спальню, и склонившись надо мной улыбается, а после спрашивает «Почему ты плачешь?». А я бы вытерла слезы, и крепко обняли бы его, чтобы просто почувствовать запах того, кто вдохнул в меня новую жизнь, шанс на будущее, желание жить. Генрих… — шептали мои пересохшие губы. Ген-рих — язык отделял слог, и я слово одержимая в бреду звала его к себе. Генрих — и слезы вновь стекают по лицу.
***
Я рассказала ему все это, но только легче мне не стало. Словно насыпали соли в старую рану, где еще не совсем зажило мясо. Мне было больно вспоминать все это. Сердце резало ножом этих воспоминаний, острое лезвие проходило сквозь плотные ткани, и разрывали мою душу. Кто-то скажет, что я была маленькая для того, чтобы любить мужчину, который годился мне в отцы, но я любила Генриха, как мужчину. Наверное, это звучит странно, но я представляла свою жизнь с этим человеком. Обещала ему ждать. Обещала хранить любовь в сердце, и что в итоге? Остались о нем отголоски любви, да этот золотой кулон. Я рассказала этому русскому мужчине все, кроме Лоры. Это словно унижало меня.
— Так. — он облизал пересохшие губы. — видимо, всевышний любит тебя, раз ты смогла выжить после всего этого. Хочешь сказать, что у тебя не осталось семьи?
— Что же тут удивительного? Отец повесился, когда узнал о позоре, что свалился на его семью, а мать ушла вслед за ним. У меня были сестры и братья, но я не знаю, что стало с ними. Вот и все.
— Ты сказала, что твою деревню сожгли немцы. — нахмурился мужчина. — или ты мне врешь?
— Генрих сжалился над ними, когда я попросила его помочь им. Тогда он вернул их в разрушенную деревню, и они могли там основаться заново, но нет. — я посмотрела в окно. — где я?