Дежурный при помощи Леонтия и, после некоторого размышления, Кнута, принялся готовить обед. Немцу развязали руки, но Дмитрий на ломанном немецком при этом предупредил, что любая попытка бежать закончится его смертью. Да и куда он мог сбежать в полном людьми лагере?
Эта тройка готовила кашу с валяной рыбой. Пища не самая лучшая, но припасы подходили к концу, а поступления продовольствия были скудными. Вскоре придется подтягивать пояса.
Дмитрий же, пока эта троица готовила, впал в забытье. Ослабленный организм требовал отдыха и сна. Будь это тело человека ХХI века, он бы совсем вышел из строя, но закаленному ратнику петровской эпохи был нужен лишь хороший сон и обильная еда. Уже завтра он сможет ходить, а через пару дней будет полностью здоров.
Через несколько часов ему пришлось проснуться. Солнце уже клонилось к закату, на костре пыхтел котел с кашей. Около него разговаривал с дежурным щеголеватый поручик. Судя по мундиру — из гвардейских полков, скорее всего, преображенец. Заметив, что пострадавший ратник зашевелился, он обрадовался:
— А ты, говоришь, крепко спит, — укоризненно сказал он дежурному, — настоящему воину царапина не в счет.
Он обратился к Дмитрию:
— Пленник твой нужен, — кивнул он на Курта, — сам государь Петр Алексеевич интересуется, сколько будет наемников и когда их еще ждать.
Дмитрия обрадовал такой подход — поручик не стал разговаривать с немцем сам, а обращается к его хозяину. Значит, признали его добычу.
— Пожалуйста, разговаривай, — разрешил он вежливому гвардейцу.
Но разговора не получилось. Поручик знал только русский, а Курт — немецкий. Пришлось вмешаться Дмитрию с его слабо-немецким языком. Впрочем, Курт много и не знал.
Получив подтверждение о числе людей (об этом уже сообщил гонец десятника), поручик при помощи Дмитрия дотошно принялся расспрашивать об общем количестве наемников. Много пленник не знал, но все-таки рассказал, что таких отрядов создается несколько и общее число может быть свыше тысячи, а прибудут они в скором времени.
Этого поручику было достаточно. Он переключил внимание на Дмитрия:
— Откуда чужеземную речь знаешь? — задал он законный вопрос.
— Был больше года в охране немца из Ганновера, мастера медеплавильных дел, там не захочешь, а начнешь балакать.
Иноземцев Петр I к этому времени приманил в Россию уже много, хотя по сравнению с последующим эпохам это было скромно, но ссылаться на них можно было спокойно — не найдут, запутаются. На Западе в эти годы было голодно, и иноземцы ехали в Россию охотно, несмотря на страшные слухи.
Впрочем, поручику этого было достаточно. Он не подозревал Дмитрия ни в чем, а всего лишь проявил умеренное любопытство. Пожелав ему быстрого выздоровления, гвардеец испарился. Дмитрий вновь задремал и спал уже до прибытия десятка.
Воины прибыли сумрачными. Провести бесшумную разведку не удалось, их обнаружили и был бой. Наемники потеряли убитыми и ранеными дюжину, русские — двумя убитыми и тремя ранеными — трех детей боярских и двоих боевых холопов.
Десятник поморщился. Одна небольшая стычка — трети десятка, как не было. И боярин, командовавший полком, может засерчать. А что он сделает? Ладно еще, наемники оказались неопытными, плохо обученными, а то бы их всех покрошили бы на месте.
Видя, что ужин готов, десятник дал команду садиться за еду. Ратники, несмотря на голод, садились за котел нехотя. Поначалу, когда оставались домашние припасы, было полегче, но как сели на казенные харчи, сразу стало плохо. И не ели бы такое дерьмо, но не от голоду же умирать.
Дмитрий перед ужином из последних сил по какому-то наитию побрился, вдруг Петр вызовет. Шанс не такой маленький. И ничего, что раненый. По этим временам — царапина.
Потом сел со всеми ужинать, подумал, опустошая свою миску, что мучаться осталось немного. 19 ноября под Нарву явится молодой Карл ХII и отбросит эту орду, которая называется Русская армия. М-да, армией можно было назвать только гвардию, а остальные до нее дотягивали с большим трудом.
А, кстати, 19 ноября — это по старому стилю или по-новому? Разница-то почти две недели. Как бы не лопухнутся. А то забыл уже. Учился-то давно. А ошибка здесь стоит дорого — жизнь. Или хотя бы пленного немца потеряет. Как = никак добыча! Ишь, как кашу с соленой рыбой наворачивает. Теперь можно поверить, что питался плохо, если кашу, в которой встречается всякая дрянь типа мышиных фекалий, древесного сора и гальки, приправленной вонючей балтийской салакой, которую давно пора выбрасывать, жрет, как изысканный боярский деликатес.
А ему, как и остальным русским, кусок в рот не лезет. Поймать бы интендантов, или как они сейчас называются, и накормить этой кашей. Свиньи!
— Кистенев Дмитрий! — около костра вновь вырисовался знакомый преображенец, — быстрей со мной. Его царское величество тебя зовет!
Царь — это серьезно. Помазанник божий! Кроме иронии по поводу старого титула еще с советского времени, сейчас это означало для этого времени еще и неограниченную власть. Петр ее имел и вовсю использовал, проводя свои радикальные реформы. И обычному сыну боярскому, мелкому дворянину надо птицей лететь, когда царь зовет.
Вот только Дмитрий даже на ноги еле встал. Какой там бежать, дойти бы! Десятник отреагировал мгновенно. Царь зовет!
— Никита, помоги дойти человеку, — приказал он, подумав, — и обратно проводи. А то упадет от слабости.
Преображенец немного потоптался, норовя поторопить Дмитрия, но потом передумал. Хорошо видно было, что сын боярский, мягко говоря, не здоров. Не умер бы еще?
— Ранен, — уточнил он, — дойдешь?
— Сегодня ножом досталось от ворога, — вместо него ответил Никита, — не сильно, но крови много вытекло.
— Тогда вы идите потихоньку, — заторопился гвардеец, — а я поспешу сказать, что идет. А то влетит. Государь гневлив сегодня. Сначала бьет, а потом спрашивает.
Дмитрий только махнул рукой. На коне бы поехать, да кто же верхом к государю ездит. Это лишь боярам разрешено, да приближенным людям. Саше — человеку ХХI века — это казалось дикой несправедливостью, но Дмитрий считал ее богом данной ситуацией. Крестьянин пахал землю, подчинялся всем и за это был защищаем, они — дети боярские — боролись с врагом внешним — с теми же шведами, а иногда врагами внутренними — распоясавшими разбойниками. Подчинялись боярам и через них царю. Жили они лучше, чем крестьяне, но могли погибнуть в любом бою.
А выше всех были царь с думою и ближними боярами, которым богом было дано всех пестовать и руководить.
И в природе также. Ибо разве должен мизинец обижаться, что им командует рука, а рука, в свою очередь не должна обижаться, что над нею довлеет голова. Тоже философия, хотя и какая-то извращенная для гуманного ХХI века.
Так, рассуждая и опираясь на Никиту, Дмитрий кое-как добрел до царской ставки, расположенной невдалеке от лагеря дворянского ополчения. Окружали ставку гвардейские полки, охрана здесь была налажена более строго, хотя тоже очень по-русски.
Уже и прошедший перед ними их же товарищ предупредил гвардейцев о двух дворянах, шедших к царю и дал им подробную характеристику. Тем более, уже и в разговоре стало понятно, что это никакие они не лазутчики шведов, а природные русаки. Но все равно охрана не пропускала. Не положено!
Как водится, разлаялись вдрызг, да так, что на шум от царской ставки явился знакомый поручик, логично предположив, что это нужные люди. Принялся разбираться, дав на орехи и охране, и дворянам. Получив энергичное внушение со стороны командира, пусть и не прямого, но из числа своих, гвардейцы сдались. Но опять же не до конца, потребовав сдать все оружие, которое у них было, напирая на то, что перед царем надо быть обязательно безоружным. Вроде бы разумно.
Однако дворяне взвыли в два голоса, прекрасно зная, что потом выручить назад оружие будет невозможно. Точно для себя отберут.
Или, в крайнем случае, дадут плохонькие клинки и радуйся. А сабля у Дмитрия была хорошей, княжеской, вроде бы даже персидской работы, объясни потом князю Александру Никитичу, что не с пьяну потерял, а нехорошие люди посодействовали.
Поручик, поняв потайной смысл продолжающейся ссоры, быстро ее замял, пообещав охране, что оружие будет у дворян взято непосредственной царской охраной. А остальные не вашего умишка дело. Будете умничать, вообще без голов останетесь. Хотите, чтобы Петр Алексеич пришел? Придет! А потом сами будете страдать.
Спорить было больше не о чем, да и поручик начал, стоя на месте, изображать интенсивный бег. Царь требовал Дмитрия немедленно, а его задерживали.
Этот довод был признан решающим, связываться с самодержцем никто не хотел, и их отпустили в надежде, что дворяне получат хорошую взбучку и им не придется чувствовать себя обиженными.
Вопреки дошедшим до них слухам, Петр Алексеевич был в хорошем, или, по крайней мере, неплохом настроении. То ли уже отошел, то ли несколько стаканчиков вкусной гданьской водки ему помогли, но дворян он принял приветливо.
— И вам хорошего, — ответил он на приветствие и тут же велел принести табурет Дмитрию, поскольку нездоровье его было видно сразу. А раз уж за царя пострадал, сделать послабление!
По российскому дворцовому уставу сидеть в присутствии царя детям боярским было запрещено, но царь, побывавший в Европах и давно водивший знакомства с немцами, прежними церемониями пренебрегал. Дмитрий и Никита, по провинциальной молодости, а Саша по традиции ХХI века — тоже. И Дмитрий, не чинясь, сел.
— В немцах где был? — на ломаном немецком спросил Петр, одобрительно глядя на побритое лицо дворянина. По молодости он, впрочем, и в последующие годы, желал все сразу и много. Внешнее изменение русских особенно меняло их на западный манер. Может, поэтому люди не торопились меняться бородами. Даже Никита остался волосатым. Дмитрий же побрился и уже это настроило к нему царя благожелательно.
Дмитрий немного помедлил, решая, как обратиться: если мин херц, как на его всешутейском соборе, так еще обозлиться, наглых никто не любит. Петр любил по-простому обращаться только своих. А к не своим он был всемилостивым государем и избранником божьим.
Броситься в ноги на старомосковский манер, так сразу потеряешь всякое расположение. Хорошо известно, что царь не любил всего прошлого. Даже то, что шло ему на пользу. Выбрал нечто среднее.
— Извини, государь, — так же на ломаном немецком ответил он, — нигде не был. А вот с немцами за чаркой долгие вечера просиживал, черпая иноземную мудрость и знания.
Теперь помедлил царь. То, что Дмитрий за границей не был, сильно его уронило в глазах царя. А вот то, что добровольно общался с чужеземцами и не оттолкнул, а, наоборот, искал его и принимал, обрадовало Петра. Сам так же знакомился с немцами на Кукуе.
Насколько Дмитрий знал, таких, как он, тянувшихся к чужеземному знанию, на Руси было еще мало. Дворяне в начале XVIII века, как могли, отбивались от учения, которое почти все было чужеземное. Это только в конце столетия, при Екатерине II, благородные поумнеют, начнут считать, что обучение — это прерогатива исключительно дворянская. Так что Дмитрий царю человек был не чужой хотя бы морально.
— Вот что, майн либе, — дружески обратился он к Дмитрию, — спорят тут со мной всякие бояре, говорят, что уходить надо от моря, нам и без моря хорошо. Земли, дескать, и так много.
Петр хитро сощурил глаза, явно прощупывая настроения пришедших к нему детей боярских.
Ведь такие настроения были широко распространены и среди дворян. Оторванные от своих хозяйств, находясь в голоде и холоде, они, как один, выступали за уход в Подмосковье. Царя такие настроения злили. Опасаясь, что Никита простодушно поддержит эту сокровенную для дворян мысль, Дмитрий горячо сказал на немецком, забивая ему рот:
— Неправильная эта мысль, ясновельможный государь, нехорошая. Настоящее государство, мощное, сильное, не может быть без моря. Большой порт — вот что нам сейчас надо. И тогда мы окрепнем.
— Домой бы нам, чего здесь забыли, — уже по-русски добавил Никита, не понимая сказанное товарищем.
Петр захохотал. После слов Дмитрия добавка Никиты выглядела совсем по-детски. Сердиться на него он уже не мог.
— Эй, кто там, — позвал он. Появился парень в одной рубашке и простых штанах, видимо слуга.
— Вот что Мишка, — сказал Петр, — отведи дворянина, — кивнул он на Никиту, — поснедать. Да чарку не забудь налить. И пусть ждет. И нам принеси закуски и пития.
Он самолично налил из стеклянного иноземного сосуда, к которому никак не подходило плебейское название бутылка, остатки водки в стаканчики, а точнее сказать, в большие рюмки и поднял свою.