Глава 1
Москва, пл. Дзержинского,
Управление НКВД.
13 апреля 1937 года, 13:00
— Алексей Сергеевич, — в трубке внутреннего телефона зазвенел Катин голосок. — товарищ Кольцов на линии.
«Интересно, что ему надо? Вообще не думал, что он мне позвонит». Я не смог скрыть от него своих подозрений, что он выполнял задание Шпигельгласа в той истории на телефонной станции в Барселоне. Потом две недели в одном купе с ним были для меня настоящей пыткой, а Кольцов в дороге смеялся, шутил, словом, вёл себя как ни в чём не бывало. Шпигельгласа, кстати, как выяснилось по прибытии в Союз, перевели из Центрального аппарата на Дальний Восток.
«Послать журналюгу куда подальше»?
— Соединяй. — Сегодня объявляю амнистию всем своим врагам: душа поёт после ритуального сожжения в кухонной печке олиной дактокарты.
«В ней, кстати, было описание татуировки в виде змейки на правой ягодице. Попрошу продемонстрировать в виде компенсации за пережитое».
— Алексей, дружище, — бархатный грассирующий голос лучшего репортёра страны, по которому сохли многочисленные советские радиослушательницы, по прежнему вызывал у меня чувство неприятия. — звоню тебе по поручению общества друзей Максима.
— Какого Максима?
— Максима Горького…
«Что за шутки, он умер год назад».
— … самолёта «Максим Горький»…
«Друг самолёта, блин. Командир Особой Сводной Агитэскадрильи, вот что это за хрень? Ни к ВВС, ни к ГВФ отношения не имеет (на самом деле относился к Гражданскому Воздушному Флоту). На охоту летать с мастерами пера или чего там ещё у них? Хотя кто его знает, быть может у меня превратное представление об агитации и пропаганде».
После той аварии в 35-ом МГ отремонтировали и уже в мае 36-го он участвовал в воздушном параде, вот только никакого сбора денег на десять новых АНТ-20, как это было в моей истории, тоже не случилось. Так и остался МГ в единственном экземпляре, один раз засветился на Красной площади, пару раз слетал в Харьков, Ленинград и всё — умерла идея Михаила Кольцова вместе с великим писателем.
— … хотим напомнить людям об этом замечательном самолёте и провести первого мая после пролёта над Красной площадью авиаэкскурсию вокруг Москвы, а то стали избегать, побаиваться его после той аварии. Пилотировать будет Михаил Громов…
«Это Туполева затея (Громов — его шеф-пилот)? Хочет финансирование получить для постройки пассажирских лайнеров по образцу и подобию МГ, только без гондолы над фюзеляжем? Сомнительно, МГ для него пройденный этап, скорее — наших борзописцев».
— Будут Чкалов, Леваневский, ребята из экспедиции «Северной Полюс»… — вкрадчивым голосом продолжает искушать меня Кольцов. — Петров с Ильфом, ты с ними знаком, правда Илье стало вчера совсем плохо, думали умрёт.
— А что с ним?
— Туберкулёз. Простудился в Америке, получил воспаление лёгких, с тех пор никак не может оправиться.
— Хорошо, — у меня появляются сразу несколько идей. — буду, записывай меня. Слушай, а где он? В больнице? Надо бы его поддержать.
— Не знаю, — смущается Кольцов. — сейчас позвоню Маше, его жене.
«Как бы уже не поздно было… но попробовать стоит».
— Договорились, — невежливо обрываю разговор. — жду твоего звонка. Возвращаюсь к конспектированию классической книги Попова по теории автоматического управления. Просто недавно ко мне в СКБ пришла группа практикантов из столичных вузов и лицо одного из них, студента третьего курса механико-машиностроительного института Евгения Попова показалось мне знакомым (висел такой портрет на кафедре автоматики).
«Так и есть, Евгений Павлович… и год рождения соответствует. Хм, третий курс. А ждать пока заматереет времени нет, пора систему управления ПУАЗО изобретать, механические вычислители слишком громоздки и дороги в изготовлении. Решено, Попов будет ведущим инженером, а научным руководителем к нему Ощепкова. ТАУ — сплошная математика, как раз для него, а подспорьем в работе будут мои записи».
Будущий соавтор Попова Виктор Бесекерский — пока тоже студент, но ленинградского политеха.
«Надо поторопиться, а то перехватят талантливого паренька. Пора ему знакомиться с будущим его „коньком“ — разработкой гироскопических устройств для систем управления движением. Для начала пусть разберётся с системой управления ФАУ-1, был где-то у меня чертёжик».
— Алексей Сергеевич, без пятнадцати два. — В дверях поправляет причёску Катя, пытаясь понять какое впечатление производит на меня её фигура.
— Да, спасибо, надо бежать! — Поднимаю вверх большой палец.
Поднимаю голову и, прищурясь, вглядываюсь в шпиль Никольской башни Кремля, тёплая безветренная погода, солнце слепит глаза.
«А звёзды с самоцветами и впрямь потускнели, пора менять на рубиновые, а всего два года прошло как их установили, уже при мне»…
У забора, закрывающего стройку, что на пересечении Никольской и Исторического проезда, на своём посту стоит Гвоздь, ежеминутно поднося к глазам мой подарок — часы «Кировские» с гравировкой: «Моему другу Гвоздю от А.С.Чаганова», продукцию Первого Московского часового завода. Папироска друга то и дело перескакивает из одного уголка рта в другой, ноздри выпускают сизый табачный дым, а глаза живут своей жизнью, сканируя окрестности и машинально выслеживая в бурлящей толпе потенциальную «дичь».
Теперь он наш с Олей связник. Каждый день ровно в два часа встречает меня на этом углу, точнее, провожает взглядом: пока нужды в его услугах не было, если не считать первого их с Олей знакомства. Из кузова полуторки, перекрывшей проезд по улице, разбитной парень покрикивает на замешкавшегося продавца газет, передавая ему тюк, остро пахнущей типографской краской, «Вечерней Москвы».
— Шевелись, Петрович, у меня окромя тебя ещё десять точек.
«Удачно вышло».
Оборачиваюсь на, оттеснённых от меня толпой, «бодигардов» и встаю в быстро растущую, как снежный ком, очередь. Приметивший меня Гвоздь неторопливо подходит и, цыкнув на возмутившуюся было тётку, встаёт за мной, бесцеремонно отодвинув её плечом. Протягиваю гривенник и сам беру из стопки свежеотпечатанные листки.
Отхожу в сторону и открываю последнюю страницу «Вечёрки», боковым зрением вижу удаляющуюся фигуру Гвоздя: «Как он это делает? Специально прислушивался к малейшим сотрясениям в районе левого кармана шинели, ничего не почувствовал, а шифровка, адресованная Оле, исчезла».
Москва, Кремль, Сентатский дворец,
Кабинет Молотова.
13 апреля 1937 года, 23:00
— На этом объявляю заседание закрытым, — с облегчением объявляет Молотов, как преседатель СНК председательствующий на заседаниях Политбюро, (обычай, поведшийся со времён Ильича), встаёт со стула во главе широкого длинного стола, поворачивает голову в сторону Сталина, сидевшего справа от него, и, спохватившись, добавляет. — комиссию по оперативным вопросам прошу задержаться.
Сталинская пятёрка (Молотов, Киров, Каганович, Ворошилов и кандидат в члены Политбюро Жданов) остаётся на месте, а остальные участники собрания тянутся к двери кабинета. Наконец к ним присоединяется и нарком внутренних дел Николай Ежов, задержанный на минутку Сталиным, генеральный комиссар госбезопасности периодически приглашается на Политбюро (сам же он не является даже кандидатом в этот высший орган власти) чтобы доложить о политической обстановке в стране.
— Николай Иуанович, не проуодите меня до уыхода? — В пустом длинном коридоре дворца, прислонившись плечом к дубовой панели, его поджидает первый секретарь ЦК Коммунистической партии Украины Станислав Косиор, гладковыбритая голова его лоснится от пота и поблескивает в свете ярких осветительных ламп.
— Что ж не проводить, — щерится Ежов и гордо расправляет плечики. — сам иду туда.
— Не зоуут нас к столу, значит… — два чёрных глубокопосаженных глаза внимательно смотрят сверху вниз на шагающего рядом наркома.
— Я за чужой стол не набиваюсь, — Ежов поворачивает голову к собеседнику. — говори ясней, не ходи вокруг да около.
Косиор на минуту задумывается, теребя в руках забытый носовой платок. Они спускаются на первый этаж в гардеробную, получают верхнюю одежду и через главный вход выходят на воздух.
— Хорошо, дауай у открытую, — Изо рта Косиора вырывается парок, по ночам ещё морозно. — ты не думай, речь не загоуорах, учёные знаем где эти загоуорщики сейчас. Мы лишь просим органы не умешиваться у политические уопросы и переуборы Политбюро.
— А силёнок у тебя хватит? Перевыборы-то организовать? — Беззаботно смеётся Ежов.
— Хуатит, люди поняли к чему уедут уыборы по этому избирательному закону. Тут уопрос жизни и смерти. Большинстуо на пленуме ЦК мы обеспечим.
— А ну как не захочет Хозяин собирать пленум до выборов? — Улыбка Ежова стала откровенно издевательской.
— По устау пленум ЦК должен проходить не реже раза у четыре месяца… конец июля — крайний срок.
— Должен-то он должен, но не обязан…
— Соберём чрезуычайный съезд, одну треть голосоу делегатоу прошлого съезда за его созыу легко соберём, да и полоуину их для куорума тоже.
— А если ЦК, мы же знаем что между пленумами всё решают секретари, откажется созывать съезд?
— Имеем прао по устау создать организационный комитет и созуать съезд сами…
— Понятно, — серьезнеет Ежов. — только не думаю я, что выгорит это дело у вас: радио и газеты вмиг из вас врагов народа сделают. Чтобы их подмять нужно большинство в Политбюро, сейчас как я понимаю у вас ничья — пять на пять.
— По разным уопросам по разному, но по осноуным так. Надо уыбить кого-то из сталинской пятёрки… а на суободное место пленум выберет товарища Ежоуа.
— Подумать мне надо, — засобирался нарком. — до свидания.