— Не тряситесь столь откровенно, не съедят же они вас, — насмешливо улыбнулся Титов, наблюдая за суетливыми попытками Брамс избавиться от своей дорожной униформы и прихорошиться.
Сначала она сдвинула на лоб очки, потом потянула наверх анорак, только после этого вспомнила про шлем и попыталась одновременно избавиться и от него, но руки от волнения слушались плохо. Суетой своей вещевичка добилась только того, что узел на макушке рассыпался и волосы намертво зацепились за пряжку шлема и очки. Учитывая наполовину стащенную грубую брезентовую робу, положение оказалось незавидным.
Аэлита зло зашипела и явно вознамерилась освободиться ценой порванного шлема или, скорее, пары клочьев волос. Допустить этого Натан, конечно, не мог, поэтому легко перехватил девичьи запястья и мягко отвёл их в сторону.
— Всё будет хорошо, — твёрдо сообщил Титов. Чуть повернул страдалицу и вынудил её наклонить голову, чтобы добраться до застёжки и освободить запутавшиеся кудряшки.
— Мне бы вашу уверенность, — вздохнула Брамс, легко доверившись рукам поручика.
Управился Натан быстро, повесил шлем и очки на руль, следом стянул с вещевички анорак — та лишь покорно подняла руки, словно ребёнок. Развернув девушку к себе спиной, ловко выбрал из волос шпильки, с удовольствием пользуясь благовидным предлогом зарыться пальцами в шелковистые рыжие пряди. Впрочем, быстро одёрнул себя и заставил отвлечься от этого увлекательного занятия. Держа заколки в зубах, проворно собрал волосы, скрутил, завернул, заколол — всё это заняло несколько секунд.
Развернув Аэлиту к себе лицом, оглядел, ровно ли вышла причёска.
— Сойдёт, — решил Титов и, не удержавшись, легко коснулся губами лба девушки, у самых волос.
Аэлита ощупала пучок и свою голову, глядя на поручика со смесью благоговения и изумления.
– Γде вы так наловчились?..
— У меня две сестры, — легко улыбнулся он. — Одна старше на год, вторая — младше на четыре, на них вот и натренировался.
— Они в Петрограде? — полюбопытствовала вещевичка.
— Да, и обе вполне счастливы, — пожал плечами Титов. — Ну что, пойдёмте? Перед смертью, говорят, не надышишься.
— Умеете вы утешить, — вздохнула Аэлита, но всё же улыбнулась и, кивнув, решительно двинулась к крыльцу.
Дом Брамсов был старый, ещё деревянный, но ухоженный. Не дом — уютное семейное гнездо, в котором чувствовалась и женская рука, и мужская. Сложно было представить рассеянного Льва Селивановича в роли крепкого и рачительного хозяина, однако с домом он, на удивление, возился с удовольствием. Постоянно что-то перестраивал и придумывал, с большой энергией воплощая все достижения прогресса, хотя делал это не сам, обыкновенно приглашая мастеров. В доме давно уже были проведены свет и водопровод, и даже установлен буквально пару лет назад изобретённый веще-электрический водонагреватель — игрушка редкая и сложная, которая пока не получила широкой известности, но обещала через пару лет, после некоторых доработок, завоевать себе место в сердцах и домах людей.
— Ой, Алечка, здравствуй! Натан Ильич, добрый вечер. — Дверь открыл отец семейства, и Аэлита не удержалась от облегчённого вздоха: раз уж папа дома, то всё должно пройти спокойно. Во всяком случае, она на это надеялась. — Это у вас только закончилось ночное дежурство? Долго, — протянул он, но не укоризненно, а скорее уважительно, и после крикнул в дом: — Людушка, накрывай на стол, гости. Да вы проходите, не стойте на пороге.
— Здравствуйте, — ровно проговорила Людмила Викторовна, возникая в дверях. Остро, пронзительно глянула на дочь, но та старательно отводила глаза.
— Да мы ужинали уже, — нервно отмахнулась Аэлита и, привычно разозлившись на себя за смятение и неуверенность, выпрямилась, вскинув голову, и заявила, глядя на отца: — Я за вещами. За частью. Я хочу жить своей жизнью и решать, как её устраивать. Жалование у меня замечательное, его вполне хватит.
— Откуда вдруг такое стремление? — озадачился Лев Селиванович.
— Тогда за меня точно никто решать не сможет, и даже пытаться не будет, — проговорила она, бросив обиженный взгляд на мать.
— И где же ты жить собираешься? — всё так же ровно спросила женщина, скрещивая руки на груди.
— А вот у Натан Ильича, — бесхитростно созналась Аэлита, отчего сам Натан Ильич поперхнулся воздухом, мать её побагровела от негодования, и только отец семейства, чуть нахмурившись, неуверенно проговорил:
— Не знаю, удобно ли будет…
— Не у Натана Ильича, а у той же хозяйки, — поспешил вмешаться Титов, пока мать семейства не хватил удар от этакого нравственного падения дочери. — Хорошая женщина, вдова, сдаёт несколько комнат.
— Так это вы её надоумили? — недобро сощурилась Людмила Викторовна. — Ваше влияние, да? Столичные моды, распущенность, да? А казались таким видным, настоящим офицером!
— Людушка, ты чего? — Лев Селиванович, глядя на поведение супруги и слушая её слова, сделался совершенно растерянным. — Ну хочет девочка сама пожить, так я большой беды не вижу, она взрослая уже. Кроме того, и повода сомневаться в благородстве Натана Ильича нет никакого…
— Ты ни в чём беды не видишь! — всплеснула руками Людмила. — Ладно, когда она в учёбу свою ударилась, это хотя бы безопасно, но вот сейчас, со своей этой полицией — это совсем никуда не годится! А если её убьют?!
Повисла напряжённая тишина. Аэлита, упрямо поджав губы, смотрела в пол, отец — переводил удивлённый взгляд с жены на дочь и обратно.
Натан, наблюдая за всем этим, отчётливо понял, что шансов прямо сейчас спокойно договориться у семейства Брамсов нет. Он понимал, что и сам отчасти во всём этом виноват — именно он поддержал Аэлиту, потакал её желанию участвовать в расследовании. Может быть, если бы не появился в городе С*** поручик Титов, всего разговора не случилось бы, не произошла эта ссора.
Вот только обман неизбежно раскрывается, притом в самый худший момент. И, зная вещевичку, Натан не сомневался: она не поймёт подобного и посчитает предательством. Так не лучше ли постараться вскрыть нарыв сейчас, пока еще не поздно?
А ещё поручику слишком нравилась эта девушка — вот именно такой необычной, порывистой, искренней, — и очень не хотелось, чтобы она менялась, а подобная обида неизбежно оставит след на её душе. Может, это было эгоистично, но…
— Аэлите Львовне никто, разумеется, не даст участвовать в задержании опасных вооружённых преступников, у неё нет соответствующей подготовки, — ровно проговорил Титов. — А в прочих случаях вероятность, что с ней приключится беда, ничуть не выше случайных неприятностей на улице.
— То есть вы не возражаете, чтобы она якшалась с отбросами и преступниками? Считаете это нормальным для приличной девушки? — язвительно проговорила мать семейства. — Вот интересно, свою жену, сестру или дочь вы бы тоже отпустили заниматься подобным?
— Моя старшая сестра — штурман дирижабля, младшая сестра — судебный медик, и это совершенно не помешало их замужеству. Так что — да. Если дорогой для меня особе захочется избрать опасную профессию, я окажу ей всяческую поддержку, чтобы она выучилась скорее и лучше и обрела уверенность в себе. Потому что сильная личность, которой что-то запрещают, изыскивает способы настоять на своём и куда чаще попадает в беду, — твёрдо проговорил он. И после небольшой паузы добавил, прямо глядя в глаза женщине и даже сумев удержаться от язвительности: — И уж точно я не стал бы пользоваться связями и знакомствами, чтобы не допустить её до интересного дела, ограничить и, хуже того, устроить личную жизнь.
Людмила Викторовна смущённо вспыхнула и отвела взгляд — она поняла, что имел в виду поручик. Но всё же упрямо проговорила:
— Вот когда будут свои дети, тогда и посмотрите, каково это!
— Возможно, тяжело, но необходимо, потому что дети должны жить своей жизнью, — отозвался на это Натан и продолжил увещевательно: — Аэлита Львовна — очень рассудительная, осторожная и разумная девушка, она никогда не станет лезть на рожон. Вам стоит больше доверять ей.
— Если бы она еще была самостоятельной и могла о себе позаботиться! — шумно вздохнула женщина, явно уже сдаваясь.
— Вашей дочери порой сложно понимать окружающих, но это не имеет никакого отношения к самостоятельности.
Людмила Викторовна ещё некоторое время сопротивлялась и сомневалась, но Титов её в итоге уговорил, дав слово офицера, что станет беречь Аэлиту как зеницу ока. Обещать подобное было нетрудно: мужчина и так планировал сделать всё возможное для безопасности девушки. Куда труднее было сохранять спокойствие и сдерживаться на протяжении всей этой сцены: уж слишком хотелось поручику прямо высказать всё, что он думал об этой женщине с её интригами.
Брамс в разговоре не участвовала, только поглядывала на родителей и поручика и напряжённо прислушивалась, ожидая итога. На Титова она очень надеялась и верила, что он действительно всё решит, но окончательно перевела дух, лишь когда мать устало махнула рукой со словами: «Да Бог с вами! Лучше бы у меня три сына было…» — и ушла в глубь дома.
Лев Селиванович тоже не вмешивался в разговор, заметно тяготясь им и нервной атмосферой, и, когда спор кое-как разрешился, с явным облегчением покинул прихожую, в которой под светом небольшой люстры с одинокой слабой лампочкой происходила вся эта «баталия». Сыскари остались вдвоём.
— Аэлита Львовна, может, теперь вам вовсе нет смысла куда-то уезжать? — осторожно предложил Титов. — Ваша матушка, кажется, не намерена больше чинить препятствия вашей службе.
— Нет, я всё решила, — насупилась Брамс. — Это она сейчас, при вас, согласная, а потом — не поручусь. И вообще, одной лучше, ни перед кем отчитываться не надо. А то словно мне пять лет!
— Одной не лучше, — уверенно возразил Натан. — Родители вас любят, не нужно судить их столь строго. Да, они люди и могут ошибиться, даже обидеть ненароком, но неужели одна их ошибка заслуживает такой разительной перемены? Дайте матери еще один шанс. Люди не вечны, и мы не знаем, как жизнь повернётся завтра, и завтра может стать поздно мириться. Я не пытаюсь отговорить вас и убедить остаться, жить своим умом — вполне достойное решение, на которое вы имеете право. Но я прошу, поговорите с ней хотя бы теперь, когда она успокоилась и смирилась с вашим выбором. Не дело это, чтобы чужой человек промеж вас вестовым служил.
Аэлита слушала мужчину внимательно, хмурясь и раздумывая над его словами. Вещевичка хоть и понимала беспокойство матери, но не собиралась в угоду ему отказываться от собственных желаний и планов. В конце концов, жизнь-то её, Аэлиты, и она уже вполне взрослая особа, образованная, способная себя содержать. Она же сама в родительскую жизнь не лезет и не пытается никого учить!
В общем, вины за собой девушка не видела и считала, что она как раз в своём праве, но кое-что из слов Титова всё же легло на душу. Вещевичка не любила ссоры и хотела, чтобы их с матерью отношения вернулись в прежнее русло. Вот только и способа примирения Брамс-младшая не видела.
Несколько секунд Аэлита помолчала, а потом подняла на поручика грустный, потерянный взгляд и пробормотала неуверенно:
— Но что же мне делать? Что сказать?
Натан от такого вопроса смешался — лезть в чужие личные отношения было неловко. Но потом напомнил себе, что он и так уже вмешался куда только мог, и глупо теперь идти на попятную. Пожав плечами, мужчина неуверенно предложил:
— Может быть, просто стоит сказать, что вы её любите? И благодарны за заботу, но хотите попробовать жить своим умом. Это сложно, но если не пробовать, то и не научишься ничему. Нельзя выучиться плавать, не входя в воду, — проговорил он и сам поморщился от того, насколько по-книжному, нелепо всё это прозвучало. — Забудьте, я говорю глупости. Просто будьте искренни, мне кажется, сейчас она вас выслушает. А я, с вашего позволения, лучше подожду снаружи, хорошо?
Аэлита кивнула и, проводив поручика взглядом, некоторое время неподвижно простояла на месте. На звук двери выглянул отец и чуть улыбнулся, обнаружив дочь в одиночестве:
— Ты чего застыла? А куда Натан Ильич делся?
— Задумалась, — вздохнула вещевичка. — А Титов вышел, сказал, будет снаружи ждать.
— Ну так и чего ты стоишь? Беги вещи собирать, нехорошо человека мурыжить. Потом расскажешь, как устроилась.
Он подошёл, поцеловал свою малорослую дочь в макушку и преспокойно удалился обратно в комнату. К отъездам детей Лев Селиванович относился куда спокойнее супруги и не видел никакой беды в желании Алечки пожить отдельно.
Короткий разговор с отцом сильно приободрил девушку, и та, прекратив топтаться на одном месте, двинулась в кухню.
Людмила Викторовна сидела у окна, глядя в темнеющее стекло. Аэлита некоторое время помялась на пороге, не зная, как начать и что вообще сказать. Хорошо Титову говорить — «быть искренней»! Вот вещевчика сейчас особенно искренна: совершенно не понимает, как быть и что делать, и стоит истуканом. А всё мама с её сценами… Ну стоило ли вчера ругаться, пытаться запрещать? До того всё было легко и понятно, а теперь смутно и неправильно…
— Мама! — окликнула она наконец, чувствуя себя донельзя глупо и почти уже злясь на это. И тихо попросила, не найдя слов для объяснения: — Помоги мне, пожалуйста, выбрать, что из вещей взять.
Несколько секунд старшая женщина сидела неподвижно, потом вздохнула и поднялась с места.