Полынцев тонко усмехнулся:
— Ваше предложение не…
— А я не предлагаю. Я, етит твою душу, настаиваю, — усмехнулся Якоби.
— Толя! — одёрнул Михаил.
Но было поздно — Батон взорвался:
— Какого черта мы тащим его по лесам? Куда должны были довести? До лысого склона? И где он, твою дивизию!?.. Мы здесь, может, ещё год топтаться будем! И возможно — из-за него же! Завёл, тварь чёртовая, не выберемся! Всё, нафиг, задолбало! Это в вашем управлении садомазо распространённо, а мне не в кайф, когда за здорово-живёшь калечат! Нам его не вывести, самим бы выбраться! Не можем довести — пристрелить к чертям собачьим! Пишите потом — при попытке к побегу. Нефиг мужику маяться беспричинно, а нам тут ковыряться! А не могёте своего суженного-ряженного сами кончить, так за этим не постоит!
Медведев стиснул кулаки: «Йок! Зная Полынцева, Батону светит очень нехороший приём дома. А с его-то личным делом… Эх. А если я влезу — тоже ничего хорошего…. Вот, ведь, блин — Батон…»
А Батон, упруго поднявшись, двинулся в сторону пленника. Двое «раверсников» мгновенно оказались на его пути. Походка Анатолия стала пьяной, раскачивающейся, не предвещающей ничего хорошего, а у костра рывком поднялись таёжники.
Время потекло вялым киселём, обтекая тренированные сознания, готовые к бою.
Командир «Тайги-2» сжал кулаки. В голове заметались мысли, вихрем пролетая за мгновения, требующиеся на принятие решения: «Ну ситуёвина, блин. Ну, Батон подкузьмил! Если не влезть — потом на нём отыграются. А влезу — всех рикошетом зацепит…».
Медведев начал подниматься, сам толком ещё не решив, что делать, как заметил, что общее движение не затронуло Полынцева — тот продолжал сидеть возле костра и хмуро смотреть на… На него. Капитан «Р-Аверса» не смотрел в сторону Якоби, не глядел на впрягающихся бойцов, он в упор смотрел на командира «таёжников» и ждал его действий. Потому ли, что столкновение на уровне людей — это столкновения на уровне ответственных руководителей? Нет, было в этом что-то особенное. И оттого опасное даже выше, чем думалось. Это ощущение опасности, равное тому, что испытывал уже не раз в горах на сложных маршрутах, скрутило под грудиной и заставило лихорадочно решать.
«…А Наташка говорила, что малого хочет. Может быть, и ждёт уже — что-то загадочная в последние недели ходит… А я получается и хлеба с маслом достать не могу. Всё из-за своего чистоплюйства. Думал хорошеньким остаться с такой-то работой?! Твою душу! Свинство и так, и так… Это и называется — дёргать смерть за усы!», — со злой бесшабашной удалью подумал Медведев.
— Батон! — окрик негромкий, даже не в сторону бойца, а так — в пространство. Всё равно услышит.
Он услышал. Остановился на выдох, продолжая едва заметно пружинить с ноги на ногу. Остановились и другие. Юрий, что-то буркнув себе под нос, опустился на прежнее место.
— Сядь, — так же негромко сказал Михаил.
Батон ещё раза три покачался туда-сюда, останавливая внутренний маятник и, спиной вперёд, молча вернулся к костру. Блики на скулах выдали бледность. Опустились на свои места и другие. Напряжённо и зло: на «раверсника» — за то, что вообще существует; на Батона — за то, что крыша поехала; на Топтыгина — что остановил. Медведев бегло оглядел своих людей и посмотрел прямо в глаза Полынцеву.
— Вы, капитан, неплохо выстроили свою речь. Проникновенно получилось. — Медведев неторопливо говорил, борясь с желанием натворить уж совсем непоправимого. — Только вот ни одного аргумента мы не услышали. Одни сказки. А потому на весь этот бред мне посрать большой ароматной кучей… И пока я не услышу что-то более аргументированное, чем весь этот ералаш, я не дам калечить пленного. Усекли?..
Полынцев сощурился:
— Не дадите калечить? Ну-ну, — поднялся и бросил, словно грязью облил, — Ещё поговорим.
И ушёл, кивнув своему человеку, уже схватившемуся за кобуру. Тот, двинулся за командиром, прикрывая его движение, хотя повода егеря не давали, молча сидя на своих местах.
Медведев сплюнул и исподлобья оглядел своих людей. Таёжники молчали. Он чувствовал ещё минуту назад, что люди готовы защищать его и товарища, оголтело бросаясь на неприятеля, но вот прошло это мгновение, запал угас и окружающие полны задумчивой растерянности. Вроде и прошёл конфликт после долгого напряжения, а, вот поди ж ты, никакой разрядки не получилось. Пшик один. И ещё хорошо, если потом, на «базе» он не аукнется. Не в том положении команда, чтобы рисковать, ох, не в том…
Медведев понял и глухо сказал, в одну фразу освобождая от ответственности и сомнений:
— Не вибруруйте, парни. Вы исполняете приказ, — И, поднявшись, добавил: — Холодает. Поставьте заслон. Зубров, доложишь.
Уходя к берегу, он спиной чувствовал взгляды.
Глава 3. Пленник
Вода пела, негромко играя на ксилофоне камней. Мелодия лилась непринуждённо и светло, поднимаясь лёгким звоном в нешироком коридоре берегов. Деревья, высившиеся с двух сторон, качали кронами в такт. У воды нет цели, у неё только направление течения, да и это не её выбор, а воля стиснувшего её мира. Слева — горы, справа — горы, сверху — давящее небо, снизу — выстланная камнем твердь. Так появляется река. И убегает по камням потерянная свобода и желание обрести её вновь. Вода, как надежда. Она не существует в настоящем времени, она направлена в будущее, в котором — Бог весть, но очень хочется, чтоб было лучше. Надежда, как вода. Её, кажется, всегда можно собрать в горсти, но невозможно удержать. Вот такая музыка…
Сидя возле камней, согнувшись в три погибели, Медведев вполне и сам мог сойти за камень. Огромный холодный валун, в зелёных пятнах мха и влаги. Покатый спиной и плечами от долгого общения с холодом терпеливо обтачивающей надежды. С такими же сонно-медлительными мыслями о вечном. С такой же основательностью и безразличием к окружающему пространству. Медведев смотрел на блики, прыгающие по мелким волнам. Грани неровностей водной поверхности отражали свет рёдких звёзд, и оттого казалось, что река жива, что она подмигивает и призывает к близкому знакомству.
Внезапное движение слева заставило насторожиться. Ладонь вдоль корпуса плавно заскользила к кобуре. Рукоять холодно тронула ладонь. Не цепляясь гладкой поверхностью за кобуру, легко оказалась в руке. Сжать покрепче — вот и нулевая готовность. Но торопиться не следует, совсем не следует. Поэтому, замерев на месте, он чуть повернул голову и скосил взгляд.
Зелёные глаза внимательно разглядывали его, светясь лукавой хитрецой. Мол, я о тебе всё знаю, человек, но всё равно интересно посмотреть на двуногого вот так близко. Медведев задержал вздох и взмолился, чтобы никто из ребят не припёрся за ним на берег. Не так часто можно обменяться взглядами с дикой рысью на дистанции в семь шагов! Потом вспомнил, что позвал Зуброва. Жаль, если вспугнёт. Хотя… Юра-сан — не нескладёха, он может и так подойти, что…
Большая лохматая кошка застыла на стволе поваленного дерева, кроной ушедшего в реку. Она казалась странным продолжением сосны — такая же рыжеватая, как кора, и такая же пятнистая. Словно большой нарост на стволе. Только нервно подрагивающие кисточки на ушах и зелёные огоньки глаз давали знать, что создание это вполне самостоятельное и, в случае чего, может броситься и располосовать, чего себе никогда бы не позволило дерево. Вот Медведев и замер, внимательно разглядывая таёжную бестию. Обильно заросшие огромные лапы, пятнистую пушистую спинку и светлое брюхо, уже меняющее окраску. А рысь смотрела на него. Ухмылялась в усы и щурилась. «Багира, — подумал Медведев, — Нашенский вариант пантеры». Рыси надоело наблюдать за недвижимым человеком, и, осторожно ступая по стволу, она направилась к воде. Ветви поломанного дерева мешали лесной кошке, заставляя балансировать. Пару раз большие лапы срывались со ствола, цепляя когтями тонкую кору, но рысь легко восстанавливала равновесие.
Сзади почудилось движение, засвербело под лопатками от ощущения взгляда. Свой? Чужой? Зверь? Человек? «Тварь»? Медведев прижал запястье вооружённой руки к животу — в границах силуэта в темноте оружие незаметно. Посмотрел на рысь. Кошка, занятая своим делом, ничего не ощущала.
Когда движение опасно приблизилось и Медведев напрягся, послушался знакомый шёпот:
— Чу, Мих. Я.
Капитан расслабил пальцы. Юрий тихой тенью оказался рядом, приник к большому валуну и всмотрелся в сосредоточенно продвигающегося меж сосновых веток зверя. Повернулся на миг к товарищу и оскалился:
— Ветер в нашу сторону! Не чует.
— И кто из нас после этого шатун? — задумчиво спросил Медведев.
Когда надо, любой «таёжник» ходит, подобно призраку, бесшумно. Но никто не мог двигаться так, как Зубров — словно бестелесный дух. Вот и сейчас, добираясь до командира, Зубров успел осознать, что тот неспроста затих среди глыб, и добрался до него скользящей тенью. Рысь, если и поняла, что число зрителей её акробатического этюда прибавилось, то виду не показала. Она прошла по стволу до середины, нагнулась, почти слившись с деревом, стала невидимой за ветками, и стала пить.
— Ну?
— Заслон поставлен. Отбой дан. Ребята тебя ждут.
— Зачем?
Медведев почувствовал лёгкую тревожность. Мужики ждут… Вот ведь незадача! Ну не готов он откровенно отвечать на их вопросы. В себе-то толком не разобрался, а тут. Если зададут в лоб «какого черта?», то и сказать-то в ответ будет нечего. Михаил хмуро оглядел воду, противоположный берег, кромку крон над ним, небо… Да, ветер усиливался. И, кажется, на западе появлялись тучи. Кабы всё-таки ни дождь.
— Пошли, — коротко сказал он и первым скользнул в сторону лагеря.
Рысь продолжила пить, словно ухода людей не заметила. Только хвост дёрнулся…
Свет нодий отражался от зеркальной поверхности спасательной плёнки и этим выдавал местоположение бивака. Однако в сложившейся ситуации риск был оправдан. Проходя недалеко от пленника, Михаил невольно покосился. Тот лежал на земле, не шевелясь. Да и двигался ли он с времени последнего избиения? Кажется, что, как оказался под ногами, так и остался валяться в скрюченном состоянии. Михаила передёрнуло. Коли бы случилось такое, и кто-то из людей лежал бы вот так, неподвижной расслабленной массой, он бы посчитал, что дело — табак. А с этим… Сдох бы этот пленный поскорее — и хлопот меньше и проблем!
Подходя к нодье, Медведев ускорил шаг. Когда мороз бежит по коже и полагаешь, что вскоре случиться что-то недоброе, каждый реагирует по-своему — один начинает замедлять движения, а другой, наоборот, ускоряться. Это всё инстинктивное, природное, досталось от животных предков. И изжить такое — всё равно, что родиться заново. Михаил не первый раз пересиливал себя, волей заставляя производить действия, обратные желаемым. И вот странность — на скалах или в схватке он всегда более спокоен и выдержан, способен легко управлять скоростью своего тела, а вот в такой глупой ситуации получалось это слабо. Шаг стал порывист, движения поменяли плавную траекторию на острые углы, плечи покато приподнялись, напрягаясь.
Все, кроме Рощина, уже отошедшего от огня для ночного дежурства, сидели на своих спальных местах. Грелись.
— Чего не спим, мужики? — спросил капитан, подсев к бойцам.
— Дело такое, — кашлянул Родимцев. — Этот конь в пальто в покое нас не оставит…
Медведев усмехнулся:
— Ну, если вы срочно научитесь улыбаться, а не скалится, когда они тварь свою обрабатывают, и начнёте делать реверансы, то…
— Потапыч, — глаза Якоби лихорадочно блестели: — Хорош наивняк гнать! Здесь дело не в том, будем ли мы поворачиваться и наклоняться. Полынцев — кент неадекватный, ему до фонаря наши реверансы! Ты же видел, как он распахивает эту тварь! У него рожа такая удовлетворённая, блин! И он тебя со свету сживёт за сегодняшний наезд. Мне-то — фигня, выгонят и всё. А я бы и так перекантовался! А вот тебе он жизнь попортит.
— Батон! — Юрий поморщился, — Не нагоняй тоски.
— А чё Батон? — пожал плечами Родимец. — Батон прав. Наша группа давно глаза мозолит своей ненормальностью, Топтыгин всем носы натянул своим ранним званием, а то, что у нас крыша была крепкая, все знают. Да только теперь-то её нет! Перевели полкана, а мы-то тут, как репей на чьей-то заднице. Натираем мозоль на этом месте. Так что всё припомнят, приплюсуют нынешнее, и подгонят под неподчинение. И — всё. Капец. Сроку, может, и не дадут, но уж точно расформируют нафиг.
— Мужики, — Анатолий обернулся на стоящих товарищей, — моё это… Потапыч только из-за меня впрягся. И, если надо…
— Так. Все высказались? — Медведев с размаху припечатал ладонью о колено. — Совещание пленума ЦК считаю закрытым. Всё, братва, — рэг-ла-мэнт! Славян!
— Ась? — Вскинулся Кузнецов.
— Вколешь нашему герою, — он кивнул на Якоби, — что-нибудь такое, чтобы я его пару часов не видел и не слышал.
— Есть.
— Ну, всё, мужики — отбой!
И поднялся. Это значило — всё, больше он никого не слушает. А ещё — не учите учёного, хлопцы. А то худо будет. Товарищи стали молча располагаться на своих местах. Только Юрий подзадержался. Встал рядом с другом, тихо спросил: