Он съел ее без остатка и захотел еще. И он мог себе это позволить, ведь булочек еще было много, а также на столе стояло свежее горячее молоко.
Но это подождет. В своем воображении он уже дошел до момента, когда он медленно и настойчиво снимает с нее трусики.
Его рука прикоснулась к ее клитору, и она взвизгнула от удовольствия. Он улыбнулся и заворочался на кровати. Темный и столь нежеланный сосед в его сознании ничего не мог поделать — он горячо хотел приказать Зигмунду спуститься и разодрать одежду на женщине наяву, невзирая на последствия, но также ему было любопытно, что произойдет дальше в этой больной вымученной фантазии. И он помогал своему носителю добавлять новые краски в этот сумасшедший водоворот страстей.
Первый раз за долгое время Зигмунд нашел компромисс со своей темной душой. Хотя он понимал, что за это ему еще припомнят.
Через десять минут он, наконец, открыл глаза, тяжело дыша.
Хорошая еда, безмятежный сон, приятные собеседники. И мастурбация, куда же без нее.
Да, он был донельзя инфантилен, подумал Зигмунд, с удовольствием принимаясь за остаток утреннего угощения, запивая его вкуснейшим молоком.
Но сколько можно обращать внимание на мнение других людей, если он просто пытается выжить? Как может, он же старается… и он сделает вскоре огромную услугу этому миру, когда умрет. Ведь так?
Тогда почему ему нельзя побыть слабым? Хотя бы еще чуть-чуть. Он ненадолго, честно-честно. Скоро все закончится, а пока…
Пока у нас есть еще дела. Пусть и выдуманные, пусть и основанные на лжи, но все же это дела. Долг перед королем и страной. Он иронично усмехнулся, припоминая свои странные слова, которые совершенно неожиданно возникли у него в сознании.
К чему он это сказал?
И все же он абсолютно бесполезен.
Докончив с великолепным и сытным завтраком, он принялся тщательно умываться, насколько это было возможно при таком малом количестве воды.
И он вдруг понял, что очень хочет в баню. Казалось, что он не парился уже всю жизнь.
Что ж, один день не критичен. К тому же, может, уже сегодня на коротком деревенском совещании они решат, что с ним делать. А он никуда не уйдет, пока его не убьют, о нет. Будет докучать, действовать на нервы, постепенно влезать во все дела.
И он прекрасно знал, пусть и понаслышке, но о таком люди обычно не врут… он знал, что делают наркоторговцы с теми людьми, кто осмелился влезть в их дела. И чин аудитора тут не поможет — даже наоборот, помешает.
Зигмунд одернул свое безукоризненное одеяние, которое нисколько не помялось даже после ночевки, и начал спускаться вниз. Чтобы поговорить со старостой о делах.
XII
Дела были нынче кровавые.
Когда-то в этом доме, расположившемся недалеко от деревни на границе с лесом, который сейчас и решили навестить государственный аудитор и глава деревни, обреталась небольшая дружная семья.
Удивительные качества соединял в себе мужчина, живший здесь — и лесничий, и охотник, и любящий муж.
Маленькие и крайне милые дети бегали на свежем воздухе, играли. Жена замешивала тесто, а потом начиняла его вкуснейшей и разнообразной начинкой — ее пироги славились на всю округу.
Муж помогал в деревне местным, иногда мог пропасть в лесу на целый день (что он там делал?), но всегда исправно возвращался домой к позднему вечеру, чтобы поцеловать жену и обнять детей.
И именно к ним первым в деревне явился вервольф, нарушив практически идеальную семейную идиллию.
Теперь дом пустовал. И в нем было жутковато. Поговаривали, что после того случая никто из местных не отваживался подойти близко к дому. Деревенский народ частенько бывает суеверным, но тут их опасения Зигмунд целиком и полностью разделял.
— Умершего звали Рестар. Он… был хорошим человеком, — с видом духовника и голосом следователя произнес староста.
Был. Когда-то он был. А сейчас уже нет. Подобная изящная мысль о столь быстром превращении человека в ничто на мгновение очаровала Зигмунда.
— Если так, то это большая утрата для мира, — Зигмунд решил подражать манере старосты и высказываться о смерти так же поверхностно, но осторожно.
Он осматривал скудно обставленную комнату, в которой мебель, вся перевернутая вверх дном, все еще оставалась в своем хаотично безобразном положении. Но он практически не видел этого окружения, не подмечал. Все его внимание было сосредоточено на ответах своего собеседника. И в этот раз он решил даже не устанавливать прямого зрительного контакта, почему-то он посчитал это излишним. Поэтому он и осматривал комнату рассеянным взглядом, медленно перемещаясь по руинам царивших здесь ранее любви и домашнего уюта.
Интересно, когда в своей жизни он совершил ту самую ошибку, лишившись возможности жить так, как эта семья? Жить в любви, понимании и согласии. Выполнять простую работу, воспитывать своих детей, не испытывая столь неприятного экзистенциального кризиса. Когда это все было возможно, когда у него был такой шанс и когда он все испортил?
Наверное, в тот самый момент, как он появился на свет.
Он вновь прислушался к своему собеседнику. Вокруг не было ни души, поэтому Зигмунд отчетливо слышал даже дыхание мужчины. Столь неприятное и долгое соседство с темной душой иногда открывает в человеке невероятные и не всегда отрицательные качества.
Глубокого вздоха после последней фразы Зигмунда у старосты не было, он был спокоен. Но легкая пауза и заминка в голосе перед следующей его репликой выдавали то, что мужчина теперь старается аккуратно подбирать слова. Они не шли у него из души, не слетали с языка, а лишь грамотно выстраивались под строгим присмотром разума.
— Рестар не был местным, Зигмунд. Он прибыл к нам однажды из других краев, сказал, что хочет начать новую жизнь. И мы приняли его, а затем он стал членом нашей большой семьи.
Эдакое вступление к детской сказке. Немного высокопарно, но придраться по сути невозможно. Если подчиниться атмосфере, конечно. Но Зигмунд был уже в том преклонном возрасте, когда начинаешь любить сказки всем сердцем, но перестаешь понимать значение былых слов, что всегда казались тебе обыденными. Совершенно теперь не понятно, что такое любовь. А вера? Кажется, что люди употребляют эти слова настолько часто и прозаично, что уже забывают вкладывать в них хоть какой-то смысл, выстреливая из своего рта бездушные оболочки, лишенные содержания.
Но во все эти слова, даже при таком безумном раскладе, продолжают верить, продолжают им поклоняться. И Зигмунд чувствовал себя совершенно ущербным среди остальных людей, он более не чувствовал прочной опоры под ногами. Ведь он не понимал теперь, что такое любовь и что значит любить. Вся высокопарная смысловая нагрузка буквально испарялась, когда он пытался обхватить ее своим сознанием.
И чем больше он думал над этим, тем чаще он приходил к выводу, что он попросту разучился любить. И умел ли он это делать вообще когда-то в своей жизни? И какой конец ожидает такое недоразвитое существо, коим он являлся?
Он от всей души надеялся, что конец будет быстрым и не таким мучительным. Интересно, эти люди… они умерли быстро? Каково это, когда тебя разрывает на части огромное чудовище? Веришь ли ты в любовь в последние минуты своей жизни или только кричишь, корчась от своего безобразного существования?
— И это семья настояла на том, чтобы он жил в отдалении? — слегка ироничным голосом спросил Зигмунд.
Прислушался. Снова нет признаков вздоха. Дыхание ровное, спокойное.
— Он сам так решил, — сухо парировал староста. — Рестар не очень любил находиться в обществе, но все в деревне уважали его за дела, а не за характер. К тому же он никогда не проявлял признаков грубости или пренебрежения по отношению к остальным.
Бесполезно. Прочнейшая стена. Кем же был этот удивительный человек, если он мог столь поразительно скрывать свои настоящие эмоции? Такой вопрос Зигмунд хотел бы адресовать по отношению к старосте и к его способам психологических манипуляций сознанием. Мужчина как будто отражал мысли собеседника обратно, четко подражая заданному тону и давая абсолютно выверенные ответы.
Единственный минус такого подхода заключался в том, что теперь не было никаких сомнений — староста что-то скрывал. А задача аудитора как раз и состоит в том, чтобы найти несоответствия, ведь так?
Основной вопрос теперь состоял в том, что будет с ним, когда он все же найдет эти несоответствия? Вряд ли его погладят по голове и отпустят домой.
Это и к лучшему, решил он. Головы ему теперь не жалко, а дома и подавно нет. Будь что будет.
— Кто в последнее время навещал семью погибшего? — быстро спросил Зигмунд, занося руки за спину и чинно шагая по комнате.
— Никто, — так же быстро, не моргнув и глазом, ответил староста. — Они сами навещали наших в деревне, завозя дрова, шкуры и мясо. Милка (жена покойного) иногда приезжала к нам погостить, угощала пирогами.
— Не наблюдали ли вы ничего подозрительного в поведении Рестара в последнее время? Или в поведении его жены?
Бесполезный вопрос, Зигмунд уже знал, какой будет на него ответ. Но он лишь тянул время, изображая из себя хоть какого-то следователя. Это была крайне любопытная сценка, если взглянуть со стороны — двое мужчин очень открыто притворялись теми, кем они на самом деле не являются, и продолжали играть эти дурацкие роли, ожидая, когда тот или иной оступится. Но нелепость ситуации заключалась в том, что оба они уже оступились, оба уже отчетливо поняли, что их собеседник врет. Тогда зачем они продолжали весь этот фарс? Зигмунд неожиданно пришел к выводу, что их останавливает банальная вежливость, которую им вдолбили с детства. Именно она мешала им громко рассмеяться, похлопать друг друга по плечу и попросить перестать строить из себя невесть кого, а сказать все начистоту.
Вежливость. Еще один пережиток прошлого, в который раньше Зигмунд безоговорочно верил, а теперь смотрит на него, как на нечто чужое и непонятное. Зачем эта вежливость нужна, если в итоге мы врем изо дня в день, предавая друг друга?
— Нет, — просто ответил староста.
Что и следовала ожидать. Надо придумать еще пару вопросов для… окончания вежливой беседы?
— С кем особенно часто контактировал покойный в вашей деревне?
Мужчина на мгновение задумался. Для вида, наверное. Ко всем вопросам он был давно и тщательно подготовлен.
— Со мной, — начал перечислять староста, — с моей женой и… с нашим кладовщиком Диланом, именно ему Рестар отгружал мясо, шкуры, дрова и прочее.
— Кладовщик? — недоуменно переспросил аудитор.
Какой еще к черту кладовщик.
— Именно так, — подтвердил глава деревни. — У нас маленькая община, живем вскладчину, коммуной. Каждый из нас знает, что заработать в одиночку возможно и больше, но в наших условиях это не совсем удобно. Поэтому мы и функционируем как единое целое — основная прибыль от нашего хозяйства идет с полей, что располагаются за пределами видимости деревни. Но есть и другие промыслы — вон недавно наш дед Фомич открыл свою небольшую пасеку, теперь мы можем продавать и мед, пусть пока и в небольших количествах. И чтобы каждый просто занимался своим делом, не думая о способах реализации своего товара, мы занимаемся торговлей… централизованным способом.
— То есть продаете все сразу от лица деревни из общего склада? — удивленно спросил Зигмунд.
Староста кивнул.