Сенешаль положил руку ему на плечо. Рука и в самом деле выглядела слабой, пальцы заметно дрожали, но силы в ней оставалось достаточно, чтобы Гримберт вынужден был замолчать.
— Я терпеть не могу жару, Гримберт. Моя дряхлая плоть слабеет, а имплантаты-иммуноподавители норовят выйти из строя. В империи много проблем, она вечно агонизирует, истекает кровью и скулит, как шлюха, которую пырнули ножом в подворотне. И многие ее проблемы могу решить только я. Будь план Лаубера действительно так хорош, отчего бы мне было не поручить ему весь поход? Почему я на старости лет должен гонять по горам проклятых лангобардов? Неужели мне больше нечем заняться?
— Хочешь вспомнить молодость? — предположил Гримберт с усмешкой, — Надоели вина императорского дворца?
Алафрид неумело погладил его по плечу сморщенными пальцами.
— Я здесь по личному распоряжению его величества. Император действительно очень заинтересован в успехе нашего похода, но есть и другая причина, по которой здесь присутствует его личный сенешаль. Император устал, Гримберт.
Гримберт попытался пожать плечами.
— Мне-то что?
— Император устал, — очень весомо повторил Алафрид, заглядывая ему в глаза, — От сифилиса. От пройдох-чиновников, от вечных склок с Папскими нунциями и шпионами, от неурожаев, войн, придворных интриг, которых в Аахене больше, чем ядовитых змей в яме… А еще он устал от вашей грызни с графом Лаубером, которая длится уже двенадцать лет.
— Тринадцать.
— Неважно. Если бы вы были мелкими баронами, ссорящимися из-за спорного виноградника, все было бы куда проще. Я бы приказал разорвать вас обоих на дыбе, выпил бы здешнего вина и отбыл обратно в Аахен, трахать императорских гетер и есть свежие персики. Но так уж сложилось, что я вынужден сидеть в этом шатре, наслаждаясь запахом людей, не мывшихся с рождения, но искренне считающих себя рыцарями.
Гримберт прикусил язык. Сенешаль не повысил голоса, не изменился в лице, но за знакомой внешностью дядюшки Алафрида вдруг проглянул другой образ — тяжелый, выплавленный из оружейной стали, образ герцога де Гиеннь.
— Вражда — личное дело каждого. Но ваша вражда уже перешла определенные рамки, за которыми она становится делом не личным, но государственным. Тринадцать лет вы изводите друг друга. Засылаете шпионов, устраиваете диверсии, организовываете саботаж, убийства, похищения, пытки… Канцелярия Аахена стонет под непрекращающимся градом ваших кляуз, наветов и взаимных упреков. Лучшие умы его величества вынуждены терять время, разбираясь в ваших хитроумных манипуляциях и заговорах. Но хуже всего то, что страдает империя. Истощая друг друга, вы истощаете ее силы. Как раз тогда, когда эти силы нужны как никогда. Бретонцы осенью замышляют большой поход на наши западные рубежи. Неметы избрали нового короля и уже алчно присматриваются к южным границам. Кимвры и батавы вот-вот объединятся, мечтая отхватить себе кусочек от еще дергающейся жертвы подобно стервятнику-падальщику. Я могу расписывать все проблемы и дальше, но, думаю, в этом нет необходимости. Ты умен, поймешь все и так. Империя не может позволить себе терпеть дальше вашу вражду. Это слишком дорого ей обходится. Когда на пороге голодный год, рачительный хозяин урезает траты.
Гримберт решительно сбросил его руку с плеча, хоть это далось ему не без труда, силы в ней было заключено еще предостаточно.
— Право отмщения на моей стороне, дядюшка Алафрид. Этот человек убил моего отца!
— Мы с твоим отцом были близкими друзьями, Гримберт. Неужели ты думаешь, что я бы смолчал, если бы граф Лаубер имел хоть какое-то отношение к его смерти?
Да, захотелось сказать Гримберту. Смолчал бы. Из-за донорской крови и гормональных коктейлей, которые закачивают в тебя придворные лекари, ты сам не замечаешь, как с годами в тебе остается все меньше Алафрида. И все больше — герцога Гиенньского, императорского сенешаля. Ты так прочно врос в огромный имперский механизм, сросся с его кровеносной и иммунной системой, что уже перестал отделять его от себя. И если бы за спокойствие империи пришлось бы заплатить смертью моего отца — будь уверен, ты заплатил бы. Может, и мою голову швырнул бы на весы в качестве довеска, а? Только дело в том, что я умнее своего отца, чтобы позволить использовать себя как разменную монету. В этом ты еще убедишься, дядюшка.
— Тринадцать лет назад даны осадили Женеву. Кто пришел на помощь осажденному графу Лауберу?
— Твой отец. Твой отец пришел ему на помощь.
— У него не было времени собрать большое войско. Полсотни рыцарей — против двадцати тысяч варваров. Но он двинулся к Женеве, потому что так повелевал его рыцарский долг и союзные обязательства. Он поступил как добрый сосед и христианин.
— Твой отец был храбрейшим человеком, мой мальчик, это признавали даже его враги.
— И что сделал граф Лаубер, вместо того, чтоб прийти ему на помощь в этом бою? Он спрятался за крепостными стенами, как слизняк. И наблюдал за тем, как даны берут верх. Как медленно вырезают цвет туринского рыцарства во главе с моим отцом. Возможно, у него еще был шанс отбиться, но его предали наемники-квады. Перешли на сторону данов. И бой превратился в бойню!
Сенешаль качнул головой.
— Твой упрек справедлив, но обвинение в убийстве… У графа Лаубера не было достаточно сил, чтобы как-то повлиять на этот бой.
— У него не было достаточно чести! — прорычал Гримберт, — Он спрятался, как трус, и наблюдал за бойней под стенами своего замка!
— Едва ли это облегчит твою боль, но твой отец принял смерть как храбрейший из нас, как герой…
Гримберт рассмеялся. Судя по тому, как дернулось лицо Алафрида, смех вышел злой и неестественный, как скрежет челюстей падальщика.
— Как герой? Даны навалились на него со всех сторон. Он стрелял, пока не опустел боекомплект, а после этого проламывал им головы руками. Его доспех был алым от крови. А потом даны ударили по нему термическим излучателем. Варварское оружие, примитивное и неэффективное. Но его хватило, чтобы мой отец заживо сварился прямо в своей бронекапсуле. Его череп даны еще несколько лет использовали вместо кубка. Фаланги его пальцев эти мерзавцы носили на шеях как оберег от сглаза. Умер, как герой, значит? Думаю, ему было бы приятно услышать это!
Алафрид стиснул зубы, тяжело задышав, и Гримберт невольно подумал о том, что, быть может, был слишком несправедлив в своих подозрениях. Возможно, в много раз латанном старом теле герцога де Гиеннь еще осталось несколько старых клеток того человека, которого он когда-то знал.
— А теперь слушай меня, мальчик мой! — пророкотал сенешаль, — И, черт тебя возьми, слушай повнимательнее, потому что повторяться я не стану. Его величество считает, что ваша надуманная свара длится слишком долго.
— Лет на десять дольше положенного, — согласился Гримберт, — Но он сам виноват. Это он выдал особый ордонанс, запрещающий нам с графом Лаубером вызвать друг друга на бой.
— Иначе ты бы сам уже пил вино из его черепа, а? — голос Алафрида стал едким, как уксус, Слушай внимательно, я сказал! Его величество считает, что эта история затянулась. Знаешь, никто не может похвастать тем, что читает его величество как открытую книгу, но я за долгие годы научился немного ориентироваться в его интонациях. Поверь, тебе бы не понравилось, с какой интонацией он это произнес. Вы в самом деле сумели утомить его — вы оба.
В наступившей тишине, душной от горящих в шатре благовоний, Гримберт услышал далекий рокот и лязг, доносящийся со стороны лагеря. Ему не требовалось выходить наружу, чтоб понять его причину. Боевые машины медленно оживали, сбрасывая с себя брезентовые кожухи, лязгали патронниками и нетерпеливо переминались на месте, проверяя железные члены.
— Я окончательно запутался, Алафрид. В какой роли ты прибыл сюда? Военачальника, торгаша или посла?
Сенешаль сверкнул глазами.
— Посла! — отрывисто произнес он, — Посла благоразумия! Император понимает, что ни ты, ни граф Лаубер не сможете отказаться от вражды. Вы оба слишком упрямы и честолюбивы. Никто из вас не протянет первым друг другу руку. Значит, нужно что-то, что позволит вам примириться, не унижаясь.
— И этим чем-то станет Арбория?
— Да. Победа — хороший повод забыть старые обиды. Арбория станет началом великого похода, про который будут веками слагать песни. А я позабочусь о том, чтоб на дележке лавровых венков не осталось обиженных. Вы вернетесь в Аахен как герои. Вы оба. Вам подготовят блестящую встречу, щедро наградят. Может даже, и Туринская марка и Женевское графство прирастут новыми землями за счет Лангобардии… Во всех соборах в вашу честь будут звонить колокола, а церковный Информаторий навеки занесет вашу славу в имперские летописи. Ну как тебе? Достаточная цена за старую никчемную вражду?
— Слава в обмен на спокойствие его величества?
— Да. И если ты не дурак, то примешь это предложение и возблагодаришь его величество за мудрость.
Гримберт промолчал несколько секунд, обдумывая следующий вопрос.
— А Лаубер принял?
— Да. Почти не раздумывая. Он умный человек.
— В самом деле?
— Да. Будучи в Аахене, он часто играет в шахматы с камерарием Папы. И обычно забирает себе три партии из каждых пяти сыгранных. Надеюсь, что ты не глупее него.
Гримберт усмехнулся.
— Ты хочешь, чтоб я действовал на вспомогательном направлении? Да еще с этими мерзавцами квадами под боком?
— Сейчас неважно, кто будет грунтовать полотно, а кто — замешивать краски. Я позабочусь о том, чтобы тебя не обделили при делёжке. Единственное, что тебе надо сделать — сдержать на какое-то время свое тщеславие и действовать с графом Лаубером плечом к плечу. Я сделаю из вас обоих героев. А герои не враждуют друг с другом. Ну так что? Что мне передать его величеству?
Алафрид внимательно смотрел на него, ожидая ответа. Взгляд у него был серьезный, выжидающий, даже немного грозный, как у античной статуи.
А ведь он переживает за меня, понял Гримберт. Ему не хочется, чтоб я сейчас сглупил. Он и верно думает, что какая-то паскудная победа заставит меня примириться с Лаубером? Как же ты простодушен, дядюшка. Несмотря на все те годы, что провел при дворе, на весь опыт, на всю природную подозрительность… Но я благодарен тебе за это предложение, которое никогда не принял бы. Чем я смогу за него отплатить? Императорскому сенешалю не нужно золото и земли. Что ж, я знаю, чем тебя отблагодарить. Я подарю тебе легкую и безболезненную смерть, когда придет твой час. Это случится не сегодня и не завтра, но когда-нибудь в будущем, когда ты перестанешь быть для меня защитой и станешь препятствием. Я позволю тебе уйти легко и без боли.
Гримберт улыбнулся и протянул сенешалю руку.
— Передай его величеству, что маркграф Туринский принимает сделку.
***
Ночь пахла тревожно, как пахнут все летние ночи на восточных рубежах империи, едким запахом сожженной кислотными осадками земли, которая уже никогда не даст всходов. На этот запах сейчас наслаивались многие другие — оружейной смазки, дыма, краски и пота. Высоко в небе ворочалась растущая луна, в обрамлении свинцовых облаков напоминающая острый латунный осколок, засевший в выпотрошенном животе.
Душная, тяжелая, влажная ночь. Гримберт вдыхал ее запах, ощущая себя так, будто потягивает скверное разбавленное вино. Но даже это не портило его настроения.
— Скверная ночь, — ворчал где-то рядом Магнебод, — Слишком светлая. Лангобарды заметят нас еще до того, как мы подойдем к воротам. Я этих мерзавцев знаю. Может, мозгов у них меньше, чем у овцы, зато прицелы на своих пушках выверять умеют. А если мины? Или еще какой сюрприз?
Слуги уже облачили рыцаря в боевой комбинезон, обтягивающий его крепкую, как пивная бочка, грудь, и теперь сновали вокруг, проверяя разъемы автоматических катетеров и контакты нейро-штифтов. Магнебод ворчал, кляня их и весь окружающий мир — за нерасторопность, за слишком светлую ночь, на неочищенную с доспехов ржавчину… Гримберт знал, что Магнебод так и будет ворчать, пока не начнется бой. Зато в бою сделается другим — молчаливым и яростным, как демон.
В других он тоже не сомневался. Поодаль от маркграфского шатра выстроилась стальная шеренга, зловещая даже в зыбком лунном свете. Гримберту не приходилось напрягать память, чтобы вспомнить названия моделей или имена — как и полагается баннерету, он помнил всех рыцарей своего знамени до единого, включая характеристики и имена их доспехов. Даже теперь он без труда узнавал их — по характерным деталям или издаваемыми ими звуками.
«Рычащий Дракон», похожий на ежа из-за большого количества зенитных орудий, чьи тонкие стволы глядят в небо. Им управляет Бавдовех Злой. Опытный рыцарь, обладающий отменным тактическим чутьем, разве что немного несдержан. Приземистый «Скитарий», чью тушу украшает глухой топфельм. Его поведет бой Лейбофлед Третий. Склонен к мародерству, но исполнителен и собран. Гортанный рык выдает «Черного Зверя», у которого, как всегда, барахлят радиаторы, но его хозяину, мессиру Геногасту, это ничуть не мешает.
Гримберт видел их всех, всех в шеренге и каждого в отдельности, все свое стальное войско.
«Гремящий», «Гибельный Свет», «Мантикора».