Яркая зеленоглазая девушка с копной тёмно-рыжих волос, покраснев от возмущения, вскочила с места и набросилась на поэта:
— Это не стихи! Это зелёная тоска убогого графомана! Нам не нужны такие упаднические вирши! Поэт должен рассказывать о покорении звёзд, романтике дальних странствий, силе человеческого духа!
Выпалив эту тираду на одном дыхании, девушка села и нервно отхлебнула из стакана.
— Точно, ерунда какая-то! — подтвердил атлетически сложенный парень, сидящий рядом с рыжей. — Зачем писать о тоске, разве нет других эмоций? Стремление, радость, забота о ближнем, любовь…
Высказавшись, он покосился на зеленоглазую соседку. Остальные посетители возбуждённо загалдели, на все лады обхаивая стишки длинноволосого. Тот попытался дочитать свой опус, почти целиком состоящий из слов «печаль», «грусть», «отчаяние» и их производных, но его уже никто не слушал.
— Таким как ты, Ант, нужно не стихи писать, а в откатилку сходить. Откатиться подальше в детство и научиться чему-нибудь полезному, — безапелляционно заявила рыжая. — Пошли, ребята!
Она порывисто встала, едва не опрокинув стул. За ней немедленно поднялся атлет. Парочка направилась к выходу, туда же потянулись прочие посетители. Длинноволосый Ант на разгоне прочёл ещё пару тоскливых четверостиший, но, заметив, что кафе опустело, замолк, обречённо плюхнулся на стул и машинально глотнул из ближайшего стакана.
Я подтолкнул Виталика под столом ногой, мол, смотри как дилапер работает и учись, поднялся и подошёл к поэту. Он поглядел на меня взглядом побитой собаки, чем ещё сильнее порадовал.
— Замечательные стихи! — сказал я как можно проникновеннее.
— Тебе правда нравится? — спросил он с надеждой, встрепенувшись.
— Не то слово! — восхищённо произнёс я. — Твои стихи — это новая веха в поэзии.
— А они не понимают! — дрожащим голосом пожаловался длинноволосый, кивнув вслед уходящим. — Говорят, что тоска зелёная…
— Беда всех гениев, — заверил я поэта. — Твои стихи поймут лет через сто.
— Через сто лет я уже умру, — резонно заметил Ант. — И не знаю, оживит меня кто-нибудь из потомков или нет.
Ну конечно, как я мог забыть! Подобным «гениям» нужна слава здесь и сейчас.
— Печататься не пробовал? — сочувственно спросил я поэта.
Видимо, я брякнул что-то не то. Ант подозрительно глянул на меня и спросил, нахмурившись:
— Забредыш, что ли?
— В некотором роде, — ответил я туманно, не вдаваясь в подробности.
— А в вашем мире есть поэты? — поинтересовался Ант довольно равнодушно.
Естественно, подобные непризнанные гении считают поэтами только себя. А остальные так, бумагомараки.
— Конечно, — горячо заверил я. — В нашем мире умеют ценить таланты.
Поэт тут же оглянулся и нехорошо оживился.
— Может, перепухнем ко мне и поговорим? — предложил он.
— Я не один, — предупредил я, указывая на одиноко сидящего стажёра. — С товарищем. Он тоже ценитель хороших стихов.
Ант с сомнением поглядел на Виталика. Тот, вслушиваясь в наш разговор, постарался принять вид ценителя поэзии, что у него получилось не очень правдоподобно. Поэт, подмигнув нам, растворился в воздухе. Мы с новичком молча смотрели друг на друга, не зная, что предпринять, пока длинноволосый не появился снова.
— Чего вы не перепухаете? — сердито спросил он.
— Не перепухается что-то…
— Перепухальника нет?
Я виновато развёл руками.
— Ну вы даёте, забредыши! Поэзию цените, а таких простых вещей не имеете, — покачал длинноволосой головой непризнанный гений. — Давайте руки.
Виталик подошёл к нам. Мы втроём взялись за руки, будто собрались закружиться в хороводе, и моментально перепухнули внутрь небольшой квартиры с большими окнами и высокими потолками. Комната, в которую нас запух поэт, смущала своей пустоватостью.
— Моя обитель, — пафосно произнёс длинноволосый, обводя вокруг себя, не давая нам прийти в себя после перепухания. — Пристанище томящейся души.
Без всякой связи Ант принял поэтическую позу и с надрывом прочёл:
— Рыдал я грустью,
Пел печалью.
И в мира устье
Глядел я далью.
Мне пришлось закатить глаза от восторга и перевести дух грустно и печально. На поэта это подействовало.
— Ант, — сказал он и приложил руку к сердцу.
Мы с Виталиком ответно представились.
— Игнат? — вскинул брови поэт. — Виталик? Интересные имена, поэтические… Из каких далей прибыли к нам, забредыши?
«Из туманных», — подумал я, а вслух ответил:
— С Земли.
Недогадливый поэт удивлённо поморгал:
— А мы, по-твоему, где?
— С другой Земли, со смежной, — пояснил я недалёкому гуманитарию. — Смежные миры бывают, знаешь ли. Вещевод и всё такое прочее.
— Ну да, ну да, — равнодушно отреагировал Ант.
Он сделал лёгкое движение, и из пола выросли три кресла. Графоман с размаху ухнул в одно из них. Я осторожно опустился в другое, ощупывая подлокотники. Виталик благоразумно остался стоять. Вот, значит, почему комната пустовата: аборигены помимо изготовления онтроники и перепухания умеют ещё и мебель творить на пустом месте. На кой чёрт при таких умениях нужны унылые стихи, никак не могу понять!
— Ты говоришь, у вас там умеют ценить настоящих поэтов? — напомнил мне поэт, возжелав продолжить разговор, начатый в кафе.
— О, да! Поэтов у нас ценят, — с чувством превосходства сообщил я. — У нас никто не заставляет творческих людей описывать романтику покорения звёзд. Наши поэты — свободные люди и пишут, о чём хотят.
Межмирторговские дилаперы побывали в сотнях миров, самых различных: высокоразвитых и умирающих, рабовладельческих и социалистических, диктаторских и демократических. И в любом из миров обязательно находились такие диссиденты-интеллектуалы, мечущиеся и страждущие, с затравленным взглядом и бегающими глазками. Самое интересное, все они считали, что общество, хоть социалистическое, хоть феодальное, на них давит и сковывает их творческий потенциал. Поэтому слово «свобода» для них звучало как синоним слова «рай». Хотя многие из не понимали, что за свобода им нужна.
— Совсем свободные? — спросил Ант недоверчиво.
— Полностью, — кивнул я важно. — Они отвечают только перед собственной совестью.
Взгляд поэта превратился в горящий.
Земель много. В каждом смежном мире обязательно есть Земля. Некоторые отличаются от нашей сильно, некоторые почти неотличимы. Одни напоминают Землю начала нашей эры, другие — далёкое будущее, до которого нам ещё расти и расти.
Я побывал в огромном количестве миров. Моя родная Земля — один из лучших. У нас всё просто и понятно: смысл жизни — заработать как можно больше денег и с умом их потратить. Земляне — практики до мозга костей, не любят мечтателей, романтиков и альтруистов. Мне лично кажется, что энтузиасты и фантазёры — просто мусор цивилизации. Не будь наше общество слишком гуманным, их бы давно извели на удобрения. У нас всё устроено по справедливости: чем нужнее ты обществу, чем выше твоя выживаемость в обществе, умение приспособиться, тем у тебя больше денег. А общество само определяет, кто ему нужен в текущий момент, и награждает нужного человека материальными ценностями, развлечениями и прочими приятными вещами.
Мне, например, платят в «Межмирторге» весьма неплохо, потому что моя деятельность нужна обществу. Земля жаждет новых товаров, новых услуг и развлечений, новых мест паломничества туристов, словом, эксклюзы. А без дилаперов ничего этого бы не было.
— Наши поэты отвечают только перед собственной совестью, — повторил я разомлевшему Анту. — И мои сограждане умеют ценить таланты.
Поэт прикрыл глаза. Наверное, ему мерещился удивительный мир, в котором толпы ценителей жаждут услышать его бредовые вирши. Увы, я соврал. На практичной Земле шансов быть услышанным и понятым у него ещё меньше, чем в Миогене.