Сколько раз я наблюдал это? Полсотни раз или больше? Но каждый раз в каком-то странном предчувствии холодеют руки и ноги, сердце начинает стучать все быстрее и быстрее, отдаваясь в горло, в виски Я не мог ничего уже сделать, ничем помочь, если пуск обернётся провалом. Только наблюдать.
Сквозь огромный шар медленно прошёл конусообразный обтекатель, такой огромный, реалистичный, также медленно и бесшумно проскользнул белоснежный цилиндр, так близко, что я заметил, как идеально ровно лежит покрытие. Грушевский нервно покачивался в кресле, сжимал и разжимал кулаки. Никогда не видел его в большем волнении. Вот показались дюзы двигателей, из которых вырывались тонкие струйки белого дыма.
— Ноль. Пуск.
Страшный грохот тряхнул зал, как землетрясение в девять баллов. Поджиг! Вырвалось страшное в своей красоте и свирепости ярко-оранжевое пламя. И окутанная белоснежными клубами, ракета начала медленно подниматься, все быстрее и быстрее. Вырастала огромная бурлящая, клокочущая белоснежная колонна, на вершине которой оставалась маленькая оранжевая звёздочка.
— Отделение третьей ступени, — возвестил механический голос.
Камера вновь приблизилась, и ракета вновь прошла сквозь зал, экрано-шар заполнился ослепительным ярко-оранжевым светом, превратившись на миг в пылающую звезду. И всё заслонила высокая сине-чёрная бездна небес, в которой неслась ярко-белая точка — крохотный осколок огромный ракеты.
— Ну что же, — Грушевский, наконец, перестал качаться, улыбнулся во весь рот и достал из-под стола портфель, а из него бутылку шампанского. — Предлагаю выпить за первый полностью автоматизированный пуск. От начала и до конца произведённый роботизированными системами.
На столе он выставил бокалы, также извлечённых из портфеля. Аккуратно вскрыл пробку. Деликатно пыхнув белым дымком, из горлышка на стол пролилась белоснежная пена, так ярко напомнившая те бурлящие клубы дыма, из которых возродилась космическая Венера.
— Да, это было здорово, ничего не скажешь, — выпив половину бокала, я со стуком поставил его на стол. Смахнул капли с губ и удовлетворённо откинулся на кресле. — Но ты не забывай, Валентин. Без людей мы можем вести производство недолго. Пока идёт расследование. Потом мы будем вынуждены вновь следовать рекомендациям Лиги защиты профсоюзов. Вернее её приказам. Как минимум тридцать процентов людей должны быть заняты на производстве. Иначе кошмарные штрафы. А ещё хуже — бойкот нашего производства.
— Ох, уж эта Лига, — скривился Грушевский, его ярко-голубые глаза нехорошо сверкнули. — Артур, тебе надо поговорить с Моргуновым. Ну, чтобы он надавил на Лигу.
— Взятка? Он не пойдёт на это. Нет, надо что-то придумать иное. У меня есть одна идея.
— Какая? — Грушевский вновь наполнил свой бокал, быстро и жадно выпил, и глаза его подёрнулись дымкой.
— А вот какая. Надо перевести все производство за пределы Земли. Понимаешь? Вывести наноматериалы, которые сами воспроизведут цеха, лаборатории и будем строить недостающие узлы и компоненты звездолёта там. Без людей. Ну а здесь…
Эта идея родилась у меня спонтанно, в тот момент, когда любовался прекрасными башнями Гигаполиса, с такой быстротой возведёнными этим материалом.
— А здесь будем лишь имитировать бурную деятельность! — быстро подхватил мою мысль Грушевский. — Ты гений, Артур! — довольно больно он хлопнул меня по плечу.
— Но надо все держать в секрете, чтобы Лига не пронюхала. Понимаешь?
— Разумеется. Разумеется, — он довольно закудахтал.
— Пуск ракет с Земли сократить до минимума. Ну… под предлогом того, что озоновый слой разрушается и так далее.
Я никогда не ощущал себя таким счастливым. Мне хотелось петь, хотя я не обладал таким бархатным сильным баритоном, как Олег.
Резкий звук, будто зашипели хором сотни змей, распорол воздух. Экрано-шар заклубился чёрным дымом, и сердце у меня заныло — неужели пуск оказался неудачным?
Но тут из полутьмы выступило лицо в маске, в прорезях сверкнули белки глаз.
— Никитин, слышишь меня? — голос был искажён, неузнаваем.
Я замер в кресле, вцепившись в подлокотники.
— Олег Громов у нас. Мы его будем держать у себя до тех пор, пока ты не отдашь нам свою «ловушку для Сверхновой», но в полном варианте. Понял, Никитин? В полном. Версии Два-Ноль.
Руки и ноги заледенели, прошиб ледяной озноб. Не знаю, что испугало меня больше — то, что Олег оказался в руках бандитов. Или то, что эти ублюдки с такой лёгкостью смогли взломать суперсекретную сеть ЦУП, узнали, где я нахожусь. Надо обладать гениальными способностями хакера, чтобы вскрыть трёхкратное шифрование квантового суперкомпьютера.
— Мы даём тебе пять дней. Каждые сутки мы будем присылать тебе часть тела Громова. Руки, ноги, а на пятый день ты получишь его голову. Если, конечно, откажешься выполнить наши условия.
Краем глаза я видел побледневшего, как мертвец Грушевского, он стучал зубами, сотрясаясь всем телом, так что я ощущал вибрацию дубового стола.
— Покажите мне Громова, — я требовательно шлёпнул ладонью по столу, изо всех сил стаясь, чтобы голос звучал ясно и твердо. — Я должен знать, что он жив.
— Хорошо.
Камера отдалилась, и я увидел привязанного к стулу Олега. Выглядел он паршиво. Опухшее багровое лицо, левый глаз заплыл. Видно, мерзавцы сильно избили его. Рот заклеен скотчем. Это напрягло.
— Вы ему рот заклеили. Пусть он сам скажет, что жив.
Главарь в маске как-то недовольно дёрнулся, но потом махнул рукой — сделал кому-то знак. Чёрная тень метнулась к Олегу и оторвала с его рта блестящий кусок изоленты.
Артур! Не отдавай им свою разработку! Не отдавай! Они все равно меня убьют!
Глава 5. Смертельный выбор
Олег Громов
Я бродил по лестницам странного офисного здания. Поднимался по широким крутым ступенькам, проходил длинным просторным коридором, сворачивал и видел в окнах одно и то же — на фоне серого неба темнели голые и беззащитные силуэты деревьев в коконах из голубоватого льда. Искал выход, какую-то дверь, любую, но всё вокруг состояло лишь из коридоров и лестниц. Стены выкрашены грязно-белой краской. И множество больших картин в рамах. Вернее не картин, а фотографий звёздных скоплений, туманностей, пульсаров, с бьющими из них лучами. И чем больше я ходил, тем больше попадалось картин. И я не выдержал, подошёл к одной, и дыхание перехватило — показалось, это не фотография, а иллюминатор и там, за стеной, бесконечный чёрный бархат с алмазными проколами немигающих ослепительно-ярких точек. Я вздрогнул, оттолкнулся рукой от фотографии в рамке, и меня с силой отбросило в противоположную сторону, словно я был в невесомости. Закружилась голова и окружающая обстановка вдруг посерела, стала таять, сквозь неё начала просачиваться реальность. Тряхнул головой и вдруг понял, что сижу в полутёмной комнате на стуле, руки заведены за спину и скованы наручниками.
— Пришёл в себя? — голос принадлежал тому самому главарю, который встретил меня в липовой клинике Св. Терезы.
Он сидел в кресле, держал в руках белую фарфоровую чашечку и медленно, очень медленно помешивал в ней маленькой ложечкой, которая нежно позвякивала о стенки.
Теперь я мог разглядеть этого ублюдка поближе. Не думал, что подобные типы могут служить говнюку Макбрайду. Красиво вылепленные скулы будто держали лицо в определённых рамках, черты крупные, но не грубые, аристократичный нос, высокий лоб в морщинах, благородная седина зачёсанных назад ещё густых волос. В светлых глазах ни ненависти, ни презрения, скорее любопытство.
Оглядевшись по сторонам, я увидел немного. Помещение смахивало на куб, без окон, без видимых светильников. Стены терялись в полутьме. Из мебели только небольшой стол и пара стульев. Ну и мой стул, к которому я был привязан. Но что удивило меня — едва заметный гул и вибрация.
По левую руку от главаря стоял плечистый высокий бугай, голый по пояс. Впрочем, поначалу показалось, что одет он в тёмно-синие штаны и цветастую плотно облегающую фуфайку. На самом деле, весь торс парня украшали цветные татуировки. Лицо круглое, плоское, почти без бровей, глубоко утопленные круглые глазки, короткий нос с толстой спинкой и широкими ноздрями.
Если они не скрывают своих лиц, значит, точно меня убьют, — промелькнула мысль. Засосало под ложечкой, запылали щеки и уши, словно от стыда. И это так разозлило меня, что страх совсем отступил, свернулся в клубочек где-то на самом дне души. Но главное, в голове билась лихорадочно мысль — тянуть время, надо тянуть время. А шанс сбежать всегда может появиться.
Главарь покачался на кресле, мрачно взглянув на меня, сообщил:
— Значит так, Громов. Слушай внимательно. Нам надо, чтобы ты связался с Никитином и вызвал его в то место, которое мы тебе укажем.
— А не пойти ли вам всем на х… — сказал я просто и, скорее всего, ожидаемо для моего собеседника.
В лице его не дрогнул ни один мускул, глаза также смотрели куда-то вглубь себя. Ритмично заскрипело кресло, когда он покачался на нем. И бросил быстрый взгляд на бугая.
Тот размял кулаки. Сделал шаг, мгновенно оказавшись рядом. Обдало едкой вонью немытого тела, пота, дешёвого курева и мочи. Резкий удар под дых. Прожгла острая боль, из глаз брызнули слезы. Я согнулся, но верёвки впились в тело, лишь добавив мучений. Я попытался изо всех сил напрячь пресс. Но против сокрушающего кулака это оказалось бесполезно. На мгновение я рухнул во тьму, а когда вынырнул из неё, обнаружил, что рядом стоит главарь с чашечкой в руках.
Наклонив голову набок, он внимательно изучал меня, спокойно, без ненависти или презрения, как это бывает на выставке знакомого художника, когда надо сделать вид, что ты реально пытаешься оценить картину, хотя на самом деле тебе плевать.
Протянул руку и вылил содержимое чашечки мне за шиворот. С шеи и спины будто содрали кожу, сделав меня ещё более беззащитным.
— Не сопротивляйся, Громов, — проронил главарь и даже с какой-то жалостью вздохнул. — Твои наноботы не действуют — мы отключили их. Боль ты будешь чувствовать адскую. И тебе здесь никто, поверь, никто не поможет. А приносить себя в жертву не стоит. Это глупо. Подумай и прими мои слова.
— Бараны, — я с силой вытолкнул изо рта слова вместе со сгустками крови. — Вы всё — стадо безмозглых баранов. Следуете за этим мудаком Макбрайдом, как за гребанным пастухом. А он ведёт вас на убой.
Татуированный амбал расплылся в гнусной ухмылке. А губы главаря едва заметно растянулись, глаза сузились в ироничной усмешке, что взбесило меня ещё сильнее.
— Ах, как же ты ошибаешься, Громов. Мы не служим этому ушлепку Макбрайду. Мы сами по себе.
— А на кой черт вам нужен Никитин тогда? — бросил я в сердцах. — Он спасти Землю хочет и вас, подонков. А вы чего? Б… уроды.
— Мы не желаем зла твоему другу Никитину, — вкрадчиво, почти ласково проронил главарь. — Он талантливый учёный. Мы уважаем его. Нам лишь нужна его разработка. Вот и всё. Когда получим её, отпустим его. И тебя, конечно, на все четыре стороны. Живых и невредимых.
Я на миг задумался, перекатывая желваки. Постарался унять бешено колотящееся сердце.
— Хорошо. Свяжусь с ним.
Главарь вернулся в кресло, вытащил из внутреннего кармана пиджака толстую сигару, и маленькие кусачки. Мягко и деликатно стащил прозрачную обёртку, помял в длинных, но крепких пальцах свёрнутые в трубочку табачные листья. Щёлкнув кусачками, отрезал кончик. И медленно начал раскуривать длинной спичкой. Подержав дым во рту, выпустил. И предупредил, растягивая слова:
— Не обманывай нас, это нехорошо. Наша система обнаружит, если ты будешь врать. Понял?
Он сделал жест своему холую. Тот подобострастно поклонился, как болванчик и вышел. Вернулся через пару минут с голокамерой. Замерцала рамка экрана, и я увидел свою собственную физиономию, сильно помятую. Синие губы, опухшие глаза и клочковатая рыжая щетина по краям щёк.