— Мистер Тармас! — Доктор Генри строго взглянул на него, — Пожалуйста, воздержитесь от язвительности. Думаю, у каждого из нас в прошлом найдутся детали, которыми мы едва ли станем щеголять в приличном обществе. Однако позвольте вам напомнить, что здесь не светский раут и не дружеская гулянка.
Скотопромышленник кашлянул. Короткая отповедь доктора Генри сбила с него напускную браваду и фиглярство.
— Извините, — Тармас бросил взгляд в сторону Графини, — Я часто делаюсь несносен, когда нервничаю, а сейчас повод для этого как нельзя более подходящий. Мои извинения, Графиня Лува.
К удивлению доктора Генри Графиня приняла извинения с достоинством, даже одарила того своей холодной улыбкой.
— Все в порядке, мистер Тармас. Ваше предположение не отвечало правилам хорошего тона, однако по своей сути было недалеко от истины. Если я что-то и искала здесь, так это душевного отдохновения. Последние несколько лет в самом деле выдались весьма непростыми для меня. Простите меня, джентльмены, если я вынуждена опустить подробности. Довольно будет того, что некоторые из этих подробностей в самом деле просочились в прессу, причинив мне дополнительные страдания. Мне требовался отдых — и еще смена обстановки. Полгода или год в каком-нибудь пасторальном живописном уголке, до куда не дотянутся липкие щупальца газетных писак и фальшивые, как мой родовой жемчуг, соболезнования близких. Привычные варианты мне пришлось отмести. Швейцарские пансионы хороши для нервических больных, их сомнамбулическая обстановка тяготила меня. Шумные французские гостиницы также не прельщали меня. Мне требовалось что-то другое. Место, где я снова смогу обрести себя или, по крайней мере, упорядочить те осколки, что остались у меня в память о прошлом. И я…
— Выбрали Новый Бангор, — негромко произнес доктор Генри, почувствовав, что голос Графини слабеет и тает, — Не лучший выбор, однако, уверяю, все здесь собравшиеся, отлично вас понимают. Каждый из нас был в таком же положении.
Архитектор нетерпеливо ущипнул себя за бакенбарду. Похожий в своей строгой седой чопорности на школьного учителя, он и вел себя подобно учителю, сердито поглядывая на окружающих, точно находился в шумном классе, наполненном недисциплинированными школярами, и лишь отсутствие указки мешало ему восстановить порядок.
— Не обобщайте, глубокоуважаемый Доктор! — вставил он своим скрипучим голосом, — Не всех из нас привели сюда амурные дела или барыши. Я, например, прибыл сюда по служебной командировке. Я, видите ли, инженер и
— Пусть Графиня закончит, — мягко попросил доктор Генри, — Мы выслушаем каждого.
— Не стоит, — графиня Лува резким движением поправила на плече складку своего тяжелого плаща, точно тот стал тяготить ее, — Окончание вы, безусловно, знаете и так. Не могу вспомнить, кто сказал мне про Новый Бангор, прелестный тихий островок в дальнем углу Тихого океана. Место, где цивилизация еще не сделалась навязчивой, а жизнь не стянута уздой удушливой викторианской морали. И я… я… Наверно, мне надо было… Господи, какая теперь разница?
В этот раз она действительно замолчала, хоть ее никто не перебивал. Пастух молча ковырял толстым, как плотницкий гвоздь, пальцем свой жилет. Поэт с застывшей на лице неприятной усмешкой, колючей, как приставший к одежде чертополох, слушал рассеянно с прикрытыми глазами и этой зловещей сосредоточенностью напоминал скорее Зеленого человека[16], чем живое существо.
— Что ж, понятно, — Пастух не сострил, как опасался доктор Генри, напротив, участливо кивнул Графине, — Не в укор вам, графиня Лува, но едва ли эта история способна удивить кого-то из нас. Впрочем, и на нашего уважаемого инженера я бы ставить не рискнул. Сомневаюсь, что он сорвет выигрыш на звание самого оригинального рассказа.
Архитектор сердито взглянул на него из-под седых клочковатых бровей. Его старомодная и сухая манера разговора, делавшая его похожим на строгого учителя, мешали ему держаться заодно со всеми, отчего казалось, будто он существует в каком-то своем измерении, наполненном своими вещами, основательными, серьезными и не терпящими небрежности. Он редко вступал в беседу, но даже когда ситуация требовала от него вставить слово, голос его немелодично скрипел, точно мел, которым скребут по старой доске.
— Я инженер, — Архитектор бросил строгий взгляд на каждого из присутствующих, будто пытаясь удостоверится, не осмелится ли кто-нибудь оспорить его право на этот титул, — Инженер из компании «Тодфорд Констракшн». Меня зовут Виктор Уризель. Родился в Кардиффе. Специалист по геодезическим работам. Командирован в Новый Бангор шесть лет назад. Моя компания собиралась строить нефтеперегонный завод на южной оконечности острова и я… и мне…
Пытаясь держаться с достоинством и не встречая интереса среди прочих, он ощущал себя неловко и оттого часто сбивался, отчего доктор Генри даже ощутил сочувствие к нему. Этот пожилой джентльмен относился к тому сорту кабинетных ученых, что были наследием георгианской эпохи и почти пропали из жизни, оставшись лишь на карикатурах в «Панче». Лучше бы ему остаться в своем кабинете, подумалось доктору Генри. Едко ругаться на газетных страницах с такими же стариками, пить поднесенный экономкой чай с ежевичным вареньем, брюзжать на счет повсеместной распущенности и дерзости нравов, клясть прохиндеев-германцев и варваров-русских…
— Взять хотя бы эти безумные поезда в толще земли… — Архитектор поджал губы, точно само присутствие демонических поездов в Новом Бангоре было не просто фактом, а персональным вызовом ему, Виктору Уризелю, главному инженеру компании «Тодфорд Констракшн», — Совершенно невозможно понять, откуда они берутся и по какому маршруту движутся. Откуда они берут топливо, в конце концов! Я пытался составлять схему их движения, но обнаружил, что движение это хаотично и не упорядоченно, а проще говоря, бессмысленно. А автоматоны! Пусть вас не смутит моя геодезическая специальность, мне на своем веку приходилось тесно изучать математическую логику в ведущих университетах мира, да и о смежных дисциплинах вполне имею представление. Метод Крамера, метод Гаусса-Зейделя… Все эти перфорированные картонные карточки в головах у автоматонов суть полная бессмыслица! И я… В конце концов, это глупо, это нелепо… Мне…
Наконец он выдохся и доктор Генри получил возможность прервать его.
— Что ж, полагаю, мы можем считать знакомство состоявшимся. Видит Бог, произошло оно в странном месте и при странных обстоятельствах, но теперь, полагаю, вы ощущаете себя свободнее.
— Вы смеетесь, Доктор? — со злым смешком осведомился Поэт, — Может, вы и не агент Канцелярии, только наша участь от этого не облегчилась ни на гран. Мы как и прежде заперты здесь, в этом адском котле, заперты, терпеливо ожидая казни или бесконечных мук — в зависимости от настроения нашего гостеприимного хозяина. Но если раньше мы могли утешать себя тем, что это случится не сейчас, малодушно надеясь на то, что Он помилует нас и оставит в покое, то теперь все кончено. Да, кончено! Отныне мы не просто гости. Мы мятежники. Люди, бросившие вызов его власти. Сговорившиеся беглецы. Это значит, что наказание может последовать в любой миг. И в любой форме, еще более страшной, чем те пытки, на которые Он обыкновенно обрекает своих жертв!
— Бросьте, Ортона! — Пастух поморщился, бросив ковырять жилет, — Обойдемся без древнегреческих трагедий. Левиафан — рачительный и гостеприимный хозяин, Он никогда не забывает своих гостей. То, что мы сохранили человеческий облик, не наша заслуга и вы знаете это. Рано или поздно Он вспомнит про нас. Вспомнит, чтобы посвятить в подданные Нового Бангора. И когда это случится — молитесь. Молитесь всем богам, что придут на ум, истинным и ложным, чтобы он не проявил при этом свойственной ему фантазии, продлив ваши мучения сверх положенного.
Поэт стиснул зубы — удар, видимо, пришелся в цель. Он бросил в сторону Пастуха горящий взгляд из-под густых волос.
— А вам, значит, не терпится поиграть с ним в прятки? Пощекотать нос палачу? Превосходно! Но неужели для этого вам нужна компания?
Пастух не сострил в ответ. Даже не улыбнулся. Точно мгновенно решившись на что-то, он сбросил с себя личину благодушного фамильярного трепача, и только тогда сделалось видно, что личина эта фальшива. На доктора Генри внимательно смотрели сосредоточенные глаза профессионального забойщика — уверенные и мудрые глаза убийцы. Эта перемена понравилась доктору Генри. Он и сам ощущал нечто подобное, точно сбросил наконец тяготивший его пиджак, узкий в локтях и отчаянно давящий на горло.
Больше никаких софитов. Никакой сцены. Никаких аплодисментов. Для этого выступления конферансье не придется устраивать торжественный ритуал.
— Мистер Тармас прав. Наказание неизбежно и каждый из нас обречен. Думаю, все мы знаем, что случается рано или поздно с людьми, которые, исчерпав запас сил, становятся гражданами Нового Бангора. Мы можем либо принять это, либо противиться, используя все те небогатые средства, которые есть в нашем распоряжении.
— Это мятеж, — тихо произнесла Графиня. Она положила ридикюль с пистолетом на стол, но никто даже не посмотрел в его сторону, — Наша участь предрешена, это несомненно. Но как знать, не загоняем ли мы сами себя в ужасную ловушку, сделавшись из бессловесных игрушек Его сознательными врагами? Это уже не просто игра, это вызов. Попытка противостоять его власти и могуществу, лишить его законной собственности. Что он сотворит с нами, если этот заговор будет раскрыт?
Они все замерли, тревожно вслушиваясь. Слышно было, как тревожно и зло скрипят на ветру флюгера, как где-то на соседней улице нечленораздельно голосит пьяный, не то распевая какую-то песню, не то монотонно жалуясь на жизнь. Неуверенно пискнула где-то в небе пролетающая рядом птица, но тут же, точно испугавшись, смолкла.
Какого звука они ждали? Доктор Генри и сам этого не знал. Оглушительного удара грома, который расколет небо и крышу над ними, обнажив гнездо заговорщиков? Скрипа тормозов локомобилей Канцелярии во дворе? Оглушительного небесного гласа, который затмит собой даже рев заводских гудков Коппертауна?
Левиафан молчал. Если Он и ощущал какое-то нарушение в привычной и однообразной ткани бытия, то не спешил на это реагировать. Или же не считал нужным.
Доктор Генри обвел собравшихся взглядом. Трое мужчин и женщина. Они ждали, что он скажет и, ощущая нутром обжигающие мгновенья этой затянувшейся тишины, он вдруг вспомнил, как восемь лет назад, в Ливерпуле, другой человек точно также ждал его слов.
Это было его четвертое выступление, такое же оглушительно успешное, как и первые три. После того, как он сошел со сцены, антрепренер, смущаясь, подвел к нему пожилую женщину в траурном платье, которая хотела задать вопрос. Она хотела знать, может ли чудодейственная наука, могущество которой было явлено на сцене, вернуть к жизни ее покойного сына.
Что он мог ей сказать? И что он мог сказать этим людям? Графине, Архитектору, Пастуху, Поэту… Пообещать им, что спасет их? Что выведет их из царства всемогущего божества и тирана? Вернет им, безвольным слугам Нового Бангора, право именоваться людьми?
Раньше в его распоряжении был человек, загодя готовивший речи — проникновенные, взвешенные и неизменно хорошо действующие на публику. Тем более, что он сам всегда знал, чего именно публика ждет от него. Что ж, подумал доктор Генри, теперь я один. Значит, надо привыкать к этой работе. Вести к свету людей, которые забыли, что такое свет.
— Да, это мятеж, — произнес он, когда тишина сделалась удушливой, как предгрозовая ночь, — То, что мы собрались вместе, дерзнув искать сообща план спасения с острова, уже делает нас преступниками в Его глазах. Но каждый из нас был мятежником в душе с того самого момента, когда осознал, что с ним произошло. То, что вы находитесь здесь, наилучшее тому подтверждение. Да, мы мятежники. Но теперь мы не разрозненные бунтовщики, дожидающиеся своей участи. Мы…
— Кто? — насмешливо спросил поэт, — Когорта каторжников? Научное общество? Революционная ячейка? Может, военный отряд?
— Нет, — доктор Генри покачал головой. Нужное слово уже нашлось. Само собой, как часто бывает с нужными вещами, которые по какой-то причине оказываются под рукой в самый подходящий момент, — Я бы назвал наше предприятие клубом. Клубом единомышленников, объединенных общей целью.
— Клуб самоубийц, — пробормотал Архитектор, не пытаясь скрыть досады, — Подумайте, что вы замыслили! Это даже не самонадеянность, это невежество! Можно выйти с горсткой солдат против бесчисленной вражеской армии и надеяться на победу. Глупо, но иной раз в истории случались странные случаи… Но Левиафан — это не армия! Это сила. Сила, ни природы, ни пределов, ни возможностей которой вы не знаете!
— Здесь мне придется согласиться с мистером Уризелем, — Пастух неохотно кивнул, — Каждый из нас провел несколько лет в Новом Бангоре, но мы знаем о его владетеле не больше, чем в тот день, когда осознали свою участь. Что Он такое? В чем Его природа? Есть ли слабые стороны, а если есть, то в чем они заключаются? Как Он мыслит и мыслит ли вообще? Есть ли у Него враги или союзники? Страхи, предпочтения или желания? Мы слепцы. Быть может, не в меру отважные, отчаявшиеся, дерзкие, но все еще слепцы.
— Пусть слепцы, — согласился доктор Генри, — Но вспомните историю о слепцах и слоне. Один ощупал слоновий хобот и заключил, что слон подобен змее, тонкий и бескостный. Другой ощупал ногу и заметил, что слон — что-то вроде стены, высокий и шершавый…
— Понимаю, к чему вы ведете, но…
— Наши отдельные суждения обрывочны. Наши наблюдения зачастую ложны. Наши предположения ограничены и противоречивы. Но нас пятеро — а это уже дает нам огромное преимущество. Пять слепцов, объединившись, смогут сопоставить все, что им известно об объекте под названием «слон». Понять, как он устроен, как действует и чем руководствуется, каковы его слабые стороны и уязвимые места.
— Нелепо… — пробормотал Поэт, с отвращением уставившись на собственные грязные пальцы, — Нелепо, опасно, бессмысленно, тщетно…
— У нас есть шанс, — тихо произнес доктор Генри, — Быть может, шанс, который прежде не выпадал никому из пленников Нового Бангора. Подумайте об этом. То, что невыполнимо для одного слепца, но для пятерых…
— Пять слепых безумцев… — пробормотал Архитектор, — Заговора нелепее мир еще не видел. Впрочем, если вы желаете именовать это сборище авантюристов клубом…
Доктор Генри кивнул.
— Да, назовем это клубом. Клубом товарищей по интересам. Клубом желающих покинуть Новый Бангор живыми.
— Мы, значит, его новоявленные члены, а вы, Доктор, будете председателем? — Поэт криво усмехнулся, — Мне приходилось быть членом многих клубов, от нищих поэтических, члены которого не могли вскладчину купить и бутылку вина, до респектабельных эзотерических, вызывавших дух Джона Киттса, однако ни один из них не выглядел столь скверно. Насколько я понимаю, у него нет ни членских взносов, ни обстановки, ни ритуалов… Черт побери, у вашего клуба нет даже названия!
— Альбион.
— Что?
— Мне кажется, это хорошее название для клуба.
Графиня не шутила. Она выглядела серьезно — даже пугающе серьезно. Ее глаза уже не казались нарисованными, они сделались живыми — черными и блестящими.
— Мы все британцы. И все превыше жизни жаждем вернуться к благословенным берегам Туманного Альбиона. Мы назовем клуб «Альбион» — в честь родины, которую потеряли, но которую отчаянно желаем вновь обрести.
Доктор Генри ощутил, как обмякают, делаясь каучуковыми, напряженные мышцы спины и шеи. Он и сам не замечал этого напряжения последний час, теперь же ощущал себя так, точно обошел весь остров со стальной наковальней на плече. Привычное ощущение, знакомое ему по прошлой жизни, посещавшее его, когда занавес медленно затягивался, ограждая его от ликующей толпы. Ощущение, говорящее, что все получилось. Выступление закончено успехом.
— Жаль, я не прихватил бутылки шампанского, — усмехнулся он устало, — Образование клуба принято, кажется, отмечать тостом. Впрочем, кому как не нам, жителям Нового Бангора, знать цену условностям? За «Альбион», господа! Поднимите ваши воображаемые бокалы. За клуб «Альбион»!
***
Уилл слушал сосредоточенно, целиком обратившись в слух. Не задавал вопросов, не перебивал, лишь время от времени хмурился, точно пытался мысленно разобрать непонятные ему моменты. Хороший слушатель, подумал Лэйд, пытаясь смочить слюной пересохшее горло. В Тресте невозможно даже рассказать коротенький анекдот про ирландца и собаку — тебя перебьют самое малое пять раз, потом О’Тум вспомнит, как рассказывали этот анекдот у них в морской пехоте, доктор Фарлоу подметит в нем по меньшей мере три ошибки по фактической части, а потом Маккензи и вовсе переведет разговор на тему, не имеющую отношения ни к ирландцам, ни к собакам…
Стоило Лэйду, кашлянув, замолчать, как Уилл беспокойно оглянулся в его сторону.
— Что было дальше, мистер Лайвстоун?
Лэйд шутливо погрозил ему набалдашником трости.
— Терпение — величайшая из добродетелей. Так говорил мне один знакомый голландский фальшивомонетчик, которого схватила полиция после того, как он расплатился непросохшими ассигнациями, оставившими следы краски. История это длинная и рассказать ее в один присест в моем возрасте не так-то просто. А прервал я ее потому, что мы почти пришли. Видите тот дом? Нет, не тот, а под черепицей… Я же обещал показать вам Вечных Любовников, помните?