— Пойман, убит и зарыт! — она рассмеялась, ловко скрыв этим смехом короткий приступ охватившей ее слабости, от которого едва не покачнулась на ногах, — Ну и ну! Не знала, что вы любите Киплинга, Чабб!
— Готовлюсь к конкурсу декламаторов, — пробормотал он, — На следующем заседании Треста мы решили схватиться в поединке и каждый подготовит стих согласно выпавшего жребия. Мне просто хотелось отрепетировать. И если вам это показалось нелепым, вам следовало бы отложить насмешки на потом — завтра вечером старик Маккензи будет декламировать монолог Офелии!
— Значит… — она осторожно смахнула пальцем розмариновую веточку со лба, отчего сразу стала казаться более серьезной, — Я имею в виду… Все в порядке?
— Конечно, — он улыбнулся, — Все в полном порядке, мисс Прайс. Уж вы-то должны знать — у старого Чабба всегда все в полном порядке.
Кажется, в этот раз ему удалось выбрать нужную улыбку.
[1] Джон Хокинс (John Hawkyns) — английский адмирал, пират и коммерсант XVI-го века.
[2] Ричард Хоукинс (Richard Hawkins) — английский мореплаватель и исследователь XVI–XVII-го вв.
[3] Кербер (Цербер) — трехголовый пес, охраняющий царство мертвых в Аиде, он же в «Божественной комедии» служит привратником третьего круга Ада.
[4] На улице Треднидл в Лондоне расположен Банк Англии, в хранилищах которого содержится золотой запас.
[5] Гобсек — персонаж «Человеческой комедии» 1830-го года французского писателя Оноре де Бальзака, ростовщик и алчный скряга.
[6] Фартинг равняется ¼ пенни; гроут — монета в 4 пенса.
[7] Шиллинг равняется 12 пенсам; крона — 5 шиллингов.
[8] Соверен — золотая монета, приравненная к фунту стерлингов.
[9] Галиотис («морское ушко») — створчатый глубоководный моллюск.
[10] Аббатская крона — устаревшая английская золотая монета в 20 шиллингов, ограниченно чеканившаяся в XVI-м веке.
[11] 11 апреля 1814-го года в Фонтебло по настоянию Александра I был подписан мирный договор, согласно которому Наполеон Бонапарт, прозванный Корсиканцем, отрекался от власти и отправлялся на остров Эльбу.
[12] Жемчуг Афродиты — иносказательное название для деликатесного сорта икры улиток.
[13] Персонажи У. Шекспира. Фальстаф — персонаж «Виндзорских насмешниц», добродушный беспечный толстяк. Шейлок — персонаж «Венецианского купца», скупой, мстительный и расчетливый ростовщик.
[14] Луидор — французская золота монета, имевшая хождение в XVII–XVIII веках.
[15] Патисье — в ресторанной терминологии — повар, который занимается выпечкой и десертами.
[16] Швабский — диалект немецкого языка, распространенный в отдельных областях Баварии и Баден-Вюртемберга.
[17] Джон Франклин (1786–1847) — английский мореплаватель и исследователь, погибший в ходе попытке найти северо-западный проход из Атлантического в Тихий океан.
[18] Джонатан Эдвардс (1703–1758) — американский протестантский миссионер и проповедник.
[19] В Девоншире расположено одно из крупнейших английских месторождений каолина (белой фарфоровой глины).
[20] Гамильтон, Окленд — города Новой Зеландии.
[21] Английский футбольный клуб «Престон Норд Энд» в сезоне 1888–1889 гг. сделал «золотой дубль» — одержал победы в футбольном чемпионате и в Кубке Англии.
[22] Пэдди Райан (1851–1900) — ирландский боксер и борец.
[23] «Пыхтящий Билли» — прозвище одного из первых британских паровозов постройки 1813-го года.
[24] Банкомёт — игрок, который держит банк в карточной игре.
Часть вторая — Глава 4
— Что это? — Лэйд с подозрительностью уставился на протянутый ему лист, — Письмо? Расписка? Вексель?
— Нет, — Уилл смущенно провел пальцем по верхней губе, точно приглаживал свои еще не успевшие вырасти усы, — Ничего такого. Просто… Честно говоря, вчера, когда я вернулся в номер, мне не спалось. Должно быть, слишком много впечатлений за день. Иногда это действует на меня сильнее, чем крепкий кофе. Взялся по привычке за краски, думал размять руку и… и вот. Что думаете?
— Что вы выглядите отвратительно бодрым для человека, страдающего бессонницей, — проворчал Лэйд, отгоняя ладонью зевок.
Этим утром Уилл заявился в «Бакалейные товары Лайвстоуна и Торпа» раньше назначенного, помешав Лэйду дочитать газету и лишив удовольствия от второй чашки кофе. Лэйд собирался всерьез отчитать его, однако обнаружил, что раздражение, которое он испытывает, вовсе не так сильно, как ему казалось.
Может, потому, что пятничное утро выдалось приятным и свежим, отличным от прочих на этой неделе. Пролетевший ночью над островом дождь не оставил после себя луж, однако смочил пересохший камень, освежив Хейвуд-стрит и заиграв повисшими на оконных стеклах самоцветами. Хорошее, славное утро. Его не портили даже монотонные ругательства молочников, тащивших свои груженые бочонками телеги вверх по улице и скрип открывающихся окон. Даже нежащиеся в лучах розового утреннего солнца коты выглядели не утомленными ночным дебошем уличными бандитами, а благодушными романтиками с мечтательным взглядом.
Чтобы взять протянутый Уиллом лист, Лэйду пришлось поставить на землю прихваченный им из лавки саквояж из шагреневой кожи.
— Так что скажете, мистер Лайвстоун?
— Что думаю на счет вашего рисунка? Что мистер Бесайер, кем бы он ни был, возблагодарит судьбу, если лишится ученика вроде вас. Я бы поостерегся вешать подобную… картину у себя в гостиной.
Лист, протянутый ему Уиллом, в самом деле был эскизом — в этом он убедился, перевернув его другой стороной. Эскизом, без сомнения, поспешным, это угадывалось в деталях, однако отнюдь не небрежным. Рука, которая провела эти линии, объединив их в одно целое, явно привыкла орудовать пером и тушью, а не плотницким молотком. Однако разглядывать эти детали Лэйду не хотелось — несмотря на явственный талант художника картина показалась ему… Он и сам не знал, какой. Зловещей? Мрачной? Абсурдной?
Она состояла из двух частей, двух уровней. В верхнем, ограниченной кружевной периной облаков, можно было разглядеть седовласых старцев, внимательно взирающих вниз и напоминавших сосредоточенных игроков в кости. В нижнем, вписанном в сферу, были изображены два существа странной природы, которые, без сомнения, были центром всей композиции. Одно, громоздкое, неуклюжее и слонообразное, с лысой вытянутой головой, украшенной человеческими ушами и выпирающими то ли клыками, то ли бивнями, недвижимо стояло, уставившись в пустоту невыразительным коровьим взглядом. Другое, плескавшееся рядом с ним в волнах, представляло собой исполинского чешуйчатого змея, запрокинувшего поросшим алым волосом морду и обнажившим наполненную зубами пасть.
Несмотря на непривычные пропорции и строение, монструозные твари были изображены весьма естественно, точно художник зарисовывал их с натуры. Может, поэтому они не понравились Лэйду. В их облике, пожалуй, не угадывалось свойственной зубастым тварям кровожадности, напротив, они выглядели скорее по-человечески задумчивыми.
— Я назвал этот набросок «Бегемот и Левиафан», — Уилл, кажется, не был огорчен жесткой отповедью, лишь прикусил немного губу, — Согласен, вышло весьма безыскусно, но, мне кажется, я угадал верный путь. Если как следует развить, усилить, растушевать…
Лэйд вернул ему неприятно хрустнувший бумажный лист. И заметил, что машинально вытер руку о штанину, как будто пытался стереть что-то липкое, приставшее к пальцам. Нелепый жест, конечно, краски давно высохли.
— Мой китайский поставщик чая как-то рассказал мне забавную легенду об императоре и художнике. Легенда была цветистой и длинной, так что я окажу вам услугу, сократив ее втрое и передав лишь самую суть. Когда император спросил художника, что нарисовать проще всего, тот ответил — демона. Никто не знает, как выглядят демоны, даже те, кто уверен в их существовании, а значит, никто не сможет упрекнуть автора в том, что он исказил их черты или неверно обозначил пропорции. Но когда заинтересованный император спросил, что же тогда нарисовать тяжелее всего, художник тоже долго не думал. «Собаку» — кратко ответил он. И тоже был по-своему прав. Собак мы видим на каждом шагу, они часть привычного нам мира, следовательно, всякая ошибка в их изображении будет очевидна и хорошо заметна.
Уилл бережно скатал рисунок в трубку и, перевязав бечевкой, спрятал в сумку.
— Кажется, я понимаю, о чем вы, мистер Лайвстоун.
— Вы ведь ни черта не знаете о Нем, так ведь?
Он с удовольствием отметил, как дернулся подбородок Уилла. Как дергается у боксера от короткого мощного хука на короткой дистанции. Лэйд удовлетворенно кивнул — мысленно.
— Полагаю, у меня сложилось на счет этого некоторое впечатление, — пробормотал Уилл, — Но это не значит, что я в самом деле вижу его огромным змеем, это всего лишь образ, символ… В некотором роде визуальная метафора и…
— Что такое Левиафан?
Уилл замешкался. Не привык к вопросам в лоб. Что ж, это его ошибка. Следующие три раунда пройдут в другом темпе. Больше никакой разминки, никаких пристрелочных залпов. Сегодня он узнает, что такое огонь на поражение.
— Я в Новом Бангоре всего месяц, сэр. Но, мне кажется, даже если бы я весь месяц размышлял об этом, прерываясь лишь на еду и сон, и то едва бы смог сформулировать нечто путное.
Лэйд одобрительно кивнул, но лишь мысленно. У этого Уилла, чьей нянькой он сделался, может, и странные отношения с англиканской церковью, не говоря уже о прочих воззрениях, но, по крайней мере, он не страдает излишней самоуверенностью. Это хорошо. В Новом Бангоре это, пожалуй, даст ему небольшую фору. Как подсказывал его опыт, самоуверенные обычно погибают чаще.
Этот человек не должен погибнуть. По крайней мере, не на протяжении следующих двух дней. В девять часов вечера субботы он должен быть живым и здоровым, когда его нога ступит на палубу «Мемфиды». Что с ним будет потом — забота чья-угодно, но только не Лэйда Лайвстоуна. Интересно, к чему это полковник Уизерс упоминал макрель? Должно быть, какая-то хитрая метафора или намек — полковник не относится к тем людям, которые способны сказать что-то бессмысленное…
— А если бы пришлось сформулировать? — нарочито резко спросил он, — Что бы вы сказали?
Уилл хмыкнул. Но ответил почти сразу, должно быть, предполагал такой ход со стороны Лэйда и сам загодя подготовил слова.
— Исполинское существо библейской мощи. Гений пространства. Сила, заточенная не в материи, но в духе. Владетель вод и…
Лэйд страдальчески поморщился.
— Уму непостижимо, что в Лондоне до сих пор изъясняются столь витиеватым языком, — пробормотал он, — Должно быть, газеты правы, колониальные нравы в самом деле плохо развращают манеры и упрощают речь. Каждый раз, стоит вам заговорить, как мне уже мерещится, что с минуты на минуту сюда ворвется мисс Памела Эндрюс с вестью о трагической кончине своей благодетельницы[1].
— Простите?