Однажды ей пришлось стрелять в некстати проснувшегося гостя. Но застрелить ребенка она бы не смогла, об этом противно даже думать.
— Мальчик-С-Фонарем! — загадочным шепотом ответила Полуночница, прыгая в оконный проем.
Девочка, кажется, будила брата, спящего на соседней кровати.
Очень, очень плохо, что она не закрыла окно. Впрочем, девочка все равно его откроет. Как она это сделает, Полуночница уже не услышит.
На горизонте уже забрезжила золотистая полоска рассвета.
Оставалось не более получаса на то, чтобы успеть уйти в темноте, а потом в укромном месте сложить в спрятанную сумку всю амуницию, накинуть на комбинезон строгое шерстяное платье и превратиться из воровки и убийцы в добропорядочную горожанку.
Серую мышку, на которую никто не обращает внимания.
Объектив со снимками лежал в кармане. Она еще не знала, что это — удачный предмет торга, опасные улики, от которых следует немедленно избавиться или ее защита, но дважды проверила, чтобы объектив с фотографиями остался на месте.
Знала только одно. То, что произошло сегодня ночью не было цепью случайных совпадений. Она была уверена, что даже собака в коридоре оказалась не просто так.
А значит, серой мышкой придется побыть немного дольше, чем обычно.
Глава 1. Паб «У Мадлен»
Город умывался ледяной морской водой с первыми лучами рассвета. Море толкало колеса и шестеренки электростанций. Электричество наполняло желтым светом лампы в домах и согревало воду в резервуарах, и в нем была частичка моря.
Это море подхватывало маленькие старомодные, деревянные рыбацкие лодочки, на которых даже не было моторов, а вместо голограммы парусов, как на гордых линкорах и фрегатах, на единственной мачте бился настоящий белоснежный кэт.
И это же море принимало грузовые баржи и механические корабли, на рассвете выходящие в его воды.
Уолтеру всегда нравилось следить за морем. Зеленоватое у берега, оно наполнялось золотом на рассвете, и скоро это золото размывало волнами, оставляя стальное пространство, голубеющее к горизонту. Этот градиент казался ему самым совершенным в мире сочетанием цветов. Может быть, он и сам не отдавал себе отчета, но его темно-зеленые пиджаки и жилеты, голубые шейные платки и серые двубортные шинели отражали его привязанность к этим цветам. Уолтера завораживало вообще все, что было связано с морем. Может быть поэтому он перебрался из туманной столицы в маленький город на берегу. Чтобы чувствовать прикосновение волн во всем. Чтобы ветер пах солью, а не сгоревшим топливом. Чтобы стоять на берегу, улыбаясь волнам и быть живым. А что для этого пришлось оставить позади — так ли это важно?
Город назывался Лигеплац — «Пристань». Это слово значило для Уолтера нечто большее, чем просто место стоянки кораблей. Он очень надеялся, что этот город станет его домом. Город, пахнущий морем, такой живой и яркий, с его красными и бежевыми двухэтажными домиками, желтой тротуарной плиткой, с милой привычкой украшать оконные рамы резьбой, а подоконники — цветами, даже зимой видными за стеклом.
Часы на башне в порту пробили восемь. Уолтер нехотя отвернулся от воды и надел черные круглые очки. Он старался снимать их как можно реже, и пусть его в них часто принимали за слепца, зато никто не видел его недоброго, ядовитой зелени, взгляда. И он сам не встречал этот взгляд в зеркалах.
Не удержавшись, и в последний раз за утро оглянувшись на волны, уже через черные линзы, Уолтер быстрым шагом отправился прочь от берега.
Паб «У Марлен» находился недалеко от порта, и Уолтер не помнил ни одного дня, когда там не было бы людей. Моряки с пришедших недавно судов, постояльцы нескольких комнат на втором этаже паба, случайные прохожие и туристы — здесь всегда было шумно, ярко и чаще всего, весело.
Уолтер еще помнил, как два года назад, сойдя с корабля, он стоял посреди порта, одетый в изысканного кроя черное пальто, сковывающее движения. Он стоял и смотрел по сторонам, прибывший в город столичный аристократ, еще не забывший о том, что нужно соблюдать все возможные церемониалы и что воротнички на рубашках каждое утро должны быть накрахмалены так, чтобы о них можно было порезаться. Уолтер еще не сбросил маску презрительного высокомерия, а горящих восторгом глаз никто не мог заметить под очками.
А вокруг него кипела жизнь, настоящая, та, о которой он раньше и не подозревал. Он стоял, сжимая ручку дорогого фамильного саквояжа, и ошалело смотрел на матросов, занятых погрузкой и разгрузкой кораблей, на женщин в желтых кружевных шарфах, призывно улыбавшимися каждому мужчине, с которым встречались взглядом. Торговцы, бдительно следящие за разгрузкой, угрюмые механики, подходившие к прибывшим. Девушки в белых передниках, несущие к кораблям корзины с фруктами.
Одна из них подошла к нему и дернула за рукав.
— Груша, герр! Всего медяшка!
У нее было добродушное, круглое лицо, густо усыпанное веснушками. Уолтеру, привыкшему к болезненно-бледным, холеным аристократкам, в первую секунду показалось, что девушка перед ним с какой-то другой планеты. Но потом он пригляделся к ее лучистым серым глазам и желто-рыжим лисьим косам, и понял, что с другой планеты тут он. Молча протянул девушке монетку, и взял грушу у нее из рук, коснувшись ее теплых, мягких пальцев. Она хихикнула, и, достав из корзины веточку вереска, заправила за петлицу его пальто, густо обсыпав пыльцой черный кашемир.
— Так-то, герр. Сходящие с кораблей всегда тоскуют по свежим фруктам, женским улыбкам и запаху вереска! А если вы тоскуете еще и по выпивке или комнату ищете — в пабе «У Мадлен» как раз есть свободный номер, — подмигнула ему девушка.
Позже он узнал, что девушку звали странным именем Василика, и она была подавальщицей в пабе. Как и большинство девушек, продающих фрукты в портах по утрам, чтобы завлечь в свои заведения постояльцев и посетителей.
Но в тот день Уолтер понял, что ничего не случается просто так.
В тот же вечер он отдал какому-то портовому нищему свое пальто, за бесценок продал саквояж, сжег шейный платок в камине и купил себе эту самую шинель и гитару.
Неважно, кем он был в той, прошлой жизни. Главное, что и в этой, и в прошлой жизни он виртуозно играл. И сейчас был просто Уолтер, музыкант в пабе «У Мадлен».
И хотел им и оставаться.
А если он хотел оставаться просто музыкантом Уолтером, «У Мадлен» нужно было быть через пятнадцать минут, потому что Хенрик, хозяин заведения и бармен, просил его вчера самому открыть бар и постоять за стойкой пару часов. Уолтер не возражал. Он прекрасно варил кофе и заваривал чай, а большего от него по утрам редко требовали. С вечера он специально не стал пить, чтобы сейчас быть в состоянии работать и улыбаться посетителям.
Василика уже была на месте, и принимала заказы на завтрак от нескольких проснувшихся постояльцев.
— Уолтер! Ты вовремя, эти чудесные господа заказали у меня целый галлон кофе! — она поставила поднос на пустой стол и помахала ему рукой.
— Неужели кого-то не бодрит твой щебет по утрам, милая? — улыбнулся он, снимая очки.
Василика звонко чмокнула его в щеку и проскользнула на кухню. Уолтер, вздохнув, встал за стойку и включил небольшую печку под медным подносом, полным песка.
Он помнил женщину, научившую его так варить кофе. Ее звали Атаро. Она служила в доме его отца, единственная горничная вместо кружевных наколок носившая на голове яркий, красно-желтый тюрбан со своей родины. У нее была кожа цвета горького шоколада, самые белые глаза и зубы из всех, что он когда-либо видел, и самых громкий смех. Она говорила, что варить кофе — колдовство. Что, если не разбудить живущих в порошке духов, можно просто вылить чашку на пол.
Уолтер улыбался, ставя в нагретый песок большие медные джезвы.
Здесь тоже любили кофе. И умели ценить разбуженных духов.
— Уолтер, твою мать, я что, еще с вечера не протрезвела или я правда вижу твою сияющую рожу за этой стойкой с утра? — прохрипела высокая, черноволосая женщина, садясь за стойку.
— Моя обожаемая Зэла, твой голос подобен пению райской птицы в ветвях цветущего персика рано утром, когда… — с радостью включился он в их обычную игру.
— Ох, заткнись, ради всего святого, Уолтер, у меня от твоего меда слипаются уши, — мрачно сказала она.
— Как пожелает прекраснейшая фрау!
Зэла была бортовым механиком. Она часто нанималась на суда и отправлялась в многомесячные плавания, но всегда возвращалась и останавливалась именно в пабе «У Мадлен». И после каждого плавания по полгода занималась обслуживанием кораблей на верфях, не выходя в море, и страшно ругалась, поминая качку, ледяной ветер, раскаленные моторы, погнутые шестеренки, порванные ремни и сальные шуточки матросов.
А потом снова срывалась в плавание.
Уолтера, высокого, субтильного, вечно растрепанного русоволосого музыканта с аристократическим прошлым, она сразу невзлюбила. Он, не задумываясь, подыграл ей, и она верила, что перед ней велеречивый, высокопарный и изнеженный мальчишка до тех пор, пока мальчишка не выпил при ней бутылку виски и не подрался с двумя матросами, уделявшими Василике слишком пристальное внимание.
То есть до вечера того же дня, как они познакомились.
Впрочем, Уолтер с удовольствием продолжал строить из себя трепетного юношу, превратив ошибку Зэлы в ежедневную беззлобную игру.
— Возьми, полегчает. Я капнул тебе в виски кофе, — подмигнул Уолтер, подвигая к ней высокий бокал.
— Спасибо. Не такой уж ты и мерзкий все-таки, но как увижу твою лощеную мордашку, так и хочется сломать твой породистый носик в трех местах, — проворчала Зэла, которая привыкла общаться с моряками, а не с более благодарными собеседниками.
С этой ее особенностью Уолтер вполне смирился.
— Слыхал, Полуночница вчера этого… попечителя… как там его звали… герра, мать его, Хагана… пришила, в общем. Вместе с его женой.
— Герра Хагана? Второго владельца «Механических пташек»? — брезгливо скривился Уолтер.
— Его самого, старого козла, туда ему и дорога. Все так убиваются, как же, благотворительность, попечитель каких-то сиротских приютов, поит бездомных котят сливочками. А сам выпускает этих… — с ненавистью выдохнула Зэла.
Уолтер молчал, разливая кофе по чашкам. Герр Хаган заявлял, что делает доброе дело, создавая механических кукол для работы в борделях. Половина из девушек в желтых шарфах, снующих по пирсу, имела металлический каркас вместо скелета и масло вместо крови. Уолтер знал только две сферы, где было разрешено изготавливать таких кукол, каждая из которых лицензировалась и проходила ежегодную сертификацию.
Это была сфера удовольствий и сфера ритуальных услуг.
Ненависть Зэлы вызывала первая. А именно то, что многие из кукол герра Хагана, бывшего не только совладельцем фирмы, но и художником, имели облик несовершеннолетних девочек. Уолтеру тоже претила сама мысль о подобном, но он утешал себя тем, что тем, кто испытывает такие чувства, лучше удовлетворять их с бездушными «пташками», а не с живыми людьми. Если уж они по какой-то причине до сих пор не болтаются в петле.
Зэла подобных утешений не находила.
— Интересно, кому это он так насолил, что для него наняли Полуночницу. Удовольствие-то не из дешевых.
— Понятия не имею, только я бы ему сбор организовала на компенсацию расходов. Ну-ка, подлей мне еще кофе.
— А откуда они вообще знают, что это Полуночница? Они вообще-то работают без свидетелей, — усомнился Уолтер, наливая кофе в новую чашку.