Старик Савелий замолчал, на миг обернувшись к окну и бросив тоскливый взгляд на храм.
— Рекомендую при следующей встрече с этими людьми объяснить, что вы пришли из-за Стены, — посоветовал он. — Тогда никто не будет пытаться вас вздёрнуть.
— Как вы догадались, что я пришёл из-за Стены? — спросил я. — И почему они передумают меня вешать, если узнают, что я неместный?
— По вашему внешнему виду это вполне понятно, — пожал плечами старик. — Во всяком случае мне: я не так давно встречал человека, пришедшего из-за Стены, и он был одет по той же моде, что и вы, правда, одежда его была почище… Так вот, того господина они вешать не стали, рассудив, что у жителей по ту сторону Стены нет причин поступать так с теми, кого они и так обрекли на смерть. К тому же тот человек оказался довольно предприимчивым и, быстро разобравшись в ситуации, сообщил, что его прислали собрать информацию о болезни, чтобы ваши врачи попытались создать лекарство от неё. Не могу сказать, что ему поверили, но даже малой, совершенно ничтожной надежды на помощь хватило, чтобы ему сохранили жизнь.
— Этот человек, тот которого вы недавно встречали… Как он выглядел? — теперь я заинтересовался разговором по-настоящему.
— Молодой, — пожал плечами старик. — На вид вашего возраста, но нынче сложно сказать с уверенностью… Одет, как я уже сказал, по той же моде, что и вы… А! У него была интересная растительность на лице: усы сбриты, а борода есть… Так не носят уже очень давно.
Чарли… Сразу догадался я. Только он носит эту дурацкую бороду… В детстве он бесчисленное множество раз перечитывал истории о приключениях Детектива Джо, который носил именно такую хреновню на лице — не удивительно, что это отразилось как на его стиле, так и на выбранной профессии…
— Что он тут делал на самом деле? — спросил я. — И куда он делся? Он всё ещё здесь?
— Как я понял, он искал чудовищ, — ответил старик. — Он задавал много вопросов о них. Я рассказал, что чудовища не трогают проклятых и вообще не появляются в нашем районе. А потом посоветовал отправиться к затопленным районам, потому что от нападений чудовищ в первую очередь страдают именно там. К тому же там находятся Губернаторские районы, а Губернатор, наверняка, обладает куда более полной информацией о проблемах Старого Города, нежели какой-то спятивший старик… Что-то мне подсказывает, что и вы прибыли сюда в поисках чудовищ, и что теперь вы отправитесь следом за своим другом…
— Мне придётся, — признался я. — Хотя, честно говоря, я предпочёл бы остаться тут и выпить все запасы вашего спирта, а потом отправиться обратно в Северную Столицу. Но я согласился на эту работу, получил за неё оплату, осознавая все возможные риски, и теперь должен выполнить её…
— Тогда я предлагаю вам хотя бы переночевать тут, — старик ободряюще похлопал меня по плечу. — Вам явно не помешает хороший отдых и немного еды… А утром вы сможете продолжить свой путь.
Я какое-то время поломался, рассказывая, что у меня мало времени, а успеть нужно ещё многое, но старик был настойчив, а последним аргументом стала ещё одна бутылка древесного спирта, которую он с дьявольской улыбкой достал из шкафа, заманчиво покачав её в воздухе.
Совсем скоро я немного пожалел о том, что согласился остаться: на ужин было кормовое дерево…
Чёрт. Я надеялся, будет хотя бы крысиное мясо... Как же давно я не ел этой безвкусной субстанции… Она не была ни приятной, ни отвратительной — просто никакой. Словно ешь твёрдый упругий воздух, покрытый слизким желе, с лёгким привкусом обоев и ковра (ни то, ни другое я, конечно же, не пробовал, но хотел подчеркнуть, что «лакомство» это имело несъедобный вкус). Конечно, древесину можно было спасти соусом и приправами, сделав её хоть сколько-нибудь похожей на еду, но старик подал дерево в варёном виде, без каких-либо изысков. Ну что ж — сойдёт и так, главное, что питательная, а за удовольствие на этом скромном ужине будет отвечать древесный спирт…
— Я раскрыл вам душу, — заговорил старик, смотря, как я уминаю размокшую в горячем бульоне древесину. — Рассказал о том, что пожирает меня изнутри. Все мои мечты разрушены: у меня больше нет будущего — одни лишь воспоминания о прошлом, и я продолжаю жить лишь ради того, чтобы не потерять и их тоже. Не хотите ли и вы рассказать о том, что не даёт покоя вашему сердцу? Человек, потерявший всё, непременно заметит такого же, как он… Я ни за что не поверю, что у вас всё хорошо, и что сейчас вы находитесь именно там, где хотели бы быть…
— Да уж, — горько усмехнулся я, проглатывая очередной безвкусный кусок. — Оказаться тут, в центре этого безумия, с миской кормовой древесины, я точно никогда не мечтал… Но, если бы я мог оказаться в нормальном кабаке по ту сторону границы с бутылкой вина и тарелкой жареной свинины, то уверяю вас, сэр, — я бы был абсолютно счастливым человеком.
Разумеется, я лгал. Я прекрасно помнил день, который стал концом для всего, о чём я мечтал. Мы мечтали.
Я помню комнату Элли. Она всё ещё в кровати, последние три часа мы как обычно обсуждали то, как изменим этот ужасный мир, когда я стану Губернатором, а она — моей законной супругой. Мы мечтали убрать эту чёртову Стену, позаботиться о людях Старого Города, решить проблему затопления, найти проход через туман, вернуть людям веру в светлое будущее… Оставался последний шаг: поговорить с её отцом, с моим дядей… У меня были готовы все аргументы: мы двоюродные брат с сестрой — история знала случаи регистрации подобного брака. Но самое важное: у Адмирала не было никакого кровного родства с моим отцом или матерью: брат моего деда взял в жёны вдову Марианну, которая уже была беременна Адмиралом, а её супруг и отец ребенка — близкий друг моего двоюродного деда — трагически погиб на войне. Мой двоюродный дед не мог оставить его супругу одинокой вдовой с ребёнком на руках и поэтому взял её в жёны.
В общем, между нами не было никакого родства, и едва ли хоть кто-то воспротивился бы нашему союзу. К тому же, мы с Элли разделили бы власть, а мой дядя тем самым не потерял бы влияние после моего назначения на высший пост. Да, у него в руках всё равно не осталось бы той власти, которой он обладал, будучи временным исполнителем обязанностей Губернатора, но он сохранил бы хоть какую-то его часть… В общем, у меня были десятки доводов, но главным из них было то, что я люблю его дочь больше жизни…
Я помню, как Элли желала мне удачи перед тем, как я полный решимости и крайне оптимистичных предчувствий вошёл в кабинет Губернатора… И ещё лучше я помню, как покинул его кабинет, молча пройдя мимо Элли, не найдя в себе смелости даже заглянуть ей в глаза…
С тех пор всё пошло к чертям: я отказался от Губернаторского поста, вернулся в родительское имение, стал пить. Я занялся детективной практикой и был в этом хорош, всё же меня натаскивали во Дворце и натаскивали куда усерднее, чем кого-либо ещё… Но я занимался расследованиями лишь для того, чтобы заработать денег на очередной месяц беспробудного пьянства. Вот и сейчас я взялся за работу, и прекрасно знал, чем займусь, как только её выполню…
Я попытался отогнать от себя любые мысли, связанные с Элли. Для этого мне пришлось осушить ещё пол бутылки спирта и несколько часов слушать истории старика о том, каким прекрасным был этот мир до того, как всё покатилось к чёртовой матери. Он рассказывал о нём с теплотой и любовью ровно до тех пор, когда история переходила к той части, в которой люди снова начали молиться богам.
В какой-то момент он заметил, что я начал клевать носом, и предложил поменяться местами, чтобы я мог поспать. Сам он, по его словам, не любил мягких матрасов и предпочитал спать на голом полу.
Я лежал на диване, глаза мои были закрыты, а истории старика звучали словно странная монотонная колыбельная… Находясь в пьяном полудрёме, перед тем как окончательно отключиться, я вдруг спросил:
— Ведь это вы использовали этот Дар-проклятье, да?
— Да, — тихо признался старик…
Глава девятая. Сын Губернатора
Глава девятая. Сын Губернатора
***
Человек стоял на коленях у покосившегося деревянного надгробья. На нём было небрежно высечено имя его матери, которое кто-то перечеркнул и подписал сверху другое: «грязная крыса». Были тут и другие надписи, криво выцарапанные, очевидно, гораздо позже имени: «жила шлюхой и умерла шлюхой», «потаскуха», «тут лежит девка, продававшая себя за деньги», «гори в аду — бог не возносит шлюх»…
— За что они сделали это с тобой? — тихо спросил человек, обращаясь к надгробью. — Ты никогда не делала зла никому из них… Ты была доброй, была терпеливой, но они убили тебя… Убили ни за что, просто потому что ты отказалась ублажать толпу пьяниц… И даже лишив тебя жизни, они не оставили тебя в покое: приходили сюда, плевали на твою могилу, говорили злые слова, писали злые слова… Отец не пришёл и к тебе. Он не спас тебя, а я был слишком далеко… Я ничуть не лучше его. Прости меня, мама… Никого я не любил так сильно, как любил тебя, но я оставил тебя одну тогда, когда был нужен тебе более всего, так же, как когда-то оставил тебя мой отец…
Человек поднялся на ноги, и посмотрев ещё какое-то время на надгробье, развернулся и побрёл прочь. Он спустился с холма и вошёл в город, состоящий преимущественно из одноэтажных, сложенных из камня и покрытых соломой, смешанной с глиной, домов. Тут и там лежали мёртвые тела, покрытые жуткими волдырями, стояли телеги полные мертвецов. Над городом стоял приторный гнилостный смрад и тишина, разбавляемая лишь шебуршанием и писком крыс, в огромном количестве снующих между тел и пожирающих их…
Человек шёл по городу с безразличным, совершенно пустым взглядом. Внезапно из двери одного из домов, покачиваясь, вышла женщина. Она была очень худой, а бледное, даже синеватое, лицо покрывали гнойные волдыри. Увидев человека, женщина потянула к нему руки и неровным шагом пошла в его сторону.
— Гелион, — прошептала она слабым хриплым голосом…
Сделав ещё несколько шагов, она, окончательно потеряв силы, стала падать, но человек успел подхватить её. Он поднял её на руки и внёс обратно в дом.
На полу, на соломенной кровати, лежали двое детей, изуродованных жуткими волдырями — оба они были мертвы. Человек пронёс женщину в дальний конец помещения, положил на кровать, а сам, пододвинув табуретку, сел рядом.
— Гелион, — снова повторила женщина, приоткрыв глаза и увидев сидевшего рядом человека. — Такое с…странное имя…
— Его дал мне отец, — спокойно ответил Гелион. — Так странно… Я никогда не видел его, но ношу имя, которым он меня назвал. Он провёл с моей матерью всего один вечер и ушёл, подарив ей меня. Или наказав её мной… Уходя, он сказал маме, что теперь она носит под сердцем его ребенка. Он попросил её назвать меня Гелионом, сказал, что этим именем когда-то был назван мир, созданный им, и никакое другое имя не подойдёт мне больше. Но я никогда так и не увидел мира с таким названием и не встретил его создателя... Мне понадобились многие годы, чтобы понять: это имя — просто насмешка бога, решившего подшутить над моей матерью когда-то…
Гелион взял со стола глиняный кувшин и показал его женщине, которая продолжала смотреть на него из-под полуопущенных от усталости век.
— Хотите воды? — спросил он, показывая ей кувшин.
Не дожидаясь ответа, он одной рукой приподнял голову женщины, а второй, поднёс кувшин к её губам. Сделав несколько небольших глотков, женщина отстранилась. Гелион осторожно положил её голову на подушку, отставил кувшин, а затем продолжил говорить:
— Я искал отца по всему свету. Я использовал силу, которой он наделил меня как дар, стремясь помогать всем и каждому, кто нуждался в помощи. Но что бы я ни делал, любое благое дело оборачивалось злом. Спасённые люди совершали страшные вещи, заставляя страдать тех, кто возможно жил бы счастливо, не спаси я их будущих обидчиков; останавливая войны, я лишь порождал новые; давая людям еду и исцеляя от недугов, я наблюдал, как они становятся раболепным стадом, следующим за своим лидером, потеряв свой человеческий облик, а лишившись лидера и его чудес, они неизменно превращались в жестоких чудовищ…
Тогда я окончательно убедился, что держу в своих руках не великий дар, а ужасное проклятье. Какими бы чистыми, добрыми и благородными ни были мои помыслы и цели, все они оборачивались злом для других людей…
Я перестал творить добро, перестал пытаться сделать людей счастливыми, перестал вмешиваться в их судьбу. Я решил отказаться от своего дара и больше никогда его не использовать… Я хотел вернуться домой, к маме, и прожить остаток жизни в тишине и покое, рядом с ней.
Но вы убили её… Её изнасиловала толпа пьяниц, а потом, вдоволь наглумившись, один из них разбил ей голову камнем. Но виноваты в её гибели все вы, а не только человек, занёсший над ней тот камень и оборвавший ей жизнь. Каждый, кто все эти годы распускал слухи, смотрел на неё с презрением, не здоровался с ней на улицах — все вы создали мир, в котором ей была уготована столь ужасная судьба…
На глазах Гелиона выступили слезы. Он быстро смахнул их и попытался остановить поток новых, смотря в потолок.
— Это я наслал на вас проклятье, — наконец сказал он. — Вы называли мою мать грязной крысой, и теперь грязные крысы несут вам мою ненависть. Они обогнут весь земной шар, убив вас всех… Вы все сгниёте заживо, именно так, как того и заслуживаете… И ваши дети, которые выросли бы лишь для того, чтобы стать такими же, как и вы, получат своё наказание, не успев повторить ваших злодеяний… Каждый человек в этом мире заслуживает самой страшной смерти, и я избавлю этот мир от всех вас…
Гелион снова вытер слёзы и посмотрел на женщину. Женщина смотрела в ответ пустым не моргающим взглядом — она была мертва…
***
Я открыл глаза. Над моей головой нависали потемневшие доски свода крыши, с щелями, промазанными гудроном ещё в те времена, когда гудрон ещё можно было производить дёшево…
— Проснулись, наконец? — услышал я голос старика. — Вы весь остаток дня прохрапели, а потом и всю ночь. Я уж думал вас будить — завтрак как раз приготовил. Есть-то хотите небось, после такой-то спячки?
— Я бы лучше чего-нибудь выпил, — признался я, садясь на диване и протирая глаза.
— Могу предложить только древесный кофе, — сообщил старик. — Не подумайте, что мне жалко спирта, но мне кажется, вы достаточно вчера приложились, а сегодня, как я понимаю, у вас много дел — так что не стоит начинать день с возлияний…
Что тут скажешь: старик прав. Я сонно почесал в затылке. Прямо передо мной стоял ящик, на нём была расстелена старая газета, а на ней стояла тарелка с варёной кормовой древесиной, фарфоровая сахарница и металлическая кружка с чёрным напитком — древесным кофе. Запоздало кивнув в ответ на отказ старика угостить меня алкоголем, я взял кружку с горячим напитком и сделал глоток.
— Уммм… Неплохо, — покачал головой я.
— Пьёте по-королевски, а? — подмигнул старик, сидевший в кресле напротив с такой же кружкой в руках. — Без сахара?
— Отец научил, — признался я. — Сначала казалось, что нет вкуса более отвратительного, чем этот, но потом привык и теперь ни на что не променяю этот божественный напиток… Ну, кроме алкоголя, разумеется.
— Ваш отец был мудрым человеком, — заметил старик. — Наверное, имел высокий чин в Северной Столице?
— Он был Губернатором, — решил быть откровенным до конца я. Передо мной сидел человек, превративший в ад жизни сотен, если не тысяч людей вокруг, к тому же он спас мне жизнь: едва ли он станет применять какую-либо информацию мне во вред.
— Ваш отец – сам Адмирал? — удивился старик.