ГЛАВА ПЕРВАЯ. ОСКОЛКИ
Нас называли детьми Самой Последней Войны. Именно так, все три слова с заглавной литеры, будто кто-то и в самом деле верил, что эта война окажется последней. Впрочем, кто его знает, в этот раз К'Ургеа, которых у нас иначе как «дикарями» не называют, понесли такие большие потери, что оправятся нескоро, если вообще когда-нибудь смогут. Именно их плачевное состояние и разруха стали причиной того, что года три назад кто только не болтал о том, что Короне не помешало бы подсуетиться и дожать извечного врага. Виданное ли дело — такие земли пропадают! Такой лакомый кусочек, о который не одно поколение наших воинов зубы сломало. В общем, народ весьма откровенно и непрозрачно намекал, а Корона отказывалась понимать намеки и признавать, что за две тысячи лет подсадила нацию на наркотик по имени «война».
От мирной жизни народ откровенно ломало. Однако правительство довольно быстро нашло лекарство от этой напасти: укоротило языки болтунам, а самых активных милитаристов и вовсе отправило на рудники. И с тех пор о войне старались вообще не говорить и по возможности не думать. Разве что мы, дети этой Самой Последней Войны, смело высказывались на любую тему и ничего не боялись. Особенно те из нас, на чьем запястье красовался трехглавый пес, оскаливший все свои пасти, — знак принадлежности Короне.
Прекрасно помню тот день, когда инспектор прижал раскаленную королевскую печать к моей руке. Я так орала от боли, что к чертям собачьим сорвала голосовые связки и два дня после этого не могла нормально разговаривать, только хрипела да костерила на чем свет стоит свою треклятую жизнь. А еще я с тех пор не могу есть мясо с огня. Как почувствую запах шашлыка, так и выворачивает сразу наизнанку… Хорошо, что хоть не от всего мяса блевать хочется, а то тяжко бы мне пришлось. У Гончих мясо в меню первой строчкой стоит.
Помню, возвращаясь с первого рейда, я отстала от группы и куратора, остановилась у лавки мясника и долго гипнотизировала взглядом сочащуюся кровью говяжью вырезку, а потом все-таки не выдержала, зашла внутрь и потратила половину своей стипендии на этот вожделенный кусок мяса. И пусть в столовке нас кормили как на убой, и всего-то и нужно было, что потерпеть часа полтора до ужина, но нет… Расплатившись с мясником, я упала на лавочку в городском парке, потеснив двух алкашей. Трясущимися руками вскрыла бумажный пакет и впилась в свежайшую говядину, чувствуя, как от металлического привкуса крови, разлившегося во рту, сводит живот и немного кружится голова. Какая-то мамашка коротко вскрикнула и поторопилась увести свое чадо из парка, алкаши на всякий случай пересели на соседнюю лавочку, а я глотала куски сырого мяса, щедро приправленного собственными слезами, и ненавидела солнце, лето, парк, город, да и всю свою жизнь…
А как бы замечательно все могло сложиться, не подбери меня на развалинах разбомбленного дома старый солдат! Ведь можно было избежать и десяти голодных безрадостных лет в мрачном приюте святой Брунгильды, и последовавших за ними еще десяти в училище, вполне себе сытых, но не более радостных. И уж точно я сейчас не сидела бы у окна скоростного экспресса, который через двадцать минут унесет меня к Западному Сектору. Я бы уже двадцать лет как в могиле лежала.
Двадцать лет…
Война закончилась шестого августа, а меня в приют святой Брунгильды принесли тридцатого июля. Нашел меня солдат по фамилии Марко, и по традиции на его фамилию меня и записали. Монашку, что открыла дверь старику, звали Ивелина, так что с именем тоже не особо мудрили. Она с охотой приняла меня из рук солдата и поторопилась в кабинет матери-настоятельницы. Вечером того же дня меня окрестили Агнессой Ивелиной Брунгильдой Марко. Из сотни девочек, живших со мной под одной крышей первые десять лет моей жизни, добрую половину звали Агнессами — уж и не знаю, благодарить ли мать-настоятельницу за то, что она одарила нас своим именем. Лично мне всегда казалось, что тщеславие — это не та черта характера, которой может гордиться монахиня, но моего мнения, само собой, никто не спрашивал. Ну, по крайней мере начиная лет с трех. Именно с этого возраста я себя более-менее отчетливо стала осознавать как отдельную личность, а не часть массы, гордо именующей себя «Приют для девочек-сирот при монастыре святой Брунгильды Аполлонской».
Спален было всего пять: для малюток — в крыле сестер и воспитательниц, для малышей, для средней группы, для старшей и, наконец, для выпускниц. Мне повезло: за семь из десяти запомнившихся лет жизни в приюте я никогда не имела больше четырех соседок единовременно (сестры «шутили», что это просто последний год Самой Последней Войны был таким неурожайным). Две из них — Несси и Агни, двойняшки, которых нашли за два месяца до меня — были постоянными не только все эти десять лет, но и последующие, уже в училище, а еще две менялись весьма регулярно: кто-то умер (да-да, и такое случается в наше счастливое послевоенное время), кто-то перевелся в другой приют, у одной нашлась дальняя родственница, а девочку по имени Изабелла даже удочерили.
Святые угодники! Как же я ей завидовала! Как мечтала оказаться на ее месте… И можно даже сказать, что моя мечта сбылась, когда несколько лет спустя я встретила девчонку в одном из бесконечных коридоров училища. Везение — сука! — весьма избирательно, когда дело касается сирот из приюта святой Брунгильды. Монашки, помнится, хвастались, что девять из десяти девочек, побывавших под их крышей, позже проявляются как Гончие.
— Благословение божие! — так это называла мать Агнесса. Я же мысленно исправляла: «Проклятие».
И все-таки мало меня жизнь учила, мало. Била по морде, да, видимо, не очень сильно. Раз за разом ставила на колени, но я подымалась, упрямо надеясь, что это в последний раз. И главное, дура, свято верила, что рано или поздно все это кончится, что все мои невзгоды останутся позади. И пусть от метки Гончей мне не избавиться до конца жизни, пусть ненавистные рейды станут моей обязанностью и повседневностью. Все это такая ерунда, когда рядом с тобой надежный, настоящий, любимый и любящий мужчина…
Тихо выругалась и отвернулась от окна. Нет, я не жалела о принятом решении — еще чего! Я искренне радовалась, что успела переиграть Доминика и уезжаю к черту на кулички. Уж лучше там, чем здесь на его условиях.
Сволочь.
Хотя я и сама хороша, столько лет любила этого мерзавца, ничего не желая замечать дальше кончика собственного носа, так что нечего теперь удивляться и слезы лить.
Громко шмыгнула носом — благо второе место в купе пока еще пустовало. Хотя, если повезет, ко мне никто не присоединится, и я смогу в одиночестве, никого не стыдясь, напиться вдрызг и всласть нареветься. Когда еще, если не сейчас?
Поплачу, успокоюсь. И вычеркну нахрен Доминика из своей головы. Ластиком сотру, чтобы и следа его в моей жизни не осталось. Впрочем, это только сказать легко, а на деле глупое сердце болит и рвется в клочья…
В последний раз мы с ним виделись вчера вечером. Дом пришел ко мне в общежитие — ума не приложу, как узнал, что Нески и Агни ушли гулять, — и улыбнулся с порога ласково и снисходительно, так бы отец улыбался, глядя на свое нерадивое чадо.
— Ну что, малышка? Ты подумала над моими словами?
Скотина. Я б убила его, если б могла. Так ведь сильный, черт…
— Дом, уходи.
Он вздохнул.
— Ну что ты как маленькая. Я же популярно все объяснил.
Я скривилась, вспоминая его объяснения. Это случилось в понедельник, сразу после общего собрания, на котором нам рассказывали, чего ждать от пятничного распределения. Мне тогда казалось, что меня оно никоим образом не коснется. Какое распределение, ей-богу, когда мне жених приготовил тепленькое местечко в своем собственном участке.
— Счастливица ты, Иви, — с легкой толикой зависти в голосе вздыхали мои единственные подружки, Несси и Агни, — такого мужика себе отхватила…
Я лишь блаженно улыбалась в ответ и молчаливо соглашалась. А что? Против правды не попрешь: мужика я себе отхватила действительно завидного. Доминик был не только талантливым Охотником, пусть пока и рядовым, но еще и настоящим красавцем. Высокий, широкоплечий, светловолосый херувим покорил не одно женское сердце (Неска с Агни его иначе как «золотоволосый бог любви» не называли). Мое тоже не стало исключением. Когда мы познакомились, Дом учился на последнем курсе «военки» и просто покорил меня своей парадной формой и чистым взглядом ярко-голубых глаз. Так что да, девчата знали, о чем говорили. Я и в самом деле было счастливицей. Жалко только, что еще и дурой…
Сразу после собрания полетела к Доминику на крыльях любви, забив на одно из последних занятий по специализации. В зобу от счастья дыханье сперло. И ведь хотела сначала позвонить, предупредить, что бегу, но в последний момент передумала. Что называется, решила сделать сюрприз любимому. Идиотка.
У подъезда дома, в котором он арендовал небольшую, но очень уютную квартирку, было на удивление людно. Я остановилась, с удивлением оглядываясь по сторонам.
— Девушка, вы тут проживаете? — спросил у меня здоровенный лоб с пружинкой наушника в ухе. Охранник, что ли, чей-то? В этом районе?
— Нет, у меня тут жених, — искренне ответила я.
Лоб дружелюбно улыбнулся.
— И у нас жених. У дочки хозяина нашего, — и тут же нахмурился с самым серьезным видом. — Так что пустить пока никого не могу, если прописки нет. Тут обождите, она уже минут через десять выйдет, тогда и пройдете.
От нечего делать я обошла два раза вокруг дома, а когда появилась из-за угла, намереваясь зайти на третий круг, увидела, что возле ближайшей к подъезду машины стоит мой Доминик, да не один, а с какой-то девчонкой. И не просто стоит, а еще и целуется.
«Это какая-то ошибка», — подумала и поморщилась от брезгливости. Идиотские предположения и глупости у меня всегда чувство брезгливости и гадливости вызывали, даже когда я сама их говорила или делала. Или думала.
Какое-то время ждала, пока голубки намилуются, отстраненно наблюдая за тем, как скользят по спине соперницы крепкие руки Дома, и… ничего не чувствовала. Девчонка была низкорослой, полноватой, в обтягивающем блестящем платье и шлюховатых сандалиях на золотых танкетках, а мне было все равно. Это потом уже, когда невестушка скрылась во чреве автомобиля, немедленно унесшего ее в светлые дали, я злорадно припомнила все подробности внешности соперницы, а тогда… Внутри был абсолютный чувственный вакуум, лишь ворошились обрывочные мысли, наполненные недоумением и тоской.
Когда кортеж вместе с новой невестой моего Доминика уехал, я смогла если не шевельнуться, то хотя бы вздохнуть. Выдохнуть. Что там мои девки говорили? Что я счастливица? Счастливица и есть. Ведь не прибудь я сегодня к Дому внезапно, неизвестно, сколько бы он меня еще за нос водил…
Первым порывом было подойти к нему и когтями в предательскую рожу вцепиться. В глаза его брехливые плюнуть и…
Фу!
К счастью, после первого порыва ко мне вернулась способность мыслить и здраво оценивать ситуацию. Нет, не стану я позориться и устраивать унизительную драку. Стыдно и противно. Самым лучшим во всей этой паскудной ситуации будет просто уйти и забыть. Был жених — и нету. Может, умер, а может, просто приснился… Я развернулась, намереваясь дойти до автобусной остановки, сесть на первый, что придет, и кататься по Центру, пока не успокоюсь настолько, чтобы можно было вернуться домой. Но, как говорится, не судьба.
— Иви? — в голосе Дома было столько удивления и искренней радости, что я едва не взвыла. Сжала кулаки и оглянулась. — Что ты тут…
Он всегда был очень догадливым и чувствительным к малейшим изменениям моего настроения. Вот и сейчас мне не пришлось ничего говорить, он все прочитал по глазам.
— Видела?
Напрасно я пыталась отыскать на его лице следы стыда и сожаления, ничего кроме легкой досады там не было.
— Малышка, я тебе сколько раз говорил, чтобы звонила, если прийти собираешься? Видишь, что получается, когда ты меня не слушаешься?
Это все, что он может мне сейчас сказать? Я даже растерялась немного. О, небо…
— Больше не приду, можешь не беспокоиться.
— Иви, Иви…
Он устало вздохнул и медленно подошел ко мне. Обнял за плечи. Вернее, попытался обнять, а я отшатнулась от него, вдруг осознав: если он дотронется, если он сейчас только дотронется до меня, то… Не разревусь — хуже, я его ботинки с остатками собственного завтрака познакомлю.
— Не подходи.
— Малышка…
На фоне огромного, почти двухметрового Дома со своими метр шестьдесят восемь я и в самом деле смотрелась маленькой девочкой. Поэтому «малышкой» он меня называл довольно часто и вполне оправданно. И самое поганое, что мне это нравилось. Очень. До щенячьего скулежа, ей-богу!..
Рвотные позывы были так сильны, что я даже зажмурилась, чтобы прийти в себя, и шумно задышала, немного наклонив голову.
— Не подходи, Дом. Правда. А то меня вырвет.
— Умеешь ты трагедию из ерунды сделать, — и, не пытаясь скрыть раздражение, бросил он. — Черт, не хотел сейчас об этом рассказывать. Ну, раз ты уже все видела… Иви, давай присядем и поговорим как взрослые люди.
Скотство! Это со мной что-то не так или все-таки с ним? Почему мужчина, которого я до сегодняшнего утра любила и за которого собиралась выйти замуж в конце года, вдруг превратился в чужака?
— Спасибо, постою, — выдавила я сквозь зубы, и Дом чертыхнулся.
— Ну что ты в бутылку лезешь? Что изменилось со вчерашнего дня? Два поцелуя на парковке? Ив, это же ерунда и совершенно ничего не значит!
— Доминик, лучше помолчи, а то точно сблевану, — и тут я не шутила и не преувеличивала. — До меня только сейчас дошло, что ты уже вчера про новую невесту знал. Ведь знал? И все равно со мной… меня…
Не смогла договорить до конца, но он и так понял.
— Иви, малышка…