— Не очень. Просто закатает в асфальт при случае. Кожу сдерет. Живьем зажарит. Не больше. Он человек добрейшей души, мухи не обидит. Если та в суп не гадит.
— Спасибо на добром слове, буду иметь в виду. Вообще, я не по его душу, а по вашу. Вы покалечили женщину. Если бы записи с места происшествия непонятным образом не стерлись, я принял бы версию об угоне. Но они стерлись. Ничего не хотите сказать по этому поводу?
— А вы? Чувствую, у вас есть, что сказать.
— Увы. У вас на балконе лежит маленький сувенир. Простите, я не должен был его привозить. Это не давление и тем более не угроза. Просто демонстрация возможностей противной стороны, которую вы зовете быдлом и в грош не ставите.
Осторожно переместившись к балкону, Герман Кузьмич встал сбоку, потом присел и краем глаза снизу заглянул сквозь стекло.
Роговые очки в целлофане заставили его побелеть.
— Что с ней?!
— Мир жесток. Вы тому пример. Сбитая вами женщина лежит при смерти, у нее проблемы, а у вас… их не будет, если поступите по совести. Не прошу большего. Просто по совести.
— Признания ждете? Разговор, как понимаю, записывается?
— Неважно. Мне, например, совершенно не интересно, записываете ли его вы. Мне интересно, что говорит о совершенном вами совесть.
— Позволь вопрос, Олег. Ничего, что на «ты»?
— Учитывая разницу в возрасте — пожалуйста.
— Как ты удрал от наших ребят? Никто не видел. Даже перекрестные камеры слежения не засекли.
— Само как-то получилось.
Сверху мне стало видно, как за углом, на параллельной улице, высаживается десант живой мебели — шкафов, комодов, сервантов и прочих крупногабаритных одушевленных предметов с пистолетами на внутренних сторонах створок. Командовал шкафами гнусавый секретер:
— Где-то здесь. Брать осторожно! Живым!
— Интересно, что скажет обо всем этом Василий Платонович, — вбросил я пробный шар.
Собеседник удивленно застыл. Даже показалось, что поперхнулся.
— Знаешь Василия Платоновича? Понятно, почему легко ускользал. С такой поддержкой…
Больше он ни слова не прибавил. Загадочный Василий Платонович в очередной раз помог мне мифическим существованием, не сообщив принадлежности к какой-либо структуре.
— Я больше не появлюсь на вашем горизонте, — сказал я, наблюдая за копошившимися внизу громилами. — Обещаю. Только прошу подумать: если бы в реанимации оказался ваш родственник — что бы вы предприняли? До свидания.
Палец держал «отбой», пока трубка не пропела арию умирающего лебедя. Тогда я запустил мобильник подальше, за линию рассредоточившегося оцепления. Пусть ищут.
Глава 7
При подлете сердце радостно забилось — подаренный куст стоял на месте, радовал глаз и цвел, невзирая на холод.
Я приблизился настолько, чтоб заглянуть в окно. Там что-то происходило. Присутствовали двое. Оба на нервах. Взгляды напряженные, обозленные. Позы — будто убить друг друга готовы.
В доме о чем-то жарко спорили Полина и… мой сослуживец. Игореха размахивал руками, то ли виновато, то ли собираясь ударить. Полина большей частью молчала и уничтожала противника взглядом.
Наоравшись, Игореха удалился. Полина безвольно осела на скамью. Хлопнула входная дверь. Игореха вышел из дома.
Мое внимание не отрывалось от окна: Полина принялась лихорадочно собираться. Через минуту, в знакомой уже фуфайке поверх сарафана и в сапогах ладная фигурка появилась во дворе. Улыбнувшись моему цветку, девушка вышла через калитку, улочка повела ее к концу деревни.
Хотелось верить, что Полина все поняла, по волшебному подарку догадавшись о моем желании встретиться. Назначенные время и место для обоих тайны не составляли: полночь, поляна с кострами.
Тьма на душе развеялась вместе с мраком на сердце и раскрасила ночь огнями внутреннего салюта. Взгляд умиленно следил за лучом в темном царстве, который пробирался туда, где мы встретимся. Скоро. Очень скоро. Могу даже помочь, чтоб звенящие нервы случайно не порвались, выдавая рулады жуткой какофонии, в моих ушах звучавшей маршем победителя. Что бы ни говорили, а жизнь прекрасна.
Была. Из черноты противоположного домика выдвинулась тень. Парень. Городские пижоны возможности пофорсить не упустят; этот же явно местный, одет по-деревенски удобно. Ни слова не говоря, он пристроился за Полиной метрах в двадцати — вразвалочку, с ехидной улыбочкой. Нисколько не скрываясь.
Я последовал за… нет, над ними. Точнее, между и чуть выше. При желании рука могла погладить волосы девушки.
Полина обернулась:
— Куда собрался?
— Тот же вопрос, — ухмыльнулся тот.
Парень был ниже Полины, но крепкий и, как видно, задиристый.
— Я в лес. Травку одну набрать. Лечебную.
— Значит, и я в лес, — сообщил парень.
— Следить поставили?
Тот спокойно пожал плечами:
— Твой брат просил.
— А если я в свою очередь попрошу не делать этого?
Парень осклабился:
— Если очень-очень попросишь…
— Урод.
Полина отвернулась, сапоги продолжили чавкать в сторону леса.
Парень не отставал. Шли долго. Несмотря на наступившую темноту, Полина уверенно двигалась вперед.
— Отвернись, — сказала она на третий час молчаливых хождений зигзагами.
— Чего это?
— Писать хочу.
— Никто не мешает, темно. Заодно и я деревца полью.
Он бесцеремонно полез в штаны, и через миг послышалось журчание.
Зубы Полины что-то проскрежетали, но и ей пришлось присесть за соседним кустиком. Организм требовал, а соглядатай был непреклонен.
— Урод. И как Настюха с тобой живет.
Настюха? Вспомнилось появление Насти на ночном сборище: «Филька, скотина, никак не вырубался…» Затем: «Настюха, медь твою через коромысло! Ноги в руки и ко мне, паршивка!»…
Я его узнал. И стало понятно, почему не узнал сразу. Он сбрил бороду, оттого лицо резко помолодело. Это был один из двоих, убивших прежнего владельца медальона.
Странная парочка вновь углубилась в лес.
— Как ты свою травку в такой тьме искать будешь? — ядовито осведомился Филька.
— Уж как-нибудь.
Когда до «нашей» поляны на берегу оставалось совсем немного, Полина свернула в сторону.