— Крестный ты Ваське или просто погулять вышел? Вась, ну правда, мне будет важно твое мнение.
— Если ты думаешь, что я смогу определить вора или извращенца с первого взгляда, я вынужден тебя разочаровать.
— Василий!
— У меня сегодня свидание с такой девушкой — закачаешься! Вчера познакомился…
— Василий!!
— Хрен с тобой. Конечно, я поеду, раз ты просишь, но ежели что — я не виноват!
Васька-младший учился в третьем классе небольшой частной гимназии, которая, помимо общеобразовательных дисциплин, углубленно и очень профессионально обучала живописи, основам скульптуры и прочей художнической дребедени. Так я все это называла, наверно, просто слегка ерничая. На самом деле, какой матери не будет лестно узнать, что ее отпрыск обладает, быть может, уникальными способностями к рисованию? Все это мне влетало в копеечку, но, к счастью, наконец-то финансово окрепший Петюня предложил оплачивать Васькино образование, что меня приятно удивило, и за что я ему всегда буду бесконечно благодарна. Впрочем, как и за многое другое…
Гимназия располагалась на окраине Москвы, безумно далеко от центра, но рядом с нашей новой квартирой. Территория, обнесенная высоким забором с видеокамерами по периметру, была зеленой и прекрасно ухоженной. Здание — теплым и благоустроенным. А небольшой, но действительно высокопрофессиональный преподавательский коллектив искренне увлечен своим делом. Несомненно, тут играла немалую роль оплата их труда, разительно отличавшаяся от той, что они получали, трудясь в обычных районных школах. Всех их по одному кропотливо собрал нынешний директор гимназии, Иннокентий Николаевич Чертопыльев, человек кристальной души, энтузиаст, с которым я познакомилась уже довольно давно, работая над фильмом о модернистской школе в русской живописи. Работа эта, затеянная мною с целью протолкнуть Петюнину мазню к массам, а значит и к деньгам, которых нам тогда катастрофически не хватало, в этом смысле себя не оправдала, зато принесла мне искреннее удовольствие и благоволение этого чудного старика.
Мнение Чертопыльева, которое он мог высказать о своем сотруднике — невесть как оказавшемся в столь элитарном учебном заведении бездомном дворнике-натурщике — было для меня надежнее Гохрана. А потому я, ворвавшись в похожий на запасник небольшого, но богатого музея кабинет, ничтоже сумняшеся вывалила на седую голову мэтра все свои проблемы, завершив это горькое повествование конкретным вопросом о некоем Иване Ивановиче, за которого так ратовал мой беспокойный отпрыск.
— Иннокентий Николаевич, скажите на него действительно можно оставить ребенка?
— Поймите меня правильно, деточка. Я знаю его всего года два… Правда, мне его рекомендовал один мой друг, которому я сам полностью доверяю, но… В общем, сами понимаете — дело это слишком ответственное. Поговорите с ним сами. Материнская интуиция, я уверен, окажется более действенным инструментом, чем весь мой педагогический опыт. Сам же скажу только то, о чем действительно могу судить. Иван, несомненно, прекрасно ладит с детьми, любит их, ему комфортно с ними, а им с ним. Потом… За то время, что он работает здесь, не было случая, чтобы юношу можно было бы обвинить в нечестности или безответственности…
— Васька что-то обронил о том, что этому Ивану Ивановичу, не знаю его фамилии, негде жить…
— Иванов его фамилия, но это, в общем-то, не имеет значения, — Чертопыльев рассеянно глянул на меня поверх очков, тем самым заставив мгновенно согнать с лица дурацкую ухмылку — «Иван Иваныч Иванов тирьям-трам-пам-пам без штанов…» — Важнее то, что в силу обстоятельств он действительно остался без жилья. Некоторое время жил… Впрочем, что это я? Совсем старый стал — язык как помело, а голова дырявая. В общем, здесь он оформлен ночным сторожем, что дает ему возможность иметь свой угол… Но этим летом в школе будет ремонт. Я обещал похлопотать, чтобы Ивана на все каникулы взяли работать в какой-нибудь пионерский лагерь… Но если вы с ним найдете общий язык, это будет просто великолепно. Ведь Вася летом как обычно будет на даче?
— Да… — промямлила я, с трудом переваривая все то, что сказал добрейший старичок. — Ну что ж… Где нам его найти?
— Идите в первую мастерскую. Сейчас там никого нет. Я пришлю Ивана к вам.
— Спасибо.
— Не за что, деточка. Как идут дела у Петра Леонидовича?
— Все отлично. Завтра открывается его персональная выставка. Наташа как раз едет, чтобы попасть на вернисаж.
— Прекрасно, прекрасно… Жаль, что такой талант оказался не нужным на Родине… Да… Как известно, нет пророка в своем отечестве…
Старик продолжал еще что-то ворчать, а я, тихонько подталкивая перед собой Перфильева, выбралась из кабинета в коридор.
— Больше всего мне не понравилось слово «юноша», — немного помолчав, авторитетно заявил Василий.
А потом, поймав мой насмешливый взгляд, возмущенно всплеснул руками.
— Ты же сама привезла меня сюда для того, чтобы я поделился своими впечатлениями…
— Не сердись. Просто надо знать Чертопыльева. Для него «юноша» любой, кому пока что не перевалило за семьдесят… — у меня под курткой противно затренькал мобильник. — Прости…
Сама я была глубоко убеждена, что маленький черный аппаратик, который уже давно паразитировал на мне — в сумке или в кармане, обладает своим собственным характером и норовом. Я вообще имела склонность наделять любую технику, с которой мне приходилось иметь дело, если не душой, то неким ее эрзацем. Так она становилась ближе, понятнее и мне было проще бороться с ней. «Технический кретинизм», как это называла моя продвинутая дочь, был во мне стоек и неистребим.
Так вот, я не раз убеждалась, что по тембру, настроению что ли, с которым звонит мой телефончик, я с вероятностью 99,9 % могу определить, насколько неприятна та новость, которую мне хотят сообщить. На этот раз, судя по всему, это было что-то хотя и не смертельное, но достаточно серьезное, чтобы поломать все мои планы. И не ошиблась. Из аэропорта звонила Наташка. Накануне девочка заявила мне, что она уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно добраться до Шереметьева и отказалась от моей помощи. Ее самолет должен был вылетать через два с небольшим часа, и только сейчас эта растяпа выяснила, что забыла дома билет и паспорт. На мой гневный рев она лишь высокомерно бросила: «Чья бы корова мычала!» и, сообщив, где будет ждать меня, отключилась.
— Вась, все пропало!
— Что, страна в опасности?
— Не ерничай! Я немедленно должна уехать!
— Надеюсь, что-то серьезное?
Не имея ни настроения, ни времени вступать с ним в нашу обычную словесную дуэль, я в двух словах объяснила ему суть и уже кинулась бежать по коридору, когда он совсем не деликатно поймал меня за шиворот.
— Эй! А что делать с Васькой и этим, как его?..
— Иван Иваныч Иванов, — терпеливо, как умственно отсталому, напомнила я.
— Хоть Абрам Абрамыч Абрамович! Что мне с ним-то делать?
— Господи! — я вцепилась обеими руками в свою и без того растрепанную шевелюру. — Васенька, голубчик, давай сделаем так. Ты встретишься с этим человеком, поговоришь и в первом приближении решишь, можно ли иметь с ним дело. Если да, то грузи Ваську и его в автобус и тихим ходом вези домой. Я вернусь самое позднее через два часа. Тогда все и утрясем окончательно.
— Слушай, а может лучше будет мне поехать к Наташке, а тебе решать все здесь?
— Нет, не лучше. Ты не знаешь, где эта растяпа могла оставить свои документы, будешь искать и опоздаешь к рейсу. Все, Вась. Выручай!
— Чума на твою беспутную голову, — сдаваясь, простонал он.
Поправив воротник куртки, который этот здоровенный хам все это время держал в кулаке, я стремительно помчалась по коридору в сторону выхода. Рискуя свернуть себе голову, я даже на лестнице продолжала оглядываться, и мне, в конце концов, посчастливилось увидеть, как в дверь, за которой только что скрылся Васька, неторопливо вошел невысокий мужчина лет пятидесяти, одетый неброско, но опрятно… И в тот же миг я с размаху налетела на кого-то, едва не сбив его с ног, что было особенно «приятно», потому что мы находились посреди лестничного марша. К нашему общему счастью, этот некто оказался достаточно силен, чтобы сдержать мой наскок и победить силу притяжения, которая, как мне показалось, уже неудержимо влекла нас обоих к бесславной гибели внизу от перелома шейных позвонков.
— Мне всегда казалось, что ходить задом наперед не так удобно, как предпочитают думать некоторые шустрые девушки, — миролюбиво заметил чуть насмешливый голос у меня над ухом.
Я как птичка забилась в крепких объятиях незнакомца, норовя наконец-то оторвать свой расплющившийся нос от его жесткой, как у мраморной статуи груди и попутно делая вывод о принадлежности данного, ушибленного мною индивидуума к мужескому полу.
— Простите, — пролепетала я, наконец-то обретая относительную свободу — заботливая рука все еще поддерживала меня под локоть.
И как оказалось, не напрасно. Если бы не эта поддержка, я бы наверняка все-таки пересчитала оставшуюся до лестничной площадки дюжину ступеней — не даром даже еще не видя этого человека, я начала думать о мраморных античных божествах. Святые угодники, в жизни не видела мужчины красивее этого! Разинув рот, я в упор, что получалось потому, что стояла я ступенькой выше, обалдело таращилась на незнакомца, который внезапно улыбнулся мне какой-то странной, чуть кривоватой улыбкой, мгновенно разрушившей образ окаменелой музейной красоты, явив мне нечто совершенно иное, столь земное и грешное, что тут-то я чуть и не посыпалась вниз. Ножки мои как-то ослабели — кто бы сказал, не поверила бы — и предательски дрогнули.
Где-то в отдалении начали бить часы, и только этот магический звук, подобно третьему крику петуха из вампирской сказки, освободил меня от чар. Внезапно на поверхность шумно дыша и отфыркиваясь всплыли мысли о Наташке, которая с нетерпением ждала меня у таможенного терминала.
— Простите, — опять протараторила я и, бочком обогнув своего спасителя, помчалась дальше, но внизу не удержалась-таки и обернулась вновь.
Незнакомец смотрел мне вслед, в задумчивости варварски пощипывая себя за божественную нижнюю губу.
Моя коробченка на колесиках завелась с каким-то неприятным взвизгом — так энергично я крутанула ключ в замке зажигания. Светофор, немедленно переключившийся на красный, показался мне злейшим врагом, я громко выругалась, благо внимать моим мало приличным излияниям было некому… И в этот момент телефон зазвонил вновь. Он мурлыкал нежной маленькой кошечкой, а после того как я поздоровалась с ним, голосом Наташки сообщил мне, что благоразумная доченька моя, от нечего делать копаясь в сумочке, на самом ее дне нашла свой паспорт и билет.
— Балда! — облегченно резюмировала я и замерла в растерянности.
Сзади забибикали, напомнив мне, где, собственно, я нахожусь. Тронулась не спеша, крутя головой в поисках возможности развернуться, за что была вознаграждена длинной экспрессивной песней о бабах за рулем, которая донеслась до меня из обогнавшего джипаря. Ответив ему не менее «лестными» эпитетами, которые, впрочем, повисли в воздухе, смешавшись с выхлопными газами от его низкого старта, я вскоре нашла искомое и уже через десять минут вновь припарковалась перед воротами гимназии.
Что теперь? Наверно, нужно было идти наверх. Я поплелась, искренне надеясь не встретить то божественное воплощение, потому что даже при моем очень развитом воображении я не могла представить, что несчастный станет обо мне думать, если через несколько минут после того, как он едва не был убит мчавшейся вниз по лестнице дамочкой, она же станет неторопливо подниматься по ней вверх.
Мне повезло — коридор был пуст. Тихонько, все еще не решив, что же мне делать, и имеет ли смысл влезать в разговор, который вел сейчас Василий, я подобралась к двери первой мастерской. Она была приоткрыта, но, к сожалению, недостаточно для того, чтобы я могла подсмотреть. Поэтому пришлось довольствоваться приставленным к щели ухом.
И естественно именно этот момент проклятущий Перфильев выбрал для того, чтобы распахнуть эту громадину, по-моему вырубленную из цельного дуба. Получив основательную затрещину, я от неожиданности потеряла равновесие и наконец-таки грохнулась. Полированный паркет встретил меня очень недружественно, и на какое-то мгновение я, похоже, не только лишилась дара речи, но и возможности соображать. Наверняка, только этим следует объяснять все дальнейшее.
Перфильев продолжал оторопело пялиться на меня, впрочем, снизу было особенно хорошо видно, как на его веснушчатом лице удивление сменяется бурным весельем. Через мгновение негодяй захохотал, а потом уже знакомые заботливые руки подняли меня с пола, ощупали, отряхнули, повернули…
— Да это опять ты! Не сильно ушиблась? Наверно, маме следует не только объяснить тебе, что ходить следует, глядя перед собой, а не за спину, но и то, что подслушивание в цивилизованном мире считается не совсем приличной привычкой. Да и небезопасной… — античный бог, а это был именно он, заботливо отвел с моего лба волосы.
— Черт!
— Больно?
— До свадьбы заживет! И… простите меня.
— Мне кажется, я это уже слышал. Дважды, — улыбаясь пожурил он и взглянул так, что мне осталось только начать ковырять ножкой.
— Прекрати гоготать! — внезапно мое смущение и вызванное им раздражение нашли себе жертву в Перфильеве.
— Шереметьево оказалось ближе, чем я до сих пор думал, или ты угнала вертолет?