Я принимаю его куртку и пристраиваю ее на вешалку и затем показываю путь в гостиную, хотя совершенно уверен, что Майки не забыл, где она находится.
Меня внезапно поражает, какая у меня убогая и темная гостиная. Может, она видится такой в сравнении с великолепным отутюженным Майки. Сейчас эта комнатка кажется пыльной, облезлой — сразу ясно, что ее владелец не особенно заботился о красоте ее убранства.
— Могу я предложить тебе выпить? Я как раз недавно открыл бутылку неплохого «Бароло». Есть еще пиво или…
— Пиво будет в самый раз.
— Отлично. У меня «Хейнкен».
— Что угодно. Я не так уж часто пью.
— Точно. — Это еще одна наша общая черта. — Принесу его, оно в холодильнике.
Я иду на кухню, достаю и открываю бутылку «Хейнкена». Перед тем как уйти, снова беру свой бокал с вином и делаю большой глоток, а затем доливаю туда еще из бутылки, уже наполовину пустой.
— Ты неплохо поработал над этим старым домом.
Я подпрыгиваю и оборачиваюсь. Майки стоит в дверях и осматривается. Интересно, видел ли он, как я пью вино и подливаю себе еще? А потом мне становится интересно, какого черта меня это должно волновать.
— Спасибо, — говорю я, хотя мы оба знаем, что я почти ничего не сделал для «этого старого дома».
Я передаю ему пиво.
— Такой старый дом, наверное, жрет много денег, а? — спрашивает он.
— Это не самое худшее.
— Удивлен, что ты его не продал.
— Думаю, я тоже могу быть сентиментальным.
Я отпиваю из бокала. Майки — из бутылки. Момент затягивается, и вполне естественная пауза превращается в неловкую тишину.
— Итак, — говорит Майки, — ты теперь учитель?
Я киваю:
— Да. Кара за мои грехи.
— Тебе это нравится?
— Почти всегда.
Почти всегда мне нравится тот предмет, который я преподаю. И я стараюсь поделиться этой любовью со своими учениками. Я хочу, чтобы им полюбились уроки, хочу, чтобы они уходили с них с багажом новых знаний.
Но бывают и такие дни, когда я чувствую себя уставшим, когда у меня болит голова с похмелья и я ставлю всем пятерки, лишь бы они заткнулись к чертям и оставили меня в покое.
— Забавно. — Майки встряхивает головой. — Я всегда думал, что ты станешь писателем, как твой отец. Язык всегда был твоей сильной стороной.
— Ты тоже всегда неплохо выдумывал. Думаю, поэтому ты теперь занимаешься рекламой.
Он смеется, но этот смех кажется немного неестественным. И вот — еще одна пауза.
Я делаю вид, что проверяю, как там спагетти.
— Наскреб тут немного. Надеюсь, ты не против спагетти?
— Да, отличная идея. — Я слышу скрип стула, когда Майки на него опускается. — Спасибо… за хлопоты. Я имею в виду, что с легкостью смог бы оплатить ужин где-нибудь в пабе.
— Надеюсь, не в «Быке»?
Выражение его лица становится более напряженным.
— Думаю, ты рассказал им о том, что я приехал.
Уверен: говоря «им», он имеет в виду Хоппо и Гава.
— Вообще-то нет. Но Хоппо сказал, что вы с ним столкнулись в городе, так что…
Майки пожимает плечами:
— Что ж, я не собирался держать это в тайне.
— Так почему ты попросил меня ничего им не говорить?
— Потому что я трус, — отвечает он. — После того случая, после всего, что произошло… не думаю, что кто-то из них захотел бы со мной увидеться.
— Кто знает, — говорю я. — Людям свойственно меняться. В конце концов, это было давно.
Это ложь, но лучше уж солгать, чем сказать: «Ты прав. Они все еще ненавидят тебя всеми фибрами души, и особенно Гав».
— Наверное. — Он снова хватается за бутылку и делает несколько крупных глотков. Для того, кто «почти не пьет», он неплохо справляется.
Я достаю из холодильника еще одну бутылку и ставлю перед ним на стол.
— Я просто хотел сказать… Мы все тогда совершали вещи, которыми нельзя гордиться.
— Кроме тебя.
Прежде чем я успеваю что-либо ответить, у меня за спиной раздается фырканье. Спагетти выкипают. Я быстро выключаю газ.
— Помочь тебе с чем-нибудь? — спрашивает Майки.
— Нет, все в порядке.
— Спасибо. — Он поднимает бутылку. — Я пришел к тебе с предложением.
Ну вот.
— Да?
— Тебе, наверное, интересно, почему я вернулся?
— Неужели ради моих легендарных макарон?
— В этом году будет тридцать лет, Эд.
— Я в курсе.
— СМИ уже проявляют интерес к этому.
— А вот я к ним — нет.
— Наверное, это мудро. Большая их часть — дерьмо, они ни черта не знают. Именно поэтому, я думаю, очень важно, чтобы кто-нибудь рассказал правду о том, что произошло на самом деле. Кто-то, кто действительно был там.
— Кто-то вроде тебя?
Он кивает.