Циклопис тупо вытаращился на меня.
— Ты с кем всё это время разговариваешь? — озадаченно пробормотал он.
— С Циклописом Хренакисом. Это ты? — уточнил я на всякий случай.
— Да, я…
Повисла пауза. Тишину нарушила негромкая реплика Ильицинского:
— А братишка-то у нас дурачок оказался!
— Короче, бараны, устал я от вас… — я набрал в лёгкие побольше воздуха. — Теперь скажу, как будет! Циклопис, бегом в геликоптер…
Я не договорил. Словно бы железный дождь обрушился с неба. Длинные оперённые иглы посыпались на вытянувшихся в шеренгу людей. А громогласный истеричный писк подтвердил, что мы оказались атакованы стаей кахебеней. Целое облако перьев-стрел одномоментно рухнуло на нас; основная их масса, правда, повтыкались в грунт возле ног, но двое человек упали с криками, потонувшими в галдеже хищных пташек. Строй моментально рассыпался, люди шарахнулись в разные стороны, сбивая друг друга с ног и бестолково сталкиваясь на бегу.
Одна из стрел по касательной ударила меня в спину, но я этого почти не заметил, ведь на мне была одета прекрасная броня. А вот Циклопису досталось больше: ему в правое плечо одна подле другой воткнулись две длинные чёрно-красные стрелы. Бедный бригадир «колумбариев» заревел в полную глотку; я думаю, что получить в живое тело две таких дуры и в самом деле значило обогатить свою жизнь весьма травмирующим опытом. Увидев, сколь живописно Циклопис упал на спину и сообразив, что прямо сейчас всё моё пребывание на Даннеморе грозит лишиться всякого смысла ввиду банальной гибели нужного мне человека, я решился на единственно верный в сложившейся ситуации поступок. Я повалился на Циклописа Хренакиса сверху, закрыв его своим телом. Ну, то есть, не телом как телом, а защитной бронёй, надетой на мне. Я слышал как вокруг метались люди, ругаясь на самых немыслимых наречиях, как стрелял в злобных птичек Инквизитор и даже как смачно втыкались в грунт оперённые стрелы, пока, наконец, всё хаотичное безумие не прекратилось.
Тогда над моим ухом раздался очень спокойный, я бы даже сказал, невозмутимый, голос Ильицинского, произнёсший:
— Поднимайся, атаман! Я убил двух птичек, а остальные улетели!
Я встал, шевельнул ногой громко стонавшего бригадира «кумоду» и предостерёг его на всякий случай:
— Я прикрыл тебя своим телом, но это вовсе не означает строгой мужской любви. Так что, давай без иллюзий на этот счёт! И хватит стонать — не люблю я этого!
Евгений Ильицинский помог подняться Циклопису и посоветовал ему:
— Стрелы не трогай, сейчас мы тебя погрузим в геликоптер и там я обработаю тебе раны.
Вокруг стонали с полдюжины бритоголовых татуированных мужчин, раненых перьями кахабеней в самые разные части тел. Но всём врождённом гуманизме, присущем казакам, их спасение не входило в рамки нашей культурно-просветительской миссии на бескрайних просторах Даннеморы.
К Инквизитору подскочил мужчина, являвшийся проводником колонистов и поблагодарил его:
— Спасибо, что помогли нам отбиться! Если бы не вы, жертв оказалось бы намного больше.
— Почему они напали на нас? — спросил его Ильицинский.
— Кахабени — падальщики. Они клевали труп, который лежал возле брода, а мы их вспугнули. Вот они и вернулись с целой стаей. Мы сейчас уйдём, а у них жор начнётся, поскольку к старым объедкам добавится новое мясо, — он оглянулся на стонущих раненых.
Было очевидно, что не все они смогут продолжить движение своим ходом. А на спине тут никто никого тащить и не подумал бы — не те нравы на Даннеморе. Тут ведь монастырь дьявола, всё же! Здесь человек человеку — гад, собака и урка, причём, либо на выбор, либо во всех трёх ипостасях одновременно.
Циклопис, кряхтя и причитая, двинулся вслед за нами в сторону геликоптера, уже расчехлённого Нильским Крокодилом.
— Кто вы? — простонал он, обращаясь ко мне.
— Мы — твои спасители! — заверил я. — Без нас бы ты за свою поганую жизнь не выручил бы даже ломаного яйца. Но теперь ты будешь жить — уж я обещаю! Ты просто обречён на то, чтобы остаться в живых. Тебе не отвертеться от расплаты со мною.
— Что вам от меня надо?
— Сначала мы доставим тебя Глории. Помнишь такую? Хайри Маус — Волосатый Мышонок…
— Глория? Это шутка?
— Я, может, и похож на шутника, но только в тёмное время суток, в тёмной комнате, лицом к тёмной стене и то в том только случае, когда это не я.
— Хайри Маус вас купила, чтобы вы меня спасли?
— Нас довольно трудно купить…
— Почему это?
— Видишь ли, Циклопис, богатого, честного и глупого человека купить нельзя по определению.
— Гм-м-м… — мой собеседник задумался; мозги его поворачивались с заметным трудом, но обижаться на него не следовало — в этой ситуации ему было совсем непросто соображать. — Так вы говорите, я буду жить?
— До самой смерти!
И уже через минуту геликоптер неудержимо нёс нас в сторону Сентрал-Блот.
14
Циклопис Хренакис в последующих событиях показал себя настоящим джентльменом, если под таковым понимать лицо, способное систематически нажираться до скотского состояния и при этом чувствовать себя благородным человеком. Уже при полёте в геликоптере он продемонстрировал незаурядные пропульсивные свойства собственного пищевода, блюя с высоты птичьего полёта в местную саванну. Инквизитору пришлось страховать двумя руками нового члена нашего маленького коллектива от того, чтобы тот не вывалился из кресла.
Встреча бывшего бригадира «кумоду» со своей старой любовью — я говорю, разумеется, о Хайри Маус — получилась трогательной и нелепой одновременно. Уж и не знаю, кто там являлся чьей любовницей на самом деле, да только Циклопис жалобно расплакался, а Хайри Маус, усадив его на здоровую коленку, принялась «памперсом для плачущих мужчин» заботливо вытирать его нордические слёзы. Два встретившихся одиночества выглядели комично и отчасти дополняли друг друга: один дурачок расхаживал с раненым плечом, другая — скакала вприпрыжку на здоровой ноге следом.
После этого началась череда пьянок, в ходе которых Циклопис умудрялся повсеместно падать, втыкаясь головой в древесные стволы, отдельно лежащие камни, а также всевозможные лужи. Кроме этого, он с завидной регулярностью натыкался на разнообразные острые предметы, в поисках которых продемонстрировал незаурядную находчивость и смекалку. Однако, считаю нужным отметить, что бригадир «колумбариев», словно бы доказывая на собственном примере старую истину, гласившую, что невозможно получить сотрясение мозга, не имея мозгов, ничего себе не сломал, не разбил и даже не забыл таблицу умножения на два.
Пьянки в честь освобождения Циклописа Хренакиса окончились также неожиданно как и начались. Стоило только нашему доблестному Циклопису схватить мою дорогую зеленоглазую Наташу за талию и спросить: «верит ли она в любовь с первого взгляда после первой стопки водки?», как я сразу догадался, что с выпивкой в этом коллективе пора завязывать. Жёстко взяв кисть руки Хренакиса в захват, именуемый «русский тисок», я без лишних слов сломал ему сначала два пальца, а затем пообещал сломать все остальные (включая пальцы на ногах. а также переносицу и подъязычную кость). После этого несколько слов о любви Циклопису сказала и Хайри Маус; у неё это получилось очень выразительно, эмоционально и я бы даже сказал, с огоньком в глазах и голосе. В итоге, бригадир «кумоду» с двумя сломанными пальцами, перебитыми рёбрами, расплющенным флягой носом и раздавленной каблуком мошонкой, был вынужден согласиться с тем, что ему пора прекратить уже пить и вообще… пришло время валить с Даннеморы.
Можно было бы долго и тягомотно вспоминать, чем мы занимались на Даннеморе после этого. Да только не люблю я все эти казачьи воспоминания про то, как «батька вставлял ногу в стремя», а затем про то, «как батька вынимал ногу из стремени». Ничего такого особенно эпохального на планете-тюрьме с нами более не случилось. Загвоздка возникла лишь одна: наши раненые не могли нырять к «Фунту изюма», находившемуся на достаточно большой глубине. Но эта проблема не поставила меня в тупик, поскольку меня после флакона «плача новобранца» поставить в тупик вообще довольно проблематично.
Мы решили закопать свои «цурюпы», поскольку ни раненая в ногу Хайри Маус, ни Циклопис Хренакис с проколами на своём плече, не могли толком ими воспользоваться. Дальнейшие перемещения нашей группы осуществлялись с помощью геликоптера. Максимально разгрузив летательный аппарат, спрятав в лесу неподалёку от Чек-Пойнт лодку и запас продуктов, оказавшийся излишним и даже — страшно сказать! — часть воинской амуниции, мы смогли достаточно быстро эвакуироваться на восточный континент. Нильскому Крокодилу пришлось совершить несколько «ходок» туда и обратно, поскольку слабосильный геликоптер мог принять на борт лишь трёх пассажиров, и эта часть операции оказалась едва ли не самой рисковой. Но мы вполне осознанно пошли на риск. Вообще же, это общее правило всякой подрывной деятельности: отход от объекта и последующая эвакуация почти всегда оказываются опаснее подхода.
Бог, однако, нас миловал. «Цивилизаторы» так и не обнаружили наших перемещений с континента на континент. На той самой скале, где мы провели первую ночь и повстречали сечевого атамана Мазая-Банзая, был устроен последний лагерь нашей группы. Легендарный дед очень обрадовался нашему появлению и даже признался, что скучал во время нашего отсутствия. Впрочем, тут он, скорее всего, просто-напросто захотел польстить нашему самолюбию: казачьи атаманы народ лукавый и знающий толк в политесе. Уж мне ли испытывать на сей счёт какие-то сомнения? Я ведь и сам такой…
Все, кроме меня и Нильского Крокодила, остались в лагере, коротать последние часы на Даннеморе за последними оставшимися в нашем распоряжении фляжками, штофами и графинами. Я же на борту геликоптера был доставлен к тому самому месту, где всего каких-то сорок пять часов назад наша группа вышла на берег восточного континента. Признаюсь, я испытал некоторый трепет при погружении в чёрные воды неласкового и совсем незнакомого океана. При всей присущей мне отваге (смекалке, самоотверженности, героизму и пр.) водолазное дело никогда не являлось моим «коньком» и ещё со времён обучения в монастырской школе тюремного типа с углублённым изучением подрывной деятельности я сохранил устойчивое предубеждение к разного рода загубникам, дыхательным смесям и ластам.
Но выбора у меня не было и, используя всё ту же мини-торпеду, что помогала нам высаживаться на берег Ист-Блот, я отправился на глубину семьдесят пять метров, туда, где находился пандус «Фунта изюма». Поиск в чёрной даннеморской воде космического корабля явился бы процессом долгим и утомительным, но мне очень помог охранный буй, выпущенный после спуска на океанское дно. Он точно навёл меня в нужное место, благодаря чему я вернулся в чрево родного «Фунта изюма» быстро и без особых хлопот.
Дальнейшее оказалось делом техники. Через четверть часа я рванул из-под воды в зенит с ускорением в десяток «g», описал трёхсоткилометровую дугу и опустился точно в назначенное место в предгорьях Bald Mountains. Там меня уже ждали с искренним нетерпением. Команда весело, но без лишних проволочек, погрузилась на гостевую палубу, Нильский Крокодил торжественно подорвал свой геликоптер, столь часто выручавший нас в даннеморской одиссее, и я стартовал снова. На этот раз в космос.
Первый этап полёта — разгон до субстветовой скорости — представлял для нас определённую угрозу. Орбитальная станция слежения за планетой, разумеется, выпустила бы истребители для нашего перехвата и вовсе не факт, что «Фунту изюма» удалось бы в одиночку от них оторваться. Но поскольку все этапы операции оказались продуманы и исполнены безукоризненно, то и отступление мы провели в лучших традициях казачьего рода-племени. Поднявшийся с поверхности Левенворта, самого большого естественного спутника Даннеморы, «Таллин» (с одной буквой «н») прекрасно справился с прикрытием нашего отступления. Павел Усольцев самозабвенно бился с высланной нам на перехват шестёркой истребителей, удачно переключив внимание пилотов на себя, благодаря чему «Фунт изюма» покинул систему звезды Витта Прайонис без единого повреждения.
Да чтоб всегда я так летал!
Дальнейшие события также разворачивались по выработанному прежде плану. Циклопис Хренакис, может, и не желал расставаться с «торпиллёром», да только выбора у него не было. Потому как я ему этого самого выбора просто не оставил. После серии прыжков различной протяжённости он привёл «Фунт изюма» к красному гиганту Парамаунт — издыхающей тусклой звезде, бесполезно сжёгшей за долгую эволюцию в своей термоядерной топке весь водород, да так и не ставшей центром полноценной планетной системы. Вокруг Парамаунта обращалось несколько десятков астероидных колец различной плотности и протяжённости; в одном-то из них, на безымянном аммиачно-силикатном куске в пятьсот километров в поперечнике, Циклопис и спрятал «торпиллёр». Он выучил наизусть величину эксцентриситета орбиты этого астероида, его альбедо и оставил на поверхности хорошо распознаваемый изотопный маркер — зная всё это, бригадир «кумоду» без труда сумел отыскать нужное небесное тело. А поднять «торпиллёр» на борт было уже делом пилотажного мастерства и погрузочной техники.
Признаюсь, странное чувство испытал я спустившись на секретную палубу «Три-А» и впервые прикоснувшись к чёрному поликарбоновому корпусу этого самого, пожалуй, таинственного объекта во Вселенной. Разумеется, я узнал это устройство: именно в таком «торпиллёре» я оказался (неведомо, правда, как) в космосе возле Аль-Кайды, спутника Зухрияра. Тот же проём под стекло в корпусе, катапультируемое кресло…
Мы, то есть курень имени Александра Огюстовича Че Гевара-Самовара, сдержали свою часть договора, а Хайри Маус — свою. Я, будучи хозяином своего слова, отпустил на свободу паршивца Лориварди Гнука, хотя, признаюсь, зудели мои руки высечь его как следует синфазной нагайкой. Но… как говорится, уговор дороже злобы, коли обещал я Гнуку свободу — пусть гуляет.
С бывшими «колумбариями» я расстался почти дружески. Думаю, они меня простили, ну а коли что-то было не так, как им хотелось — так что ж! — сами виноваты.
До момента, когда я должен буду умереть от действия медленного яда, введенного мне на Нероне, оставалось чуть больше четырёх условно-земных суток.
Признаюсь, я ждал этого мгновения. Нет, вовсе не смерти, я говорю совсем о другом, куда более приятном. Я ждал минуту, когда у меня появится возможность остаться с Наташенькой наедине.
Любви все возрасты покорны и чем мужчина старше — тем покорней. Первопричиной моих интимных ожиданий являлась, конечно же, похоть, да только кто из нас, честных донских казаков, захочет в этом сознаться? Как раз-таки для сокрытия мыслей человеку и дан язык.
Мы сидели с нею на адаптивном диванчике в посту управления моим кораблём, пили ледяное шампанское и заедали его всевозможными фруктами из пищевого синтезатора — от банальной клубники, до картофельного гранд-ананаса и венчурной сикарайи. Я рассказывал Наташе об устройстве Вселенной и типах галактик, бортовой компьютер, повинуясь моим командам, на огромных экранах трёх планшетных мониторов прокручивал всяческие видовые картинки и устраивал анимированные представления, призванные проиллюстрировать то, о чём я толковал. Наташа сидела подле меня с самым заинтересованным видом и изображала, будто ей интересен мой рассказ, не знаю даже и почему: то ли потому, что это на самом деле было так, то ли просто в силу отлично усвоенных правил хорошего тона. Изредка я наклонялся к ней — то ли для того, чтобы лучше пояснить картинку на мониторе, то ли как бы случайно; иногда наши руки касались — когда я подавал ей очередной фужер или блюдо с фруктами. В такие мгновения я чувствовал её тонкие холодные пальцы, а мой многократно переломанный нос улавливал тонкие ароматы удивительной женской парфюмерии.
Интересно, где и как это она умудрилась отыскать женский парфюм на борту холостяцкого корабля? Неужели сумела заказать изготовление пищевому синтезатору? А ведь бортовой компьютер ничего мне об этом не доложил, шельмец…
Рассказывая Наташеньке об элипсообразных, неправильных, активных и сталкивающихся галактиках, я думал на самом деле о вещах и явлениях куда более прозаических и с мужской точки зрения интересных. Я бы даже сказал плотских. Сознание моё как бы располовинилось: одна часть мозга деятельно соображала, что бы сказать в следующую секунду, а другая блаженно вспоминала о том, как я стоял на утёсе в Лысых горах Даннеморы и целовал Наташу. Воспоминание было приятным, пробуждало определённое романтическое настроение и тревожило мужскую фантазию.
Процесс обольщения хорош и обоюдоинтересен тем, что не подразумевает спешки. Как и всякая психологическая игра он предполагает понимание участниками известных правил поведения и безоговорочное их принятие. Попытка форсировать события или пренебречь законами флирта грозит испортить всё удовольствие от общения: мужчина тогда покажет себя брутальным жлобом, а женщина произведёт впечатление редкостной дуры. В отличие от многих других человеческих игр, в эту можно сыграть всего один раз: иногда партию можно отложить и вернуться к доигрыванию через несколько лет, но никогда нельзя действительно обольстить одного и того же человека дважды. Закон жизни, однако.
Мы сидели рядышком, тёрлись плечами, лёгкий игривый хмель развязывал языки (чем дальше — тем больше) и я, должен признаться, просто наслаждался этими минутами. Бывают в жизни такие ситуации… жаль, не так часто, как хотелось бы.