Мы падали в эту распахнутую пасть ночи один за другим.
Я дернул за кольцо. Оно заело. Запаска — тоже не сработала. Я камнем летел на стремительно приближающийся частокол деревьев.
Надо мной распахнулись черные, трепещущие на ветру цветы парашютов. Похоже, не повезло только мне одному.
А потом я почувствовал это. Из недр земли, не из замка, а из глубинных тоннелей поднималась вверх волна эфира. Я ощутил это как порыв смерча. Это походило на электричество: ничего не видно, но стоит к нему прикоснуться, — и ударит током!
Да, именно это я и ощутил: неведомую электрическую, вполне осязаемую волну, исходящую снизу.
И сразу же боль взорвалась в голове. Видимо, скакнуло давление, потому что я почувствовал, как из носа пошла горячая кровь.
Определенно, немцы что-то придумали, они поставили над своим замком нечто более эффективное, чем радары. Они придумали электромагнитное поле, проходя через которое, мы испытывали не только боль, но и страх.
Да, ощущение было жутким. В эти секунды мне казалось, что смерть лучше полета в этом невидимом облаке.
Рука моя судорожно сжималась и продолжала рвать кольцо. Я никогда не сдаюсь. И если мне суждено погибнуть, то в бою, а не безвольной марионеткой, лижущей следы врагов!
В последний момент, когда надежда на спасение умерла, парашют все-таки раскрылся. И вскоре я зацепился за ветку, которая затрещала, но не сломалась и удержала меня от падения.
Товарищей, конечно же, снесло в сторону. Они приземлись где-то все вместе.
Когда я спустился вниз, снял автомат с предохранителя, уши мне резанул рев мотоциклов. Проклятые нацисты все-таки засекли нас. Возможно, над замком, и правда, есть какой-то магнитный купол, который мы и продырявили. Иначе как еще можно объяснить скорость их появления? Ну, разве, что в нашем штабе был «крот». И нас здесь ждали «тепленькими».
Солдаты глушили двигатели где-то совсем рядом, видимо, на опушке.
Я слышал лай собак. Значит, овчарок они привезли в люльках!
Нет, от такой облавы не уйти. Они знают местность, а я изучал ее лишь по карте.
И все же я побежал. Надежды вырваться из сужающегося нацистского кольца не было, но отчаяние — это удел нытиков и интеллигенции!
Понимая, что фашисты прочесывают лес с собаками, я знал, что таиться бессмысленно. И все же старался бежать так тихо, насколько мог.
Лес во мраке таил ловушки: сухие ветви, трескающие под ногами подобно выстрелам; овраги, укутанные тьмой.
Очередная ветка под ногой хрустнула громче обычного. И тут же, словно черт из табакерки, выскочил темный силуэт. Я готов был поклясться, что у врага были рога. Возможно, он был в средневековом шлеме. Передо мной возник сущий демон и усмехнулся: «Гутен абенд!»[3]
Выстрелить я не успел. Противник оказался проворнее. Он использовал автомат как дубину, точно неандерталец, охотящийся на зверя.
Хрясь! — и я потерял сознание.
Локация: одиночная камера
Пробуждение было мгновенным.
Я помнил и свой полет над замком в теле какой-то птицы, и реальное падение с нераскрывшимся парашютом.
Эта двойственная реальность, налагающаяся друг на друга, сводила с ума. Ясно было, что это сны смешиваются с былью, но понимание этого приходит не сразу. А, кроме того, мозг не верит в эту «кровавую Мери», он не понимает, почему воспоминания скользят друг по другу, но не смешиваются.
Впрочем, думать было некогда.
Я рванулся с кровати, но мое движение сдержали наручники. Это только на плакатах фашисты бывают глупыми и заносчивыми. На самом деле немцы осторожны и до омерзения педантичны. Они всегда выполняют свои гребанные инструкции.
Я попытался выскользнуть из железных клешней, но куда там! Это только в шпионских романах диверсанты не боятся немецкой стали. Освободиться можно, если сам отгрызешь себе руку, словно дикий зверь. В общем, если враг не отстегнет хотя бы одно запястье — побег невозможен!
Но ведь не будут же меня вечно держать на привязи! Они поймали диверсантов — грех таким «уловом» не похвастаться перед окружением Гиммлера.
Наверняка, еще поведут для душеспасительной беседы к эсесовцу уровня не ниже штурмбаннфюрера. И это будет мой единственный шанс.
За приоткрытой решеткой на двери камеры, в которой меня распяли на деревянной кровати, мелькнула синяя вспышка, запахло озоном, точно рядом ударила молния. Боже, они пытают, увеличивая разряды тока!
Словно в подтверждение догадки кто-то дико закричал, сорвал голос в фальцет, а потом внезапно смолк.
— Чертовы янки! Да они же дохнут как мухи! Как таких только в армию берут! Клаус, иди за следующим! — голос фашиста был резким, каркающим.
— Герр доктор, — залебезил подростковый ломающийся баритон, — диверсионная группа была из пяти человек. В резерве у нас остался всего один десантник, да и тот без сознания.
— Что ж ты мне, Клаус, все веселье портишь? Последний, говоришь? Все равно, тащите его сюда. Но без Фридриха в камеру не суйся, понял, малыш?
— Так точно!
— Постой, Клаус! — раздался дребезжащий и безжизненный смех. — Ты не пробовал еще человечины? Не побрезгуй — в остывающей крови живет сила! Последний вон как хорошо прожарился: чуешь запах?
Раздался рвотный звук.
— Великий Вотан! Ну как с вами работать, Клаус? Иди уже отсюда! Весь кабинет мне испачкал.
— Я не специально…
— Кто бы сомневался! Умойся. И ведите уже сюда последнего. Меня сегодня пригласили на ужин. Вино, наверное, греется, устрицы пищат в предвкушении, когда мы их трескать начнем… — доктор то ли пролаял, то ли издал смешок. — Ах, да, Клаус, ты же идейный ариец и вегетарианец — тебе не дано быть богом. Но задерживаться здесь я не собираюсь. Скучно с вами, господа эсесовцы.
Через пару минут засов на моей двери хищно лязгнул. Вошли двое. Один — совсем еще мальчишка: белобрысый и лопоухий. Его восторг на лице был подпорчен выражением добровольческой муки. Видать, этого ребенка только оторвали от дома и от матери.
Второй был громаден и молчалив. Шрам молнией пересекал его лоб на манер скандинавской руны «Зиг», чем немец, видимо, гордился. На шее опасного врага тускло мерцал железный крест.
— Он смотрит! — вздохнул паренек.
Видимо, он не хотел, чтобы я разделил участь своих товарищей. Нет, не был этот угловатый подросток нацистом! Он переживал за меня, он до последнего надеялся, что я так и не пришел в себя.
Мне даже стало жаль его.
— Достань оружие, Клаус! — лениво процедил сквозь зубы гигант. — Сними с предохранителя, взведи курок. И если этот дернется — стреляй. Понял?
Мальчишка преданно мотнул головой. Он все еще надеялся, что сегодня ему никого убивать не придется.
Куда катится мир? Почему воюют дети и женщины? Эх…
Гигант приблизился, перехватил мой взгляд, упавший на наградной кинжал и оскалился:
— Даже не думай.
Расстегнув наручники на левой руке, противник ловким и быстрым движением замкнул замок уже за моей спиной, сцепляя запястья.
Потом пришла очередь ног.
Лязгнули замки, освободившие лодыжки.
Гигант Фридрих следил за мной исподлобья.
И тут в маленькое зарешеченное окно под самым потолком камеры что-то с шумом ударило. Скорее всего это была летучая мышь, но именно эффект неожиданности сыграл мне на руку.
Мальчишка вздрогнул, встрепенулся, словно боялся, что в окно немецкие коммунисты кинут гранату.
Фридрих тоже совершил ошибку, подняв глаза наверх.
Удар коленом в пах, подбородком в лицо, и потом, выбрасывая обе ноги разом — в корпус согнувшегося титана. Нацист изумленно хрюкнул. Он отлетел к противоположной стене, ударился виском о выступающий камень и завалился набок с открытыми стекленеющими глазами.
— Фридрих… — всхлипнул Клаус и попытался нажать на курок. Выстрелить у него не получилось.