— Иди дальше реветь, где ревела, а я пока посижу тут, книжку почитаю и покараулю тебя.
Я закусила губу. Попыталась вытереть лицо краешком покрывала. Рон скептически наблюдал за моими стараниями.
— Оставь. Лучше не станет.
Я вздохнула. Он прав, как всегда.
Забралась с ногами обратно в соседнее кресло и укуталась поплотнее. Наверное, Рон ожидал, что я заберусь в кровать и спрячусь под одеяло, потому что удивлённо выгнул бровь. Плевать! Я хотела быть поближе.
Повозилась немного, устраиваясь поудобнее, положила голову на подлокотник. Тот, что был ближе к соседнему креслу. Ну просто так случайно получилось.
Вот только реветь мне расхотелось. Но и сон не шёл.
— Как ты?..
Я лежала с закрытыми глазами и когда услышала этот вопрос, заданный обманчиво-спокойным тоном, решила их не открывать.
— Как перепуганная насмерть черепаха, которая упала на спину и никак не может перевернуться обратно.
С закрытыми глазами оказалось разговаривать проще. Проше говорить правду. Проще слышать не то, что человек говорит, а то, что хочет сказать на самом деле.
Рон вздыхает и, судя по звуку, откладывает книгу.
— Эд…
Перебиваю раньше, чем он произнесёт эту мерзость.
— …Не успел до меня дотронуться, не переживай.
Мы снова молчим. По коротким вдохам с длинными интервалами я понимаю, что Рон борется с бешенством и желанием прямо сейчас встать и уйти. Закончить то, что собирался. Чтобы не допустить этого, решаю перевести тему.
— Извини меня, пожалуйста.
— За что ещё?
— За то, что не пошла с тобой танцевать. На самом деле я очень хотела.
Долгий усталый выдох.
— Опять устраиваешь мне спектакли? А я думал, этот этап мы с тобой уже давно прошли. Будешь снова сваливать всё на Глазастика?
Рон говорит очень мягко и осторожно, так, чтобы я не подумала, что он меня ругает. Но я понимаю, что по-настоящему задела и обидела его своим отказом.
— Нет. В этот раз это только я.
Снова пауза.
— По-прежнему меня за дурака держишь… Тебе кто-то что-то сказал перед балом?
Молчу.
— Кто-то из гостей?
Отрицательно качаю головой. Ну не жаловаться же ему на маму?
— Понятно. Значит, моя мать. Видимо, придётся самому извиняться за всё, что она…
Но мне хочется быть искренней до конца. Пока у меня есть моя спасительная темнота, и он так близко, что я слышу даже шорох ткани его белой рубашки почти над самым ухом.
— Не только из-за этого! На самом деле… Мне до сих пор очень больно, и я страшно обижена на тебя за… за всё.
Ну вот. Я это сказала. Не открываю глаз и с ужасом жду, что он ответит.
Мне на голову опускается большая и тёплая ладонь, мягко проводит по волосам. Потом ещё раз.
Рон молчит — подбирает слова, а я мечтаю, чтобы он так и не нашёл их. Потому что хочу навсегда остаться в этом вот самом мгновении.
— Прости меня. Я не могу изменить прошлое и вернуть тебе семь лет, которые украл у нас, — задерживает на мгновение руку, а потом всё же убирает её, и мне становится холодно. — Но мы можем изменить настоящее. Вместе.
Он ничего больше не добавляет и, кажется, не ждёт от меня ответа. И за это я ему тоже очень благодарна.
Снова неторопливый шелест страниц. Размеренное дыхание.
Мне становится легко и светло — так, будто яд вымыло, наконец, из раны.
А потом… Не знаю, что на меня нашло. Наверное, сказались нервы. А может быть, в том саду я впервые сбросила шелуху бессмысленных обид и посторонних взглядов и вспомнила самую главную вещь.
Мой самый лучший, мой единственный друг снова рядом.
Тихонько шмыгнув носом, я осторожно потянула из кокона руку и крепко вцепилась в его ладонь, что свисала с подлокотника. Совсем как в детстве, когда тепло его руки придавало уверенности и без слов убеждало, что никаким чудовищам, живущим в темноте, он не позволит меня забрать.
Вот только мы же не дети теперь… Что ты творишь, дурочка Рин?..
Я зажмурилась крепче и сделала вид, что сплю.
Он сжал мою руку в ответ.
Только тогда я поняла, что всё это время меня не на шутку трясло. Дрожь отступила, и я начала, наконец, согреваться.
Вот теперь я могла с чистой совестью засыпать. Лишь временами приоткрывала глаза и наблюдала сквозь ресницы за тем, как в неверном свете свечей мой друг спокойно перелистывает потрёпанные страницы своей книги, хмуря брови и так и не выпуская моей руки.
Теперь мне было абсолютно спокойно.
Кажется, я нашла всё-таки свой ключ. И ни за что теперь не выпущу его из рук.
(6.8)
Я проснулась в собственной постели, заботливо укутанная, когда за окном ещё только разгоралось утро. В комнате никого не было. Судя по тому, как оплавились свечи, Рон просидел со мной до самого рассвета.
Потянулась блаженно и счастливо улыбнулась.
А потом улыбку как ветром сдуло, и я закрыла лицо ладонями, сгорая от стыда.
Чтобы вот так меня укрыть, Рон должен был сначала размотать мой дурацкий кокон…
Едва я успела умыться, вылезти из ночной рубашки и одеться в домашнее платье, как в дверь нетерпеливо постучали. Из общего коридора на этот раз — в обычную.
Я успокоила дыхание и попыталась согнать глупую улыбку с лица, которая снова расцвела на нём, и я ничего не могла с этим поделать.
Во-первых, я уже отлично знала эту манеру стука. Во-вторых, есть только один человек во всём замке, который додумался бы вломиться к девушке спозаранку, не заботясь о приличиях, и ни секунды не сомневаясь, что эта самая девушка ему откроет.
Ну она и открыла, разумеется.
— Так, Рин — я кажется понял, в чем секрет! Тебя надо меньше спрашивать, пока ты не разобралась с кашей в своей голове. Так что ставлю перед фактом — сейчас мы идём завтракать.
— В смысле — мы?.. — оторопело задаю я, кажется, самый глупый вопрос из тех, что роятся в голове. Рон прав — сейчас там действительно каша.
— В смысле — ты и я, что непонятного? И поскорее, пока гости спят после вчерашних танцев до упаду. Ты же, я так понял, не любишь, когда на тебя все пялятся? Мне-то всё равно. Да оставь ты свою щётку! Мне нравится так.