— Что хочешь. Расскажи, например, чем ты там занималась семь лет в своих болотах, пока я прозябал на балах и тому подобных занудных мероприятиях. Я вздохнула. На меня напало озорное настроение. Ну раз так… сам напросился! И начала добросовестно пересказывать содержание прочитанных учебников. От этого он уж точно заснёт! В конце концов, метод проверенный — все кавалеры, которым я принималась рассказывать о результатах своих бдений над книгами, принимались обычно зевать, а через какое-то, весьма непродолжительное, время от меня сбегали.
Вот только в этот раз эффект, к моему удивлению, оказался прямо противоположным.
С Рона вдруг сон как рукой сняло. Он приподнялся на локте и начал меня внимательно слушать, вглядываясь острым и зорким взглядом. А потом… принялся задавать вопросы. Совсем как учитель на экзамене.
Сначала я тушевалась и немного путалась, но постепенно всё больше и больше воодушевлялась. Математика, литература, астрономия, география, биология… вопросы сыпались вразнобой и становились всё сложнее.
В конце концов Рон прекратил допрос и замолчал. Я ощущала себя как выжатый лимон, тяжело дыша, и чувствуя першение в уставшем горле. Потянулась за водой, бутылка которой призывно торчала из корзинки.
Но чего он молчит-то? Неужели я что-то напутала…
Рон снова вытянулся на пледе, только не закрывал глаз, а задумчиво следил за полетом облаков над нашими головами.
— Черепашка… я говорил, что тобой горжусь?
Я ничего не ответила ему, только прижала ладони к вспыхнувшим щекам и покачала головой.
— И знаешь, что я думаю?
— Понятия не имею…
— Я думаю, что тебе нужно учиться.
Я фыркнула и нырнула в корзинку за грушей, аппетитно посверкивавшей жёлто-розовым боком.
— Фкашешь тоше… фде я и фде эти ваши снобские фколы…
Он ничего не ответил мне и, кажется, теперь и правда погрузился в сон.
Иногда для полного и безоговорочного счастья не хватает одной-единственной груши.
И одного-единственного человека рядом.
Я немного полюбовалась украдкой на спящего Рона, а потом поудобнее опёрлась спиной о трубу, сцепила руки на коленях и позволила себе тоже закрыть глаза и посидеть немного так, в блаженной тишине, прислушиваясь к ощущениям тёплого ветра, овевающего лицо.
Рон караулил меня всю ночь — теперь моя очередь. Просто посижу немного рядом, пока он спит, и подумаю о чём-нибудь приятном… И я совершенно не собираюсь… спать…
(6.9)
Когда я проснулась, солнце давным-давно уже миновало зенит и склонялось к горизонту, щедро рассыпая закатное золото на тёплый серый камень.
Мы же проспали всё на свете! В замке нас, наверное, уже потеряли!
Ругая себя почём свет, я бросилась будить Рона. Покараулила, называется, сонная тетеря!
Присела рядом с ним на коленях и задумалась. И как же я буду это делать? Что за дурацкая, совершенно неприличная ситуация…
Тень от трубы укрыла нас и словно отрезала от всего остального, залитого солнцем мира. И в этом уютном полумраке — мой личный полюс притяжения. Может быть, на меня так повлиял пересказ учебника по географии, но в этот момент я совершенно точно казалась себе стрелкой сошедшего с ума компаса, у которого есть только его Север, а весь мир вокруг пусть катится в тартарары со всеми своими сторонами света.
Осторожно, так, словно совершаю преступление, касаюсь его правого плеча. Ощущение шершавой белой ткани на кончиках пальцев… Хотела потрясти его, но почему-то сейчас кажется кощунственным так поступить, и я просто веду по этой сильной и неожиданно твёрдой линии, мучаясь в сомнениях, что же делать дальше.
Не могу выдавить из себя ни единого громкого слова.
И как прикажете будить кого-то в таком состоянии?..
Прежде, чем понимаю, что делаю, пальцы сами тянутся к его лицу — им мало было рубашки, им до боли сильно хочется узнать теперь, каковы на ощупь те колючки на его щеке.
Внутри меня будто кто-то разбил банку с клубничным вареньем. Я полна хрупких острых осколков — каждое движение мучительно, одинаковая мука и оставаться на месте, и двигаться дальше. А по венам растекается тягучее и тёплое чувство. И ещё оно сладкое. Нестерпимо сладкое.
Нет. Если позволю себе коснуться его кожи — просто взорвусь облаком мыльных пузырей. Или сделаю глупость посерьезнее.
Поэтому убираю руку — чтобы отодвинуться самой, силы воли уже не хватает, всю израсходовала. Возле каминной трубы ветром нанесло немного земли, там проросла трава. Срываю одну травинку и делаю последнее, на что еще хватает воображения моему плавящемуся мозгу — щекочу Рона возле уха.
Он хмурится, но не открывает глаз.
Вот же невыносимый упрямец, даже во сне!
Веду травинкой ниже… с тем же эффектом.
Но когда зелёное орудие пыток меня самой, дрогнув в моих пугливых пальцах, касается плотно сомкнутых губ… Случается странное.
Рон вдруг совершает молниеносное движение вперёд и прихватывает травинку зубами. От этого хищного броска волна трепета прокатывается у меня по позвоночнику и сердце пропускает удар. Он впивается в мои плечи пальцами и тянет на себя — и лишь в последнем движении, упершись ладонями, я избегаю того, чтобы просто упасть ему на грудь. Блеск чёрных глаз под полуприкрытыми веками совсем близко…
— А я вообще-то давно уже не сплю. Мне просто интересно стало, как ты собираешься меня будить.
Меня захлёстывает самая настоящая паника — как у вора, застигнутого на месте преступления. И как долго, интересно, он уже не спит?!
Рон же рассматривает меня несколько мгновений пристальным, тёмным как ночь взглядом, и мы замираем посередине этого странного порыва, этого мучительного движения — то ли друг к другу, то ли прочь.
Я слышу только шум своего дыхания. В голове ни одной-единственной мысли.
…А потом он с затяжным вздохом меня отстраняет и отодвигает подальше. Рывком садится и опирается локтем о колено, продолжая изучающе смотреть на меня, перепугано сжавшуюся в комок. Напряжение в его взгляде сменяется ласковым теплом, а в уголках губ рождается улыбка. Качает головой сокрушённо:
— Сколько паники в глазах! Черепашка, ты режешь меня по живому.
Потом снова тянется ко мне, осторожно касается щеки кончиками пальцев.
— Я скорее отрублю себе руку, чем допущу, чтобы ты меня боялась. Поняла?
Молча киваю, не зная, куда девать взгляд.
И пытаюсь понять, прислушиваясь к бешеной круговерти эмоций внутри — я рада тому, что он понял меня совсем, совсем неправильно? Или… разочарована?
Рон меж тем пружинисто встает и начинает деловито складывать оставшиеся с пикника продукты. Деликатно не смотрит на меня и ничего больше не говорит, давая время собраться с мыслями. И тогда я, наконец, отмираю и начинаю ему так же молча помогать.
Мы быстро собираемся и в напряженном молчании уходим в замок той же дорогой. Рон идёт рядом, но чуть позади на полшага. И он больше не держит меня за руку. А мне от этого неожиданно хочется плакать. Неужели я всё испортила?
На выходе из последнего коридора он притормаживает и осторожно выглядывает сквозь приоткрытую дверь — проверяет, что в холле никого нет. А потом бросает заговорщическим тоном через плечо:
— Ты только не признавайся никому, Черепашка, что наследник Замка ледяной розы вынужден лезть на крышу собственного имения только для того, чтобы скрыться от досужих сплетников и сходить на свидание с красивой девушкой. Вредно скажется на моей репутации.
И от этой мимолётной шутки меня неожиданно отпускает. Я смеюсь и прижимаю палец к губам.
— Торжественно клянусь хранить наш секрет! Ну разве что когда-нибудь начну тебя этим шантажировать…
Я очень быстро поперхнулась своим смехом, когда Рон вдруг обернулся и вжал правую ладонь в стену у моей головы, левой привлекая к себе за талию. Ни дюйма расстояния меж нами в пыльном густом сумраке. Вкрадчивый шёпот мне на ухо:
— Только попробуй, Черепашка, и ты узнаешь, как я поступаю с шантажистами… И не забудь, что через пару часов начинается очередной бал. Кстати, мне больше понравилось белое.
И не давая возможности придумать достойный ответ, так же резко отстраняет от себя и выталкивает прочь в коридор. Захлопывается дверь за моей спиной.
На совершенно ватных ногах я добираюсь до своей комнаты. Одна. У нас же конспирация, чтоб её…
Так… Уф-ф-ф… Эм-м-м-м… Да.
Где там моё белое платье?
(6.10)