Мои щеки покалывает, когда сажусь сзади него на байк. Как только моя задница шлепается на сиденье, я прижимаюсь к спине Уэса, и мы вылетаем с парковки на шоссе. Где-то за нами раздаются выстрелы, но я не оглядываюсь назад.
Да и вперед тоже не смотрю.
Три дня до апокалипсиса. Я уже ничего не жду.
ГЛАВА III
Рейн
Направо, налево, направо, направо, налево.
Мы петляем по кладбищу из машин на дороге, и я погружаюсь в транс. Адреналин от нашего побега начинает выветриваться, забирая с собой остатки анальгетика, а мой разум — забредать на опасную территорию.
Воспоминания не возвращаются. Эмоции. Плохие. И случайная нежелательная картинка в моей голове. И я не понимаю — это реальное воспоминание или из ночных кошмаров.
Не хочу знать.
Я зажмуриваюсь и пытаюсь петь про себя, но каждая песня, которая приходит мне на ум, печальная. Или о жестокости. Или то и другое сразу.
Композиция «Semi-Automatic» «Двадцать одного пилота» заставляет меня думать о «10 A.M. Automatic» группы «Блэк Кейс», которая напоминает мне «Black Wave» К. Флэй, а после этого в голове всплывает «Blood in the Cut» К. Флэй, затем «Cut Yr Teeth» Киссисиппи, и снова Пилотов «Cut My Lip».
Я начинаю искать счастливую песню у «Двадцать одного пилота» — она должна быть, — когда Уэс резко поворачивает направо, въезжая в Хартвелл парк. Крепче прижимаюсь к нему на повороте, пакеты с едой перекрывают кровоток в руках, и я пытаюсь понять, какого черта мы здесь делаем.
Это место знавало лучшие дни. Обертки из «Бургер Пэлас», раздавленные пивные банки, и сигаретные окурки, рассыпанные по земле, как грязная снежная крупа, а в добавок ко всему остальному — граффити; кто-то забрызгал из баллончика гигантскую букву «S» на вывеске, так что теперь она читается: «Шатвелл парк» (Shartwell Park).
Ладно, это мое любимое творение.
Уэс заезжает прямо на траву и паркуется рядом с детской площадкой. Я неохотно отпускаю его, слезаю с забрызганного грязью байка. Опустив пакеты на землю, я массирую продавленные канавки у себя на руках, чтобы кровь снова начала циркулировать.
Как только шлем снят, Уэс хватает сумки и направляется вверх по желтой лестнице к верхней части игровой постройки. Я откидываю голову назад и прищурившись смотрю на него, когда он исчезает за выступом.
— Почему ты остановился здесь? Любишь кататься с горки или что-то в этом роде?
— Собаки не могут лазить по лестницам, — отвечает он громко, одновременно шурша пакетами и разрывая картонные коробки.
Вот черт.
Оглядевшись вокруг, чтобы убедиться, что нет никаких признаков трех главных врагов — хулиганов, насильников и бешенных собак, я поднимаюсь по лестнице и обнаруживаю Уэса, сидящего спиной к перилам и уже отправляющего в рот последний кусочек протеинового батончика.
— Черт. Ты действительно голодный.
Он комкает обертку и бросает ее в море мусора под нами, прежде чем предложить мне открытую коробку. Жест добрый, но взгляд у него жесткий. Парень хрустит полным ртом, набитым химически модифицированными питательными веществами.
— Эм, спасибо, — я достаю из коробки протеиновый батончик и снимаю упаковку. В тот момент, когда мои зубы погружаются в этот солено-сладкий источник наслаждения, невольный стон вырывается из горла. Это первое, что я съела не из фритюрницы ресторана за последние дни. А может, и дольше.
— То, что там произошло было чертовски глупо.
Я глотаю последний кусочек и осмеливаюсь взглянуть на своего рассерженного спутника. Хоть он и сидит, а я стою, выражение его лица пугает меня до чертиков.
— А, да. Извини за это.
— Я же сказал, что вытащу тебя оттуда, если ты будешь держать рот на замке́ и последуешь моему примеру. Ты ни хрена из этого не сделала.
Я вздрагиваю и выдавливаю из себя неловкую полуулыбку.
— Я следовала за тобой, вроде, почти все время, — моя улыбка гаснет.
— Да, и ты почти все время не закрывала свой гребаный рот, — Уэс опускает свой острый, как лезвие взгляд и снова начинает рыться в мешках.
— Я же сказала, что мне очень жаль. Может быть, в следующий раз тебе стоит похитить кого-нибудь менее импульсивного.
Уэс срывает крышку с другой коробки, игнорируя меня.
Я скрещиваю руки на груди и пытаюсь надуть губы, но это довольно трудно, когда он, как пятилетний ребенок, откручивает колпачок от пакетика с яблочным пюре.
— Мужик, — хихикаю я, — ты не ждешь апокалипсиса. Мы умрем через три дня, а ты сидишь здесь и беспокоишься о пяти группах продуктов.
Уэс застывает с мешочком в дюйме от его приоткрытых губ:
— А кто такие «мы»?
— Эм, ты, я, — развожу руки в стороны и оглядываю, окружающую нас картину пустой свалки в парке, — все.
— Я не собираюсь умирать, — говорит Уэс, прежде чем обхватить губами горлышко пакетика.
Что-то в том, как он смотрит на меня, заставляет мои щеки пощипывать.
Я отшучиваюсь и щелкаю пальцами.
— Я так и знала, что ты лайфер! Знала! — я сажусь напротив него и наклоняюсь вперед. — Итак, скажи мне, лайфер, если мы не собираемся умирать, то что, по-твоему, означают эти кошмары? Ты думаешь четыре всадника апокалипсиса появятся 23 апреля, чтобы заплести нам косички и поиграть в ладушки? — при упоминании косичек, я протягиваю руку и касаюсь того места, где должны были быть мои.
Упс. По-прежнему их нет.
Уэс наклоняется вперед и тычет пальцем в мою сторону:
— Я же сказал тебе — я не гребаный лайфер. И не помню, чтобы говорил: «МЫ не умрем», а только, что Я не собираюсь умирать. Мне неизвестно, что означает этот сон, и мне похуй. Скажу одно — я собираюсь выжить.
Я чуть не подавилась своим протеиновым батончиком. Уткнувшись ртом в локоть, я откашливаю арахисовое масло и смотрю на бредящего мужчину, сидящего напротив меня:
— Ты собираешься ПЕРЕЖИТЬ апокалипсис?
Уэс приподнимает плечи в недоумении, когда мягкий пакетик между его губами становится плоским.
— Как ты собираешься выжить, если даже не знаешь, что это такое?
Еще одно пожатие плечами и новая обертка падает на землю.
— Я занимаюсь этим всю свою жизнь, — голос Уэса снова тихий, и на этот раз его глаза не смотрят на меня, когда он говорит.
Что-то внутри меня скручивается от его признания, и я понижаю свой голос, чтобы соответствовать настроению своего похитителя:
— Значит, ты, типа, сервайвелист1?
— Точно, — это слово звучит резко и твердо, как будто он не хочет говорить об этом.
Меня это вполне устраивает. Я эксперт в том, чтобы не говорить о дерьме. Или вообще иметь с ним дело, если только мне не приходится.
Я прислоняюсь спиной к перилам и вскрикиваю, когда те вещи, которые Уэс запихнул мне в майку звякают, ударяясь о желтые металлические столбики — уголок одной упаковки вонзается мне в позвоночник, а другой врезается прямо в попу через пижаму:
— Ой! Черт! Больно!
Раздраженно фыркая, поворачиваюсь к ублюдку спиной и вытягиваю майку из штанов, позволяя всем его драгоценным припасам упасть ему на колени. Уэс тихо смеется, и я смотрю на него через плечо.
Большая ошибка.
Мужчина в гавайской рубашке улыбается, глядя на инструменты, которые я только что вывалила на него, как будто это рождественское утро. Над его высокими скулами порхают длинные и темные ресницы, прядь мягких каштановых волос выпала из-за уха, и все, что я хочу сделать, это забраться к нему на колени, чтобы он, посмотрел на меня так же.
Но зеленоглазая модель с обложки этого не сделает, потому что, в отличие от фонарика, карманного ножа, пачки зажигалок и открывашки, я — инструмент, который уже использовали. Уэс получил свою еду, и в любую минуту он выбросит меня, как все эти обертки на земле под нами.