— Эй! — возмущенно уставилась я на расхаживающую из угла в угол подругу. — Я в отборе не участвую, прошу вычеркнуть мою кандидатуру.
— Почему? — искренне удивилась Тея. — Неужели ты никогда не мечтала стать повелительницей? Не мечтала о моем брате? Хочешь сказать, что мой брат не достоин твоей любви?
Я скривилась. Подруга явно переигрывала, но мне придется что-то ответить, и желательно, правдоподобное.
— Повелительницей? Я? Боги упасите. И, Инарчик, конечно, всем хорош, но не забывай, у него есть огромный недостаток, перечеркивающий все его прекрасные черты.
— Это какой же? — уперла руки в бока Тея и рискнула предположить: — Он жутко упрямый?
— Нет, у него есть матушка.
— О, да… — выдохнула она. — Убийственный аргумент. Ладно, тебя вычеркиваем. Остаются трое: Нариэль, Сирель и Тариэль.
— Думаю, мы обе понимаем, кого из этой тройки надо убрать, — заметила я.
— Не сомневаюсь, что именно эту кандидатуру, дорогая Паэль и выберет в качестве своей протеже, — сникла Тея.
— Девочки, кого вы имеете в виду? — хором спросили нянюшки.
— Сирель де Лиар, — также хором ответили мы.
— И что же в ней не так? — не поняли няни.
— Все! — продолжили хором отвечать мы, а Тея решила развить мысль.
— Она глупа, как пробка, высокомерна, раздувается, как жаба от своей исключительности, задирает нос до потолка и не любит полукровок.
— В общем, она стерва, — заключила я.
— Поправлю, глупая стерва, но очень наглая.
В этом я была с подругой полностью согласна. Я не могла представить Сирель в роли повелительницы Илларии даже в самом страшном кошмаре, я вообще не могла никого представить в этой роли, кроме себя. Не то, чтобы я жаждала стать повелительницей, нет, да и не возможно это, но я жаждала Инара, и этим все сказано.
— Сирель? Сирель де Лиар? Главная кандидатка на роль моей будущей сестры? — негодовала Тея со всей присущей ей эмоциональностью. Я тоже негодовала, но по другому поводу. Не причастен ли к этим слухам сам повелитель? Я вот ни капли не сомневаюсь, что в упрямом своем желании скрыть мое существование он готов будет жениться хоть на Сирель, хоть на чудище морском. Или меня замуж выдать. А что? Уверена, и эту возможность он продумывал не раз. Гад!
В общем, мы с Теей приуныли и последующие сплетни слушали уже вполуха. Нянюшки это поняли и велели нам ложиться спать.
Завтра будет тяжелый день. Завтрак с Паэль, встреча с дедом, кто знает, какие еще неприятности нас поджидают во дворце. Так что вскоре я осталась одна в своей старой, но все еще очень уютной комнате и даже розовые шелковые обои навевали не раздражение, как раньше, а легкую ностальгию и грусть. Скоро мне исполнится двадцать, и я больше не смогу вернуться сюда. Я выйду из-под формальной опеки Правящего Дома и стану реальной собственностью деда.
— Да уж, перспектива не радостная, — сообщила я своему отражению в зеркале, хмурому и печальному. Права няня, у меня глаза страшные. Может, потому, что улыбаюсь редко. И шрам этот над бровью красоты не прибавляет. Наоборот, еще больше внимание к глазам привлекает. — Челку что ли отрастить? А зачем? Кого ты соблазнять собралась, глупая?
Инара никакие челки не переубедят. Но если он женится, я умру или, что более вероятно, прибью его первой.
С этими мыслями я и забралась в постель, представляя, все тысячи способов, которыми могла бы покалечить Инара. Впрочем, тысячи скоро сократились до нуля. Я припомнила, что он повелитель и не убиваем. Жаль только, что и его невероятное упрямство тоже неубиваемо. Вот его бы я точно попыталась чем-нибудь проткнуть или отравить, или испепелить, или…
* * *
— Клем! Клем!
— Мама!
— Нет, Клем. Уходи, беги, беги отсюда скорее.
— Нет, мама, нет.
— Послушай меня доченька, послушай. Ты должна бежать. Найди тетю Мариссу и Тею. Найди их.
— Мама…
— Я очень люблю тебя, цыпленок.
— Мама…
— Я всегда буду любить тебя. Всегда. А теперь беги, беги так быстро, как только можешь. Беги…
Что-то взорвалось, кругом огонь, все в дыму, запах гари в носу, сердце бешено колотится, готовое вот-вот разорваться. И глаза матери, страшно испуганные, не за себя — за меня.
Мне снился кошмар, страшный, безумный, больше похожий на воспоминание. Всегда одно и то же: огонь, взрывающийся купол, смерть, запах гари и мама, велящая мне бежать. А я не могу, ноги прирастают к земле, все внутри цепенеет, я только вижу, что кто-то большой подходит ко мне, касается лица и шепчет: «я не убиваю ангелов». На этом месте я всегда просыпаюсь в холодном поту от собственного крика, а после дрожу под одеялом не в силах согреться и успокоиться. Когда Тея это видит, она ложится рядом со мной, крепко обнимает, как в детстве, и я успокаиваюсь. Жаль, что сегодня не попросила ее остаться, и я совсем одна в темноте, дрожу, как осиновый лист, и никак, никак не могу согреться.
Не думала, что сон напугает меня настолько, что я буду плакать, чувствовать такое страшное, почти дикое одиночество, и не сразу пойму, что…
— Тшш.
Я вздрогнула, услышав…
— Слишком мало времени прошло, я все еще могу чувствовать тебя.
— Уходи.
— Уйду, когда ты успокоишься, — ответила большая, с человеческий рост тень, сотканная из дыма, который так напугал меня во сне. Но эту тень я знала, я любила ее, и поэтому позволила ей к себе прикоснуться. Холод исчез, заменившись легким оцепенением. Тень приняла очертания человека и расположилась рядом, едва касаясь одеяла. — Легче?
— Немного. Но тень не заменит тебя настоящего.
— Знаю.
— Но настоящий никогда не придет, — продолжила я свою мысль.
— Верно, — не стала лгать тень.
Я промолчала. Хотела сказать тени, чтобы убиралась, но не смогла. Страшно стало снова остаться одной в темноте. Да и так я хоть на мгновение могу представить, что он и правда лежит рядом, смотрит на меня своими мерцающими глазами, в которых бушует пожар. Уверена, где-то там так и есть.
— Посылать тень опасно.
— Не сегодня. Почему ты плакала?
— Кошмар приснился, — но он и сам это знал.
— Все тот же?
— Нет, другой. Я маму видела и пожар, и голос…
— Голос?
— Он сказал что-то, но…
— Что? — напряглась тень, а я, сама не знаю почему, не стала продолжать.
— Ничего. Я просто надеюсь, что это был сон, глупый, дурацкий сон.
— Тее тоже снятся сны.
— Я знаю. Ее все еще мучает это.
— Она рассказывала тебе?
— Нет, никогда. А тебе?
— Боюсь, что мне бы она рассказала в последнюю очередь.