Глава 1
Владимирский централ — ветер северный!
Этапом из Твери — зла немерено… Лежит на сердце тяжкий груз.
Владимирский централ — ветер северный.
Хотя я банковал, — жизнь разменяна, но не «очко» обычно губит, а к одиннадцати туз.
— Папа! Выключи! Как, вообще, можно слушать такое? — морщусь, потирая пальцами виски, пытаясь хоть немного унять разгорающуюся головную боль.
— Не нравится — не слушай, — ловлю на себе недовольный взгляд отца через зеркало заднего вида.
Зря я сделала ему замечание. И так у него настроение ни к чёрту. Говорю уже менее решительно:
— Прости, просто голова болит.
— Алексей, и правда выключи, — Вера решает поддержать меня. — У Поли завтра экзамен, сам знаешь. День был тяжелым, суматошным, нам обеим хочется посидеть в тишине.
Отец, смерив меня своим фирменным тяжёлым взглядом, под которым мне каждый раз хочется провалиться сквозь землю, решает не вступать в перепалку с Верой и немного убавляет звук. Вздыхаю про себя, в этом весь он — никогда и никому ни в чём не уступает. Даже собственной дочери.
— Надеюсь, ты достаточно хорошо подготовилась? — спрашивает отец, к моему облегчению, больше не отрывая взгляда своих светло-голубых и таких холодных, всегда холодных, глаз от дороги.
— Конечно, — как можно увереннее отвечаю я. — Не стоит переживать.
— Мне-то что, — усмехается отец, — это тебе нужно будет переживать, если завалишь сессию.
Он говорит спокойно и, как будто, с долей шутки. Но я слишком хорошо его знаю. Не сомневаюсь, что действительно пожалею, если «завалю» сессию. Вот только у отца своеобразный подход к терминам. «Завалить сессию» в его понимании означает получить за все экзамены что-то кроме оценки «отлично».
— Вот ведь, старая стерва, даже сдохнув, подкинула проблем, — зло цедит отец сквозь зубы.
— Алексей! — в глазах Веры вспыхивает негодование. — О мёртвых или хорошо или никак!
Я знаю, тётя не ладила со своей мамой. Бабушка была сложным человеком, даже мне доставалось. Но это не даёт отцу права так говорить о ней, тем более в присутствии Веры. Пусть для него бабушка и была канонически злой тёщей, с которой он умудрялся цапаться даже после развода с матерью.
Отец огрызается в ответ на слова Веры, но негромко, она что-то также тихо ему отвечает. Я не вслушиваюсь в их очередную перепалку. Только в который раз удивляюсь тому, как Вера умеет ставить отца на место. По-моему, она единственный человек на планете, кто не боится его. Я часто жалею о том, что Вера моя тётя, а не мама. Хоть они и родные сёстры, а так непохожи. Мама так и не научилась противостоять тяжёлому характеру отца и ушла от него много лет назад, бросив, заодно, и меня.
Закрываю глаза. Отец много курит. Он покупает какие-то особые сигареты, но запах, пусть и дорогого табака, въевшийся в каждый сантиметр салона его джипа, сейчас мне кажется особенно отвратительным, вызывая тошноту. Приваливаюсь правым виском, ноющая боль в котором становится всё ощутимее, к холодному оконному стеклу. Скорее бы уже добраться до дома.
Я соврала отцу. Я не готова к экзамену на «все сто». Преподавательница по философии заболела в конце семестра и отменила последний семинар, на котором мы должны были разобрать сразу две темы. Сегодня она устроила консультацию, пообещав дать нужный к экзамену материал. Но уйти с поминок бабушки на учёбу — это слишком даже для такой ответственной студентки как я. Утешаюсь мыслью, что я прекрасно знаю ответы на пятьдесят восемь вопросов из шестидесяти. И время ещё есть, постараюсь по приезду домой хоть что-то быстро глянуть в Интернете по пропущенным темам.
Но устроившись в кровати, я так и не успеваю ничего толком прочитать, вырубившись в обнимку с ноутбуком.
*****
С самого утра всё идёт не так. Просыпаюсь без головной боли, но проспав почти на полчаса. Отца уже нет. А Вера уехала в гостиницу накануне вечером, окончательно разругавшись с ним. Такое случается всякий раз, стоит отцу немного выпить и вспомнить при тёте о бывшей жене. Вины Веры в том, что мама бросила нас, нет, но отец почти каждый раз срывается на ней, когда она приезжает навестить меня. Почти восемь лет прошло, а он всё никак не перебесится.
Ненавижу опаздывать! Сказывается папино воспитание, который, немного перефразируя Людовика XIV, любит повторять, что «пунктуальность — вежливость королей и добрых людей». Быстро бегу в ванную. По пути к ней меня осеняет, что совсем не обязательно приходить ровно к девяти. Ну не попаду я в пятёрку тех, кто первыми зайдёт в кабинет, так и ничего страшного. Успокаиваюсь и начинаю собираться уже более размеренно.
Наша группа последней сдаёт философию, а потому однокурсники, прошедшие через неё, просветили, что Ангелина Петровна любит, чтобы к ней на экзамен приходили как на утренник в школе, куда одеваются по принципу «белый верх, чёрный низ».
Достаю из шкафа подходящий наряд: белую блузку, чёрную строгую юбку-карандаш длиной до колена и чёрную же вязаную жилетку. Прохожусь утюжком по тёмно-русым волосам, придавая гнезду на голове, с которым проснулась, вполне приемлемый вид удлинённого каре-боб. Каждый раз смотрясь в зеркало, вспоминаю маму. Я сильно похожа на неё. Раньше Вера часто шутила надо мной, говоря, что на свет я появилась путём клонирования. У меня такие же выразительные глаза как у мамы, аккуратный нос и, пусть не пухлые, но красиво очерченные губы. От отца достался разве что цвет глаз: светло-голубой с небольшими вкраплениями серого. Краситься я не люблю, обычно довольствуясь тушью для ресниц, да прозрачным блеском для губ.
Собравшись, выхожу из дома, решив, что завтрак — это для слабаков. Несмотря на принятое решение, внутри зудит мысль, что я опаздываю. Привычка — вторая натура. Ничего не могу с собой поделать, а потому почти бегом направляюсь к зданию университета, до которого мне всего минут двадцать пешим ходом.
*****
Немного опаздываю, но оказывается, что преподавательницы ещё нет на месте. Ангелина Петровна царственно вплывает в кабинет через пару минут после моего прихода. Я как раз подсаживаюсь к Маринке в надежде быстро прочитать материал, что на консультации дала «философичка», но не успеваю даже открыть тетрадь подруги.
Ангелина Петровна здоровается с присутствующими. Начинает раскладывать билеты, одновременно говоря:
— Пять человек остаётся, остальные на выход.
Вскакиваю из-за парты, намереваясь выйти из кабинета. Сама не понимаю, почему я так боюсь одной из первых сдавать экзамен. Я не выучила материал всего для двух вопросов: шанс, что мне выпадет один из них, минимален. Но интуиция настырно подсказывает, что лучше не торопиться.
— Самойлова, а вы куда собрались? — преподавательница останавливает меня на пороге кабинета. — Я же сказала, пять человек должно остаться.
Ну почему, почему мне так не везёт? Почему я такая не расторопная?
— Тяните билет, — командует Ангелина Петровна.
Обычно я беру первый попавшийся на глаза билет. В этот раз зависаю на несколько секунд, медленно обводя взглядом лежащие передо мной белые бумажные прямоугольники.
— Самойлова, время, — преподавательница демонстративно стучит пухлым пальцем по циферблату наручных часов, — тяните.
Беру билет, переворачиваю, чтобы назвать его номер Ангелине Петровне. Но слова застревают в горле. Этого не может быть! Оба не выученных мною вопроса оказываются в одном билете.
Преподавательница с интересом наблюдает за мной, не сводя взгляда маленьких тёмно-карих глаз с моего лица, словно пытаясь считать всю ту гамму эмоций, которые мне не удаётся сдержать внутри. <i>«Я очень люблю ставить людей в необычные для них ситуации. И наблюдать за тем, как они из них выпутываются. Люблю, когда им приходится что-то ломать в себе»</i>, вспоминаются её слова, как-то раз обронённые на одном из семинаров. Ехидная улыбочка Ангелины Петровны даёт понять, она уже догадалась, что я оказалась как раз в подобной ситуации.
— Проблемы, Самойлова? — с предвкушением хорошего развлечения спрашивает «философичка».
— Можно поменять билет? — вопросом на вопрос отвечаю я, стараясь говорить как можно спокойнее.
— Уверены? — чуть изогнув правую бровь, уточняет преподавательница. — Вы же знаете, что в таком случае я буду вынуждена снизить полученную вами оценку на балл?
— Да, — я прекрасно знаю о негласном правиле, царящем на нашем факультете: не ставить оценку «отлично» в случае смены билета или пересдачи.
— Хозяйка — барыня, — усмехнувшись произносит Ангелина Петровна, наблюдая за тем, как я хватаю первый попавшийся билет и, назвав его номер, иду за парту.
*****
Мне хватает пятнадцати минут, чтобы быстро накидать на листе бумаги план ответов на оба вопроса. Чего уж там, я могу «оттарабанить» их почти на автомате. Но мне нужно немного успокоиться, потому пропускаю вперёд Ольгу, с которой в группе делю гордое звание «заучки года».
Оля уверенно отвечает на выпавшие ей вопросы. Выглядит она спокойной и довольной. Мы с ней вдвоём отвечали на каждом семинаре, готовили доклады, читали дополнительную литературу. В общем-то, мы по праву могли рассчитывать на то, что экзамен по философии станет для нас всего лишь условностью, о чём не раз повторяла Ангелина Петровна.
Но… дополнительные вопросы из уст преподавательницы начинают сыпаться на Ольгу как из рога изобилия. Внимание всех присутствующих сосредотачивается на ней и «философичке», которая словно поставила перед собой цель — завалить студентку. Наконец Оля замолкает, не в силах ответить на особо каверзный вопрос. Хм… я бы тоже не смогла, он явно выходит за рамки пройденной программы.
— Ольга, жаль, очень жаль, — с притворной грустью в голосе качает головой преподавательница. — Была уверена, что вы получите «отлично», но увы, могу поставить вам только «хорошо», — Ангелина Петровна произносит последние слова, медленно перелистывая зачётку одногруппницы, в которой нет ни единой четвёрки. Поднимает на неё взгляд маленьких глубоко посаженных глаз: — Так не хочется портить вам зачётную книжку…
Я как заворожённая наблюдаю за разворачивающейся перед глазами сценой. Не понимаю, к чему она ведёт? Что за игру затеяла? Оля оказывается догадливее меня.
— Ангелина Петровна, — заискивающим тоном начинает она, — я очень старалась подготовиться как можно лучше. Пожалуйста, поставьте авансом, я в следующем семестре, — Оля так откровенно унижается перед преподавательницей, что мне становится стыдно наблюдать за происходящим.
Ангелина Петровна притворно хмурится, слушая мольбы студентки, но я вижу какой довольной она выглядит. Из-за лишнего веса и низкого роста преподавательницу за глаза часто кличут «Мисс Пигги», а то и вовсе «свинотой». Меня всегда коробило такое отношение к ней. Я искренне считала её хорошим преподавателем, но сейчас… она действительно похожа на свинью, которая объевшись помоев до отвала, млеет, развалившись в ближайшей луже.
Оля уходит, всё же получив заветную пятёрку. Ангелина Петровна переводит взгляд на меня:
— Самойлова, вы готовы?
Кивнув, я подхватываю со стола лист с записями и усаживаюсь на стул перед преподавательницей. Отвечаю быстро на первый вопрос, перехожу ко второму. Ангелина Петровна прерывает меня, не дослушав до конца.
— Великолепно, — добродушно улыбается она. — Впрочем, Полина, иного я от вас и не ожидала. И с удовольствием поставила бы вам заслуженное «отлично», но, — говорит «мисс Пигги», а по-другому я уже не могу её воспринимать, — вы перетягивали билет…
Ангелина Петровна бросает на меня многозначительный взгляд, наблюдая за реакцией на её слова. Понимаю, чего она ждёт. Хочет, чтобы я унижалась перед ней также как и Ольга. Не на ту напала, «свинота»! Я всегда хорошо училась, но никогда не выпрашивала для себя поблажек или хороших оценок.
Поняв, что я не собираюсь ничего говорить, Ангелина Петровна предпринимает ещё одну попытку намекнуть мне на то, чего она хочет:
— Я заметила, что в первом вытянутом вами билете были вопросы, которые мы разбирали на вчерашней консультации. Почему вы её пропустили? — уже чуть более раздражённым голосом интересуется она.