Во время ожидания не получается расслабиться и поторчать, например, в социальных сетях. Моя спина идеально прямая, колени стиснуты, а пальцы напряжены. Ежесекундная боевая готовность. Я думаю о том, как сильно Богданов изменился за эти годы. Не то чтобы я его хорошо знала раньше — мы виделись-то только в здании суда, но он никогда не казался мне равнодушным. Но и сильным тоже не казался. Заурядным зубрилой — да, но никак не влиятельным человеком, знающим себе цену. У него даже походка изменилась. И сшитый на заказ костюм сидит на фигуре идеально. Может ли назначение полностью поменять человека?
Не хочу показаться поверхностной и зацикленной на внешности, но если бы в то время он выглядел так же, как сейчас, я бы не стала ему настолько откровенно строить глазки. Я бы расценивала его серьезно. И я бы никогда не поступила с ним так, как поступила.
— Прошу встать! — объявляет секретарь, и мы с юристом оппонента поднимаемся, встречая соизволившего все же появиться Богданова. Тот проходит мимо быстрым шагом и занимает свое кресло. Я пялюсь на кусочек его галстука и белоснежный ворот рубашки, выглядывающие из-под черной ткани. Мне та-ак непривычно видеть его в черной мантии! Он молод, но зеленым не смотрится. Напротив, я бы дала ему лет тридцать шесть.
Председательствующий объявляет:
— Здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста.
И я плюхаюсь на свой стул, потому что мои колени снова начинают дрожать. Мне нужна эта работа. Я просто обязана переломить ситуацию в свою пользу!
Заседание проходит по стандартному сценарию, сначала выступает юрист истца, потом я.
— Сторона ответчика, — обращается ко мне Богданов. Смотрит прямо, немного хмурится. От его строгого низкого голоса у меня во рту пересыхает. Триггерит, триггерит! Я снова вижу перед глазами того тощего помощника, которого однажды грубо высмеяла при всех, моргаю, прогоняя видение. — Поясните по существу заявленного ходатайства, — говорит он мне. Пауза затягивается, он повторяет прерывисто: — Чуть быстрее. Если можно. Пожалуйста.
Он явно очень торопится. Еще бы! Нужно нагнать почти половину рабочего дня! Поднимаюсь и начинаю объяснять. Все четко и по сути, я готовилась, но он прерывает на полуслове:
— Процессуальный документ я уже читал, можете ли вы добавить что-то новое? — и выжидательно смотрит на меня. Он помнит, я знаю. Он все прекрасно помнит и ненавидит меня за те слова. Клянусь, его глаза в этот момент темнеют. Там будто черти затаились, притихли в яркой зелени и тоже смотрят, выжидают. Сглатываю.
— У меня нет сомнений в том, что суд ознакомился с ходатайством, однако предполагаю, что сегодняшнее дело далеко не единственное, которое рассматривает суд. В связи с этим я решила освежить существенные аспекты, — произношу речь официально, но при этом смотрю ему в глаза. Пристально смотрю. Хочется прижать руку к груди, так сильно колотится сердце. Я хочу пробудить того хорошего парня, который звал меня на свидание. Хочу, чтобы он простил меня.
— Ваши предположения впредь оставляйте при себе. Суд на память пока не жаловался, — цедит сухо.
Суду стоит пожаловаться на отсутствие воспитания.
— Тогда я полностью поддерживаю позицию, изложенную письменно, — присаживаюсь. В этот момент с места подскакивает юрист истца:
— А у меня дополнения есть! — и начинает тараторить.
Суть дела это не меняет, но плохо то, что последнее слово за оппонентом. А я вроде как… сдалась раньше времени. У меня глаза болят от того, как круто я их закатываю, но мои старания остаются без внимания.
Богданов выслушивает комментарии, на это у него есть и время, и терпение. После чего назначает новую дату слушания, что тоже плохо, так как промедление будет стоить моему клиенту денег. Все должно было решиться сегодня.
У меня действительно серьезный конфликт с судьей, и вот оно первое испытание самостоятельной жизни — разобраться с ним как можно скорее.
Честно говоря, я просто в бешенстве. Выхожу в коридор и довольно резко прощаюсь с вражеским юристом, хоть он лично мне ничего плохого не сделал. Я должна научиться держать эмоции при себе. А Леонидас в данный момент мчится по идеальной трассе вдоль бирюзового моря навстречу солнечной Анапе, соленому воздуху, цветным коктейлям в прибрежных барах и белоснежным простыням в отеле. Я могла бы сидеть рядом с ним, есть купленный на заправке маффин с изюмом или черникой и ни о чем не беспокоиться.
Не сегодня. Если однажды я и стану безвольной слабачкой, то не сегодня. Мы еще поборемся, не верю, что ситуация безнадежная.
Во сколько там заканчивается рабочий день у судьи Богданова?
Глава 5
Кирилл
Мое собственное тело пыталось меня убить. И ладно будь это печень, ее месть хотя бы была объяснима — в студенчестве не особенно с ней церемонился. Но печень моя в идеале, чего не скажешь о… яйцах. Такой вот фильм ужасов, правда, это был не фильм.
Осознать диагноз было сложно, смириться — еще того хуже. Никогда раньше не задумывался на данную тему, а потом пришлось услышать от врача, что рак яичек — один из самых молодых. Средний возраст заболевших — сорок лет, но случаи встречаются и у пятнадцатилетних пацанов. Хорошие новости — при ранней диагностике и благодаря вовремя проведенному лечению процент выздоровления близится к девяносто пяти.
Можно сказать, мне повезло, все только началось, еще даже симптомов не было. Повезло… Ненавижу это слово. Многие в больнице повторяли его с ободряющей улыбкой, я научился не реагировать.
Я ж не просто так поперся на диагностику. Когда тебе двадцать пять, ты здоров, полон сил и энергии, эрекция по первому щелчку и ничего не беспокоит — к урологу просто так не записываешься. Моему отцу диагностировали третью, последнюю стадию.
Молния не бьет в одно дерево дважды? Увы.
Он настоял на том, чтобы я тоже проверился. И потребовал поклясться ему, что буду проходить эту гребаную диагностику каждые пять лет. Я долго отказывался категорически, но он буквально заставил меня, и я послушался из уважения к его тяжелому состоянию. Но выстрелило сразу же.
Это был шок. Я даже посмеялся, обвинив врача в разводе на деньги. Вот так совпадение — кто к ним ни придет, у всех рак! Пригрозил судом. Пошел в другую клинику, проверился и там тоже. Потом вернулся с повинной.
Сначала не хотел сообщать отцу, но скрыть было проблематично — он нуждался в помощи, и как объяснить, что мне самому понадобилась срочная операция?
К своему состоянию я относился спокойно, с присущим мне черным юмором. Цель стояла следующая: не откинуться раньше родителя, чтобы не бросить его одного. После унизительной операции мне провели три курса химиотерапии, но я лишь однажды брал больничный, потому что уж слишком тяжело пришлось. Упал гемоглобин до пятидесяти, никак не могли поднять, положили под капельницы. Больше недели отвалялся в клинике.
Мы лечились у одного врача, для меня все закончилось благополучно. Ну как благополучно — в двадцать шесть я остался один. Без родителей, девушки, которая меня бросила. Нет, она хорошая, прошла со мной самое сложное, потом я сам отпустил ее. Видел, что разлюбила. Беспокоится о генетике. К чему эти мучения? У меня не хватало ресурса заботиться о ком-либо в то время, даже о себе самом, что уж говорить о других.
Но у меня осталась работа, где мне всегда радовались, — едва ли не круглосуточно. Два года я не брал отпуск. Не хотелось, что мне было делать дома? Я даже едва не пропустил сроки вступления в наследство, которое оставил отец. Не люблю говорить о себе прежнем, мне не нравится тот мужик. Он был словно… не я. Я-то другой. Вуз, армия, работа в суде с хорошими перспективами.
Потом я неудачно влюбился. Неудачно — значит не взаимно. Я не из тех поэтических идиотов, которые благодарны дамам за эмоции, слушают грустную музыку и часами пялятся на фоточки. Отнюдь.
Это был странный день, я решил, что у меня снова упал гемоглобин. В зал заседаний зашла девушка, а мне показалось, что вокруг нее аура светится. Даже моргнул, чтобы прогнать мираж. Аура исчезла, а сама девушка — нет. Она улыбнулась мне и кокетливо закусила губу. Такая пошлятина, что я, живущий на диете под названием «адский круглосуточный труд», повелся мгновенно. Следующие месяцы она появлялась в суде от трех раз в неделю, а я почти перестал спать.
Но случившееся пошло мне на пользу. Лада заставила меня посмотреть на себя со стороны и заняться, наконец, своей внешностью. В людях ценится не только ум, встречают-то по одежке. Да и трахаться хочется с красивым телом.
При воспоминаниях о том времени мне всегда становится смешно! Черт, через полтора года меня даже в порно почти взяли! Настолько основательно я над собой поработал. К слову, силиконовый имплант смотрится стильно, не отличить от натурального, тестикулы мои визуально в идеале. Хотя в голове я всегда держу, что рак может вернуться, поэтому сильно на смерть от старости в окружении толпы правнуков губу не раскатываю.
И никак не реагирую на угрозы и попытки всучить мне взятку. Шантажировать меня нечем, терять мне, в общем-то, тоже нечего. Я всегда был падок на дерзких шикарных женщин, Фемида мне подходит полностью, да простит меня Зевс. Все остальные — земные — так, любовницы, пока богиня не видит.
— Нам с вами нужно поговорить, — слышу знакомый голос за спиной. Я уже успел открыть дверь своего мерса, собирался сесть в салон, врубить музыку «Neffex» и постараться ни о чем не думать.
— Следите за мной, Лада Алексеевна? — оборачиваюсь и окидываю девушку внимательным взглядом. Одежда другая, значит, заезжала домой, подготовилась. Соблазнительное платье из черной ткани, вырез на грани пошлости. Шпильки. Да и вся она такая… на грани. Поговорить пришла, ага. Схватить бы за волосы, накрутить их на кулак, притянуть к себе и сообщить о том, что со мной не следует играть. Можно доиграться. Время позднее, половина девятого. На парковке кроме нас никого. Но эти камеры…
Ей некомфортно, ее страх покалывает мне кожу.
— Вы очень много работаете, Кирилл Платонович. Поймать вас крайне проблематично.
Да, неделя выдалась и правда хлопотной. Обычно в день рассматриваем один-два сложных дела, плюс пять-семь относительно простых, сегодня же сложных оказалось четыре. Все утро просидел, вникая. У меня нет отмен, и так должно оставаться по крайней мере ближайшие два года. Многие считают, что я занимаю не свое место, и рисковать нельзя.
— Вы по делу «Молокозавода»? — приподнимаю одну бровь. — У вас сегодня было время выступить, вы им не воспользовались.
— Нет, я по другому вопросу, — она делает шумный вдох-выдох, смотрит в глаза. — По личному, — выпаливает, решившись. Голос звучит излишне твердо, не могу удержаться от насмешливой улыбки. Не верю.
Киваю, приглашая в машину, и сажусь в салон сам.
— Я никуда с вами не поеду! Я хотела просто поговорить, — но шаг в мою сторону, впрочем, делает.
— Я не буду ничего обсуждать на парковке. Сомнительное мероприятие, вы так не считаете?
Она мешкает, оглядывается, потом все же обходит машину, дефилируя с прямой спиной, и садится на переднее сиденье.
Вот и умничка. Умеет же быть послушной девочкой.
Скрещивает руки на груди, напрягается. Я нажимаю на кнопку «Двигатель старт» и плавно давлю на педаль газа.
— Куда мы едем? — спрашивает она через несколько минут.
— Ко мне домой, — отвечаю флегматично, будто само собой разумеющееся.
— Я не поеду. Боже, остановите машину, вы меня не так поняли! — начинает она суетиться.
Я резко выжимаю тормоз, поворачиваю голову и смотрю на нее.
— Вперед, — киваю на дверь.
— Просто поговорить, — она таращится на меня во все глаза, в них так много сомнений и метаний, что сама девушка кажется будто… уязвимой, незащищенной. Я невольно облизываю губы. — Просто разговор. Я не… не такая, как вы, должно быть, обо мне думаете.
Я молчу, рассматривая девушку, этого времени ей хватает, чтобы отдышаться и взять себя в руки. Лада продолжает:
— Я вам не секс предлагаю. Уж точно не ради «Молокозавода»! — улыбается, и я усмехаюсь в ответ.