— Эту леди нужно отвезти домой к Лексу. И не лихач там по дороге.
— Понял.
Мне совершенно не понравился взгляд этого Карима, которым он окатил меня после того, как Ларинцев сказал отвезти меня в дом Шевцова. Мерзко стало как-то.
— И не пялься так, — Максим тоже заметил. — Пока тебе кое-кто зад на уши не натянул.
Лицо таксиста вытянулось, а глазах отразилось понимание. Он сразу стал серьёзен, дурацкое выражение сошло с лица.
— Всё сделаю, Макс, мог бы и не уточнять.
— Давай, Ледышка, — ладонь Максима опускается мне на плечо и легонько надавливает, вынуждая сесть в машину. — Всё будет хорошо. А ты поторопись: сны о розовых пони сами себя не посмотрят.
Карим заводит мотор и трогается с места, а я наблюдаю, как Ларинцев, почти бегом, направляется обратно. В груди плещется тревога, и не отпускает ощущение, что это моя вина. Если бы послушалась, если бы не поехала. Хотя, думаю, повод бы они нашли, ведь видно же, что давно это между ними. Да и для Шевцова я так себе повод.
Мы ещё до коттеджного посёлка не доехали, как я почувствовала вибрацию телефона.
«Дочь, как клуб? Мы с Виктором уехали к Николаю Борисовичу смотреть лошадей. Будем под утро. Обязательно сделаю фотки с этими красотулями!»
Отправляю пару весёлых смайлов и засовываю телефон обратно в карман. Даже не знаю, радоваться мне, что не придётся объясняться, почему я вернулась из клуба одна, или ужасаться того, что я останусь одна на ночь в этом огромном доме. И когда вернётся Шевцов?
Глава 27
Я просыпаюсь как от толчка. Терпеть не могу это жуткое ощущение, когда во сне будто падаешь с высоты лицом в землю. Сердце стучит словно с цепи сорвалось, ладони вспотели. Электронные часы на огромном экране плазмы показывают 03:27. Сейчас глубокая ночь. Когда я приехала, и речи не было идти спать в свою комнату. Внутри всё дрожало от напряжения и страха. Чтобы хоть как-то отвлечься, я включила какое-то глупое кино. Наверное, на телевизоре стоит таймер, потому как сейчас он выключен.
В коридорах и на кухне горят ночные светильники, отбрасывая косые полосы света на паркет пола. Тишина давит, душит. Алексей так и не вернулся, потому что из холла на второй этаж можно попасть только через гостиную, и я бы услышала. Вряд ли бы он тихонько крался на цыпочках, боясь разбудить меня.
Не хочу беспокоить маму, но, наверное, придётся. Я в растерянности, не знаю, что делать. А вдруг драка плохо закончилась? Вдруг Алексей в больнице? Или…? Нет! Даже думать страшно. А возможно он просто где-то завис с какой-нибудь красоткой. Например, с той, что так млела в его руках сегодня возле бара. А я тут Виктору в трубку истерить начну. Глупо будет, да и Шевцов по голове за такое не погладит. Мне ещё, думаю, не избежать разговора за то, что произошло.
Горло пересохло, губы спеклись. Надо выпить воды. Я выбираюсь из пледа, в который закуталась как в кокон, и бреду на кухню. Дом красивый, уютный, но находится в нём одной как-то жутко.
Я припадаю прямо к крану. Не принцесса, обойдусь без стакана.
Вода прохладная, она оживляет, наполняет свежестью, и мне становится лучше. Сначала я узнаю запах. И тут прямо на столешнице возле мойки вижу скомканную ткань. Это рубашка Лекса. Он дома. Или был.
Облегчение вздохом вырывается из груди. Он конечно тот ещё засранец, подпортивший мне жизнь, но я рада, что с ним всё в порядке.
Но тут я замечаю на рубашке какие-то пятна. Судорожно схватив её, бью ладонью по выключателю локального света. Пятна красные, уже немного потемневшие. Кровь! И много. Господи, а где же сам Шевцов? Вдруг, ему плохо, а я тут стою и пялюсь на его рубашку.
Я тороплюсь подняться на второй этаж, почти бегу к его комнате. Грудь сдавливает от страха, он противно ворочается внутри, заставляя челюсти сжаться, а дыхание шумно вырываться наружу.
Дверь в комнату Шевцова приоткрыта. Совсем немного, но этого хватает, чтобы в коридор едва отсвечивала слабая полоса серебристого света. С бьющимся сердцем я открываю её шире и, словно вор, проскальзываю в комнату. Я была тут только однажды — в первый день. Хотела подружиться, но Лекс быстро и чётко указал мне на моё место.
Жалюзи открыты, и комнату заливает лунный свет, проникая через высокое окно. Луна сегодня необычайно яркая.
Алексей лежит на кровати лицом в низ, свесив с кровати одну руку. Спина парня размеренно вздымается: Шевцов спит. Он даже постель не расстелил, так и уснул поверх одеяла в одних джинсах.
Всё. Он дома. Жив и здоров, вроде бы. Пьян, если судить по густому запаху алкоголя в комнате. Так чего я стою и смотрю на полуголого сводного брата? На человека, превратившего мою жизнь в кошмар. Но я должна убедиться, что он и правда в порядке, раз уж пришла, что не пострадал. Потому что если судить по рубашке, то всё не так радужно, как кажется.
Я тихо подхожу ближе к спящему парню. Его тёмные волосы разметались, а веки едва заметно подрагивают. Костяшки кистей сбиты в кровь, которая бурой коркой запеклась на коже. Губа припухла. На ней тоже кровь, но всё ещё свежая, не свернувшаяся. Алексей даже во сне не выглядит слабым и беспомощным, как все нормальные люди. Широкие, уже по-мужски крепкие плечи, узкая спина и… дальше не буду смотреть.
Наверное, я сошла с ума, спятила, тронулась умом или отправила адекватность далеко в космос. Но я протягиваю руку и касаюсь кончиком пальца капли крови на губе сводного брата.
Прошла секунда. А потом боль хрустнувшего запястья ослепила и заставила вскрикнуть. Я попыталась выдернуть руку, но попытка оказалась тщетной. Лекс был пьян, а глаза его безумны. И не успела я и ойкнуть, как он дёрнул меня, и в одно мгновение подмял под себя, навалившись всем весом.
Он тяжёлый, от него пахнет алкоголем, смешанным с парфюмом. Едко, пугающе. Мне нечем дышать. Я задыхаюсь, а крик так и застревает в горле, не вырвавшись. Пытаюсь отчаянно бороться, оттолкнуть парня. Но разве это мне под силу? Моё кошачье сопротивление он даже не ощущает.
— Рад, что ты пришла, — хрипит он мне куда-то в шею.
А потом прижимается губами, присасывается к нежной коже, больно кусает, отчего я вскрикиваю.
— Охуенно сегодня пахнешь.
Лекс стаскивает с плеча майку и проводит языком. Страх, боль, унижение — всё смешивается в жуткий коктейль, приправленный каким-то странным жгучим ощущением. Тело будто оголённый электрический провод.
Когда ладонь Шевцова больно сжимает грудь, я зажмуриваюсь и замираю. С ужасом осознаю, что бороться бесполезно. Мы одни в огромном доме, сейчас ночь, а намерения Шевцова вполне прозрачны. Если стану бороться, будет только хуже.
Моё тело каменеет. Пусть так. Я просто сожму зубы и буду терпеть, пока всё не закончится. Пока он меня не отпустит. А что делать завтра — придумаю потом.
Но когда Лекс втискивает своё колено между моими и прижимается бёдрами, я не выдерживаю и выдыхаю:
— Лёша, пожалуйста, — голос срывается, — я не хочу. Не надо, Лёша…
Шевцов вдруг замирает, поднимает затуманенный взгляд, пытаясь разглядеть что-то в моём лице при неверном свете луны. Во взгляде проступает шок.
— Бестолочь? — его голос всё ещё хрипит, но в глазах появляется осознание, и Лекс поднимается на вытянутые руки. — Какого хера ты тут забыла?
— Хотела убедиться, что ты целый и невредимый, — отвечаю тихо, боюсь даже пошевелиться, вдруг он разозлиться и продолжит.
— Чокнутая. Убирайся! — Алексей отстраняется и, не дав мне даже возможности выползти из-под него, сталкивает к кровати.
Я скатываюсь и падаю, неуклюже приземляясь на четвереньки, едва не взвыв от боли в недавно ушибленном колене. А потом едва ли не с низкого старта делаю ноги.
Расстояние до комнаты кажется длинным и непреодолимым. За мной никто не гонится, но всё же стремглав бросаюсь к двери. Момент, когда я судорожно закрываю замок в своей комнате, становится уже регулярным. Но в этот раз получается далеко не с первого раза, потому что руки просто ходуном ходят. До кровати я тоже добираюсь не сразу. Просто оседаю на полу посреди спальни в полной темноте, чувствуя подступающую истерику.
Какого чёрта, Шевцов? Что такого я сделала тебе? За что ты превратил мою мечту жить с матерью в ад?
Глава 28
Память.
— Знаешь, Лёха, — как-то сказал Должанов, — это стрёмно — помнить всегда, что творил по синьке. Бухой он на то и бухой, чтобы забыться.
И я с ним вполне согласен, потому что моя память, наверное, уникальна. Как бы я не надирался, хоть до поросячьего визга, я всегда всё помню.
После вчерашнего «разговора» с Ермолаем и его миньонами мы с парнями хорошо накидались. Тому дерьму, что бурлило внутри меня, нужно было дать выход.
Я понял, что подо мной не Ирка, ещё до того, как она начала умолять. За пару секунд. Ирка пахнет совсем иначе — ярче, развратнее, слащавее как-то. А ведь дура бестолковая с огнём играла, едва не доигралась.
Бестолочь хоть и бесит меня, но ведь я не хотел ничего такого. Трахать ревущую подо мной тёлку не в кайф.
И всё же, в душе гадко как-то. Испугал девчонку. А она только по началу сопротивляться пыталась, а потом одеревенела вся, застыла, словно сдалась. Просила не трогать. «Не надо, Лёша, пожалуйста…»
— Блядь! — остервенело бью кулаков в дверцу шкафа. — Дебил!
Подсохшие раны на костяшках лопаются, измазывая белое дерево. Боли я не чувствую сейчас.
Ей же вчера и от Ермолая досталось. Хуёво всё это.
Я иду в ванную. Нужно засунуть голову под кран, может хоть тогда в ней перестанет стучать набат. Но воды в кране, почему-то, не оказывается. Что за фигня такая? Придётся тащиться в общую на первом этаже.
Забираю свой шампунь и полотенце, натягиваю футболку и выхожу из комнаты. Отец со своей Наташей, видимо, так ещё и не вернулись. В доме тихо. Дверь в комнату девчонки плотно закрыта.
На пару секунд я замираю перед её комнатой. Вчерашнее не даёт покоя, точит. Наверное, нужно что-то сказать. Но лучше это сделать после душа. Смыть с себя этот въедливый запах клуба и его атмосферы.
Но стоит мне только подойти к двери ванной, как она распахивается, и девчонка носом утыкается в мою грудь. На ней свободные шорты и майка. Но не та, что была вчера.
Бестолочь отшатывается и замирает, хлопая ресницами. В глазах страх, в теле дрожь. Дурочка, я не кусаюсь.