Глава 1
Одиннадцать месяцев назад.
Виталий Тисарев, молодой предприниматель, который по общепринятым поверхностным стандартам уже имел право называться крайне успешным бизнесменом, застегивал манжеты сорочки и смотрел на догорающий августовский закат с широкой лоджии дорого, но неуютно обставленного временного пристанища, ожидая, когда ему сообщат, что машина подана и охрана готова.
Он был прекрасно осведомлен, что ему не стоит покидать пределы конспиративной квартиры, однако, его вымотала полная изоляция больше месяца заточения в ней. Вымотала, даже несмотря на то, что все необходимое для почти привычного ритма и образа жизни у него было, как говорится, под рукой, или, хотя бы, на расстоянии одного телефонного звонка, что, вроде бы, должно было значить проведение внепланового отпуска на достойном уровне. Но не сбылось.
Небольшую квартиру в свежей новостройке он все чаще стал покидать вместе с внушительной и тренированной охраной для всего лишь пары-тройки часов в проверенных увеселительных заведениях, чтобы немного расслабиться и с тоской понаблюдать за яркой, суетливой столичной ночной жизнью, неотъемлемой частью которой он был совсем недавно, а сейчас вынужден был лишь созерцать ее. Да и то не так часто и долго, как хотелось бы.
Виталя, уже после первой недели покрывающийся плесенью от удручающей рутинности бытия в четырех стенах, изъявил о желании покинуть хотя бы ненадолго свою ультра-люкс темницу, но это совсем не пришлось по вкусу его временным покровителям и тем, кому за это покровительство заплатили. Все они, будто бы воистину искренне беспокоясь о сохранности здоровья и жизни Витали, наложили на подобные его желания строжайшее вето.
Когда Тисарев осознал, что чувство унижения от того, что он, словно бы маленький мальчик должен позвонить и отпроситься у старших товарищей, сильно уступает чувству отвращения к затяжному дню сурка в пределах квартиры, он все же связался со своим, так сказать, попечительским советом, и, используя природный дар убеждения и апеллируя фактами в выгодном ему свете, получил-таки дозволение покинуть ненадолго пределы опостылевшей ему квартиры.
Следует отметить к чести тех, что вынуждены были находиться на позиции приемных родителей, которых доконал их дошлый сынок, помимо двух постоянных охранников они ему выделили еще и машину сопровождения с четырьмя не менее крепкими и натренированными на все случаи жизни и ее выпадов мужчинами, которые внимательно отслеживали настроение социума, тусующегося близ плесневелого объекта. Виталя с трудом подавлял неразумное желание нанести своей охране тяжкие телесные, когда безапелляционно пресекалась любая попытка пойти на контакт с обществом, и тут было совершенно неважно от кого инициатива исходила: от самого Витали или очередной приглянувшейся ему симпатичной девушки, не выдержавшей натиска гормонов и меркантильного расчета при виде респектабельного молодого мужчины от которого так и фонило заоблачными перспективами, стоит лишь пронырливому и не совсем глупому существу женского пола правильно себя повести согласно бытию и философским взглядам (которые надо еще выяснить! Работы валом!) сего господина. Однако, к солидарному сожалению господина и ушлых привлекательных не только внешне кандидаток, претендующих на массивный кошель Тисарева, любые попытки контакта с ним, включая даже поверхностные, для удовлетворения, так сказать, элементарных потребностей, стоящих где-то на нижайших ступенях (но от того не менее важных! Однако, всем было, к сожалению, плевать) в пирамиде великого Маслоу, пресекались суровой охранной респектабельного и все более раздражающегося с каждым днем молодого господина.
Впрочем, из этого выход нашелся: люди существа весьма порочные и тяга потакать своим грехам неистребима, пусть у каждого это выражено в разнокалиберной степени, но неизменно одно — это есть, и, главное, отыскать грамотный подход. Виталя в том, что ему было необходимо получить в краткие сроки, был непревзойдённым специалистом, потому и отыскал.
Одного из охранников Тисарева весьма печалил факт того, что девяносто восемь процентов общего объема запрещенных веществ производится на территории родной сверхдержавы, а оставшиеся два процента это импорт вещества из далекой и зеленой Колумбии. Точнее печалило его не совсем это, а то, что это импорт вынужденный, ибо на бескрайних просторах родины нет района, соответствующего должному росту и качеству сырья из которого в конечном итоге производят его любимый продукт, к коему питают нежность на территории двух столиц, и чуть менее выраженный интерес на перифериях, но прелесть для распространителей была в том, что основную часть импортируемого продукта при получении почти сразу безбожно бодяжили и отпускали по цене как за качественный товар, а на периферии уходило даже по завышенной цене и это с учетом еще более разбавленного состава. И этот самый постоянный Виталин надзиратель имел робкую надежду однажды отведать белый мелкодисперсный порошок оригинального производства, со сведенным к минимуму постыдству в виде примесей, химических добавок и прочих извращений, рожденных у распространителей недостатком их совести и избытком желания эффективности в реализации. А Виталя прекрасно знал людей, которые могли бы насытить качественным товаром сей порок своего стража. Таким образом, Тисарев получил дозволение на уединение с одной очаровательной старлеткой в туалетной кабинке клуба. Не бог весть что, конечно, но хоть какое-то разнообразие в сексуальной жизни, ставшей весьма одинокой и однообразной за последний месяц.
Порок его второго охранника был до скучного банален — деньги. И Виталя со второй попытки назвал нужную сумму, предварительно убедившись, что добрые знакомые в очередной раз щедро одарили его первого стража, уже весьма лояльно настроенного к его желаниям и оттого горячо поддержавшего своего коллегу, сердце которого грела котлета нала во внутреннем кармане пиджака. Направляя автомобиль к очередному пафосному ночному клубу, тот высказывал фальшивое соболезнование вынужденному образу жизни Тисарева, зевающего на заднем сидении. Виталя, пропустив почти всю фальшивую речь мимо ушей, оглянувшись на машину сопровождения, повелел не ломать никому не нужную комедию и тут же потребовал дать ему возможность контактировать с социумом и не сворачивать лавочку через три часа пребывания в развлекательном заведении, а еще, в идеале, чтобы они, купленные с потрохами надзиратели, не препятствовали желанию Тисарева совокупиться с избранной им дамой в нормальных условиях. Посовещавшись, охранники коллективно решили, что необходимо пойти навстречу Тисареву, насмешливо фыркнувшему и не осознающему, что собственные бдительность и осторожность под гнетом изнасилованного само-и свободолюбия неоправданно рано сошли до критически низкого уровня.
Именно поэтому в очередную свою вылазку он допустил оплошность.
Оплошность эта заключалась в эффектной длинноволосой шатенке с миндалевидными изумрудными глазами, точеными чертами лица и со знанием сделанными акцентами на изгибах фигуры, волнующих мужское воображение и либидо; и в высокой платиновой блондинке с креативной стрижкой, парадоксально подчеркивающей кукольную нежность и хрупкость черт ее лица, словно бы оттеняющих броскость ярко-голубых глаз с завораживающей хитрецой. Длина и выраженная стройность ее ног направляли мысли Витали в предположения того, насколько крепко эти ноги могут обхватывать его торс и как эта мысль для него соблазнительна. Пока он размышлял с кем из подруг он больше желает провести вечер, его интерес нашел свой рай и погибель — эти две девушки танцевали друг с другом на танцполе рядом с голдзоной и то, как они это делали, покорило Виталю.
Совсем недвусмысленно касались тел друг друга, скользя по ним ладонями, соприкасаясь пальцами, сплетая их, тесно прижимаясь друг к другу в неистовых по красоте движениях под ритм битов. Под кожу Тисарева уходили электрические разряды от искрящегося притяжения, вспыхивающего в голубых и зеленых глазах под бликами заходящихся стребоскопов, которые Тисарев до того считал орудием пыток для эпилептиков, но сейчас, когда фотографичными вспышками в его память вбивались кадры красиво двигающихся девушек признавал, что стробоскопы это не такое уж и адское изобретение человечества. И в его мыслях скользило то самое томительное, набирающее жар горячее искушение, что зарождалось при взгляде на них, потому что и было зарождено ими, а то, что было в их полуулыбках, дарованных только друг другу, было так интимно и вместе с тем откровенно, что это безапелляционно примагничивало к ним взгляд, вынудив Тисарева почти окончательно утратить интерес к другим представительницам прекрасного пола и почти не отрывать взгляд от двух девушек, танцующих недалеко от него.
Они чувствовали музыку, ритм. Чувствовали жизнь.
Свободные, абсолютные раскованные движения тел, рук уходили на рейв. Рождали свой стильный и обособленный драйв в который так хотелось, но так не моглось попасть окружающим, потому что тот ритм был на разрыв. В отрыв. И пока внутри нет того же самого, в этот вектор не влиться. В этом было что-то бешено-отчаянное, в этих закрытых глазах, в свободе их тел, задающих ритм не на танцполе, а словно бы и звучащему треку. Их движения резковаты, но тут же смазывающие остроту плавностью стоило ритму музыки чуть измениться, подходя к припеву, но они замедлялись на миллисекунду раньше, оттого создавалось впечатление, что музыка подстраивается под их движения и, казалось, что там танцевали не тела, там двигались души. Грубо и зло и в то же время плавно, невыразимо притягательно. У одной на губах полуулыбка, у второй кончик языка по пересохшей нижней губе. Внутренний огонь в бушующем сапфировом и изумрудном пламени полуприкрытых глаз, и их движениях задавали динамику, на который бессознательно ориентировались те, чей взгляд падал на них и совершенно не важно, что ритм музыки мог расходиться с их собственным, это и не замечалось, потому что завораживал стиль, его физическое выражение. Стиль в пленительной красоте движений. Ментальных, исходящих из бесчинствующего нутра. Одного на двоих, это чувствовалось. Ощущалась эта энергетика, ее бешенство, будто подведённая к грани разума, за которой травящими тенями проглядывало что-то такое…Что, возможно, сжирало внутри этих двоих, что дало им такой драйв, который, вполне вероятно, ошибочно выдавал их за оторв… Энергетика, безумно безупречно изящная, переводящая бешенство в почти порно, когда одна скользнула спиной вдоль бока второй вниз, медленно разводя колени и прогибаясь в пояснице, а темные волосы беспокойным водопадом от краткого движения головой хлестнули по тонкому гибкому телу второй, подхватывающей ритм и держащей все на границе между порно и заходящейся от выраженности эротики.
Это намагничивало не только взгляд, а когда Виталя увидел, как они ворковали между собой у вип бара снова так недалеко от него, и от губ шатенки тонкими пальцами ее спутницы была убрана темная прядь, а в следующий момент одних полураскрытых губ с тенью матовой нюдовой губной помады коснулись кричащие глянцевым бордо другие губы, и тонкие руки так по женственному и одновременно с силой обхватили хрупкие, оголенные коктейльным платьем плечи, Тисарев окончательно определился где и с кем он закончит этот вечер.
Дал знак одному из своей охраны, незаметно в отдалении старающемуся слиться со стеной и не выдать колумбийского шайтана со страстью насилующего его нутро и мысли соблазнительной и казавшейся безусловно гениальной идеей немедля выйти на танцпол и показать, кто тут папа. Но долг есть долг, и он был внедрен в крепкую черепную коробку и ее корыстное содержимое раньше басурманского зелья, потому, через несколько минут расспроса/допроса (весьма страстного) знающих людей, охранник уже докладывал Витале, что официально эти девушки почетные завсегдатаи клуба, а в миру банальные охотницы и вполне вероятно, что и ему не откажут. Он не первый кошелек с которым местные хищницы покинут увеселительное заведение.
Тисарев удовлетворенно улыбнулся. Потом была пара неплохих коктейлей заказанных им для девушек, затем его изучающий взгляд по в благодарность развернутым корпусам, в то время как они, не скрывая, быстрыми, цепкими взглядами просканировали его наручные часы, одежду и их интерес тоже был утвержден. Он это понял, поднимая оценивающий взгляд с груди одной и другой на их лица — одновременно на девичьих губах заиграли приглашающие улыбки.
Виталя пересел к ним, сделал повторный заказ коктейлей, теперь наиболее дорогих в заведении, что, понятное дело, весьма ускорило течение флирта. Это укрепило Тисарева во мнении, что вечер закончится без скучных формальностей еще до того, как он заказал себе бутылку приличного виски. Приличного только по цене, но ход был снова верный — девушки, кратко переглянувшись, придвинулись ближе к нему и их, вроде бы, случайные касания его тела стали чаще и теснее, когда из-за громкости музыки приходилось придвигаться, чтобы не терять нити поверхностного разговора, а в определенный момент контакт стал и вовсе кричаще бесстыдными, когда девушки льнули к Витале на танцполе.
Алкоголь на губах, предвкушение в глазах, сигаретный дым в теплую летнюю ночь у входа в беснующийся клуб. Предложение Витали продолжить вечер в атмосфере более располагающей к тесному знакомству, в ответ одобрительный кивок блондинки, втиснувшейся в него, обвив руками шею и пленительная улыбка шатенки, прижавшейся к нему, когда он сжал ее ягодицу сквозь ткань короткого платья.
Охрана Тисарева, когда он и его спутницы погрузились на заднее сидение автомобиля, возразила против визита незнакомок в место, где сейчас обитал Виталя. Тот, пригубив бутылку не самого качественного пойла, подумав, пришел ко мнению, что решение, действительно, не самое верное. Ведь в словосочетании конспиративная квартира смысл в первом слове. Потому, на предложенный шатенкой отель, находящийся недалеко от клуба, он, как и охрана, не возражал, чувствуя улыбающиеся губы блондинки на своей шее и ее пальцы, медленно, ногтями скользящие от его колена вверх, по внутренней стороне бедра к паху, где уже были пальцы шатенки, играючи уводящей голову, когда он попытался поймать ее губы. Виталя распалялся, собирался настоять, но ее пальцы, знающие, что делать с мужской эрекцией даже сквозь плотную ткань одежды, не давали ему возможности остаться при том, что он немедля хочет попробовать эти призывно полные губы, от которых только что отстранилась блондинка, играющая с ним ровно в ту же игру и ровно по тем же правилам — игриво уводя голову при его попытках сорвать поцелуй и зарываясь лицом ему в шею, покусывала кожу у воротника, одновременно одной рукой массируя затылок расслабленно откинувшего голову назад Витали, а пальцами второй, в тандеме с рукой подруги, со знанием дела и явно опытом, касалась его паха так, что Виталя с сожалением должен был сообщить, что пыл девушкам следует слегка умерить, ведь до отеля не так уж и далеко и переходить к непристойностям следует когда они останутся без свидетелей.
Недолгая дорога, быстрое оформление по документам шатенки, седьмой этаж, щелчок двери, когда он прислонил к замку магнитный ключ и придвинул к себе блондинку, сжимая ее грудь, пока она горячо целовала шатенку, пальцами касающуюся его вновь набирающую обороты эрекции.
Он намерен был направить спутниц сразу к широкой постели, но те, с томными улыбками вынудили его сначала заглянуть в бар, а потом усесться в кресло. Вспыхнувшее было неудовольствие Витали быстро затерялось при виде гибких, изящных женских тел, стоящих перед его креслом и совсем неторопливо, но завораживающе снимающих друг с друга платья, сопровождая это поцелуями, пошлыми фразами и взглядами из-под ресниц на Виталю, с одобрительной улыбкой пригубившего бутылку.
А потом было то, что Тисарева ввело почти в уверенность, что эту встречу нужно будет повторить, несмотря на то, что еще не дошлю до самого тестирования — шатенка, оставшись в красном кружевном комплекте, достала из клатча небольшое бело-розовое драже. Виталя, глядя на него усмехнулся, не посчитав нужным скрывать, что он знает, что это, для чего оно употребляется и откуда взято, но все же для фана вопросительно приподнял бровь, глядя на шатенку, тут же сообщившую ему, что это сувенир, который она с подругой привезла из Гонконга и он помогает им расслабиться вечерами в приятной компании. Положила дурь на кончик своего языка и пригубила поданную подругой бутылку вина.
Блондинка, оправив тонкие бретели шелкового лифа, высыпала пару драже себе на ладонь и, лукаво глядя в глаза Витали, оседлала его бедра. Он расслабленно улыбнулся, наблюдая за тем, как шатенка приблизилась к ней сзади, взяла из ее ладони драже положила ей на кончик языка, и та, улыбнувшись Витале потемневшими от предвкушения сапфирами глаз, отпила из поднесенной шатенкой бутылки вина и, взяв оставшуюся таблетку в зубы, призывно двинулась по паху Витали, отринувшего и без того слабые сомнения и подавшегося вперед, к ее улыбающимся губам.
Краткий поцелуй и дурь на языке у Витали.
Затем несколько обжигающих глотков алкоголя и драже уже внутри, а он смотрит на то, как стройное тело, ненавязчиво покачивающееся на его бедрах, знающе ласкают руки шатенки, проникновенно глядящей ему в глаза, пока ее подруга откинув голову ей на плечо, неторопливо расстегивала его рубашку.
— Еще медленнее, — на выдохе, с грудным оттенком, произнесла шатенка, удерживая отчего-то пытающийся расфокусироваться взгляд Витали, хотевшего было что-то возразить на это, но не сообразившего что.
Тисарев очень запоздало понял, что что-то идет не так. Прикрыл глаза, не осознавая откуда, когда именно и почему так быстро возникла горячая свинцовая тяжесть в голове, путающая мысли и понимание происходящего.
И тормозящая власть над телом.
— Тань, его накрыло, наконец, — негромкое, с тенью облегчения сопрано шатенки и блондинка тотчас замерла.
Она абсолютно трезво и весьма прохладно посмотрела на Виталю, заторможено уставившегося на бутылку вина, демонстрируемую ему шатенкой. На дне бутылки два драже, почти растворившиеся в алкоголе. Почти. А то, что было в желудке Витали растворилось полностью, вплетясь в кровь достигло его разума и накинуло на него все более утяжеляющуюся вуаль парализованности. Но не полностью, разумеется, все-таки солидный опыт употребления запрещенных препаратов дарил ему некое подобие толерантности к некоторым видам веществ, к которым и относился принятый им сейчас препарат, пусть и действующий не так быстро, как положено, но действующий. Неумолимо.
Его рука двинулась к лицу блондинки, оценивающе глядящей в его глаза с суженными зрачками, но ударить ее он не смог, его рука ослабла едва он оторвал пальцы от ее ягодицы, которую до того сжимал. Оторвалась, сжалась в кулак и обессиленно рухнула на подлокотник кресла, в котором Виталя почти полностью утратил контроль над своим телом, но еще боролся за разум, заметно сдающего позиции — все же был учтен факт того, что Виталя в некотором и не самом хорошем смысле ценитель определенного рода веществ и ему требуются повышенные дозы.
Блондинка пересела с его бедер на подлокотник кресла и, деловито возложив ноги на его пах, совсем без осторожности, целенаправленно, но не очень сильно надавила каблуком босоножки на почти полностью схлынувшую эрекцию. Виталя слабо дернулся от затертого заторможенностью болезненного дискомфорта.
Она мрачно усмехнулась и забрала из его ослабевших пальцев бокал с виски. Прополоскала рот подданной шатенкой водкой и сплюнула в бокал Витали. Отставила его на подлокотник рядом с собой и оглянулась на шатенку, сейчас заказывающую по телефону еду и напитки в номер и перебросившую ей снятое с нее платье. Виталя, сквозь зубы, с трудом управляя немеющим языком, выдавил:
— Вам пиздец, овцы клофелиновые…
— Это далеко не клофелин, профан. — Блондинка, склонив голову, улыбнулась, перекинула платье через плечо и подалась к нему, свешивая руку с колена ноги, все еще упирающейся в его пах, а пальцами второй руки взяла его за подбородок и приподняла лицо так, чтобы смотрел прямо в ее глаза, насыщающиеся недобрыми тенями, — не узнал меня, Виталь? — повела бровью она. Он попытался мотнуть головой, чтобы вырвать подбородок из ее пальцев, но мышцы были словно желе и все, что он мог сейчас сделать — пристально смотреть на блондинку, осознавая, что не называл ей своего имени. Как и они ему свои. — Не узнал. — Досадно покачала она головой, и ее ногти прошили до крови его кожу под подбородком. Каблук, одновременно с этим, гораздо жестче чем в предыдущий раз надавил на его пах. Боль прострелила сознание уколом трезвости, мотивируя Виталю выуживать из недр подернутой туманом памяти то, почему ему показалось, что где-то он видел это лицо. Заметив потуги мучения мыслительной деятельности в заторможенном разуме, она стянула парик и расправила убранное под него черное удлиненное каре, — а так? — и удовлетворенно кивнула, заметив проблеск узнавания в его глазах. Повернулась ко второй девушке, тоже уже снявшей парик и перекинувшей длинные русые волосы назад, застегивая молнию платья спереди, — Лиз, говорила же, что с этим гримом лишнее, а голос менять это уже ближе к мнительности. Можно было и вовсе без маскарада обойтись, это же Тисарев. Он дальше возможного удовольствия ничего не видит.
— Оденься, Тань. Сейчас придут. — Отозвалась та, и Таня, кивнув, все так же не вставая с подлокотника стала надевать платье, а Лиза, переплетая волосы в косу, подошла к Тисареву с противоположной от Тани стороны, — неужели не признаешь, Виталь? Так долго знакомы ведь, — с материнским укором в грудном голосе пожурила его Лиза, присаживаясь на правый подлокотник кресла и, оперевшись локтем о спинку рядом с его головой, подперла длинными тонкими пальцами висок. С недобрым прищуром глядя на него, свободной рукой сжала его шею. На краткий миг сильно стиснула, оборвав ему попытку сглотнуть недостающую слюну, чтобы попытаться хотя бы немного смочить ужасно пересохшее горло.
— Телки Мазура… — Прикрыв глаза свинцовыми веками, с трудом выдавил он пересохшими губами, чувствуя, как сердце запоздало срывается в галоп, а дыхание учащается.
А может быть и не запоздало, может быть вовсе не из-за принятого Виталей препарата тело дало такую реакцию; а от осознания, слабо прорывающего сквозь баррикады фармакологического эффекта, чем теперь все закончится, и это самое осознание безуспешно пыталось запустить в отравленный разум мысль, что нужно срочно искать выход из складывающихся отнюдь не радостных перспектив, но всякая попытка инстинкта самосохранения воззвать к заторможенному разуму, терпела полное поражение.
Вновь открыв глаза, с брезгливостью посмотрел на Таню, оправившую надетое платье, откинувшую темную прядь с лица и мило улыбнувшуюся ему, со значением опустившую каблук на его пахе чуть ниже, предупреждающе надавливая в наиболее чувствительную область.
— Телки, овцы. Латентная зоофилия? — изобразила озадаченность Лиза посмотрев на Таню, склоняющую голову на бок, снисходительно вглядываясь в злобу, слабо пробивающуюся сквозь нарастающее помутнение в глазах Витали. И усилила нажим каблуком, болью удерживая его в сознании.
— Так парнокопытные называют лиц женского пола. — Кивнула Таня и убрала ногу от его паха, чтобы направиться к двери, в которую постучали. — А еще этим парнокопытным проводят радиочастотную идентификацию, когда они теряются. — Акцент на последнем слове, придающем ему двойное такое значение.
Виталя, стараясь медленно и размеренно дышать, смотрел, как официант закатывает стол для доставки еды в номер, и, прикрывая за собой дверь, берет рацию с тарелки до того накрытой выпуклой металлической крышкой, пока Лиза и Таня разбирают прикаченный псевдоофициантом стол, подготовленный совершенно для иного, нежели ужина.
Официант, остановившись сбоку у окна и отодвинув тюль, по рации сообщал кому-то расположение охраны Витали: двое на стоянке, двое в холле у ресепшена, один в зале у лифтов, один в коридоре. Рация отозвалась кратким «приняли».
Мужчина, отложив рацию на журнальный столик, подошел к креслу и, взяв за руку Виталю, только собирался потянуть его на себя и взвалить на плечо, чтобы поднять с места и отволочь на софу, на краю которой Таня размещала некоторые радости современной полевой хирургии, но Лиза, извлекшая портативный сканер из небольшого чемоданчика, дотоле находящегося в большой емкости под крышкой, оттеснила мужчину от Витали и сильнейшим рывком за предплечье свалила Тисарева с кресла на пол.
Виталя звучно ударился головой о паркет и приглушенно взвыл от боли. Тело было безвольно, веки уже не поднимались, разум находился почти в беспамятстве, но он еще мог воспринимать звуки.
— Елизавета Сергеевна… — неодобрительный голос мужчины.
— Притащи колюще-режущее, — перебила Елизавета Сергеевна, рывком задирая рубашку Тисарева на спине, — вдруг пригодится.
— Лиз, нам бы желательно его живым сдать, — сомневающийся голос Тани абсолютно без тени беспокойства и сожаления. Наоборот, с легкой солидарностью. — А ты его так башкой об пол. Я не то чтобы возражаю, но…
— Он просто упал. — Отрезала та. Раздался писк включенного сканера. — С копытами не справился, неловкий черт.
И это было последним, что осталось в памяти Тисарева, прежде чем он провалился в трясину небытия.
В себя Виталя приходил медленно и неохотно. Туман в голове и теле пульсировал болью, мешая осознать себя полностью. Он не сразу понял, что полулежал в неудобном положении на заднем сидении движущегося автомобиля, с заведенными и скованными за спиной руками. В темном салоне помимо него находились два человека кавказской национальности, о чем-то негромко переговаривающиеся на родном языке.
Виталя никак не обозначал им, что пришел в себя. Глядел в почти наглухо тонированное окно правой двери, мучительно пытаясь взять контроль над телом, поступающим в распоряжение разуму весьма неохотно.
Лишь когда съехали с трассы и поехали по не очень ровной проселочной дороге, Виталя почувствовал, что более-менее обрел власть над желейными мышцами и, с трудом усадив ватное тело, уставился в лобовое. Поморщился, когда понял, что они уже прилично отдалились от города. Осетинец, сидящий на переднем пассажирском, обернулся, мазнул по нему равнодушным взглядом и ненадолго замолчал после слов водителя, произнесенных с предупреждающей интонацией.
Ехали достаточно долго. Еще дольше, когда свернули с проселочной на неровную покрытую порослью колею, ведущую в заросли леса вдали. Осетинцы больше не разговаривали, Виталя пытался справиться с жаждой и не самым удобным положением затекшего и болящего туловища — очевидно, с ним не очень-то и церемонились, когда вытаскивали из отеля.
Добравшись до небольшой просеки перед темнеющей линией леса, водитель остановил машину рядом с двумя внедорожниками и пурпурным спортивным седаном. Виталя, разглядывая группу мужчин у автомобилей, прикрыл глаза и удрученно качнул головой, безотрадно усмехнувшись. Снова посмотрел в окно и негромко произнес:
— Я знаю, что живым отсюда не уйду, дайте матери позвонить.
— Может, тебя еще в макдак свозить? — повернув голову в профиль поинтересовался мужчина, сидящий рядом с водителем.