— Хорошо, — рассмеялась я и он, махнув рукой на прощание, покинул салон.
Как-то так сложилось, что мне с детства было интереснее с мальчишками. Не сказать, что была пацанкой, просто чаще с ватагой мальчиков. Казаки-разбойники, салки, какая-то постоянная динамика и мне было интереснее в ней. Потом мы повзрослели и интересы так же, в сходном направлении. Компьютерные игры и поиск возможностей прокачать своих персонажей путем выявления багов в игре и использовании их по своему разумению. Мне было интересно с теми, кому это тоже было интересно. В этой же компании, как и всегда, первые сигареты, первый алкоголь. Мне было пятнадцать, когда я вернулась домой слегка пьяная и с характерным запахом табака. Разумеется, отчим был недоволен. Чрезвычайно. А я еще огрызалась и в конце, когда он начал орать стандартное — никакого компьютера и двора, выстрелила, что он не мой отец и нехуй пытаться им стать, папа у меня один, он погиб в аварии, когда мне было три и не один хер не станет моим отцом. Фактически цитата. Доведшая отчима до кипения и того, что он из словестного потока ругани решил перейти к военным действиям — замахнулся.
Я застыла, ошеломленная сим внезапным поворотом, и тут из коридора сайгаком промчался по кухне мой восьмилетний брат, чтобы, зажмурив глаза от страха, повиснуть на сидящей на стуле мне, думая, что сейчас его любимый отец, так же горячо любящий его (на тот момент уж точно), меня ударит. До сих пор помню это Мишкино срывающееся от страха дыхание, когда он прижимался к моей груди, думая, что замахнувшийся папа, не успев остановиться, ударит ему по спине, которой он меня закрывал. Маленькой хрупкой спине, за которой была одеревеневшая я. Толкнула было его в сторону, а он обнял крепче. Все на инстинктах — я хотела его отшвырнуть, чтобы ему не прилетело, если отчим не успеет остановиться, а он обнял крепче, зная, что папа его любит больше и он должен затормозить в желании огреть меня, но увидев перед собой родного сына. Потому и впился клещом, когда я попыталась его отпихнуть, в ужасе поворачивая лицо к отчиму и понимая, что если сейчас он по ошибке вместо меня ударит моего брата, то все закончится полным пиздецом. Но отчим замер.
— Уйди отсюда! — приказал тогда всхлипнувшему Мишке.
— Не трогай мою Женю! Не трогай!
И его худосочные ручки впились в меня сильнее, а его слезы жгли кожу сквозь ткань моей футболки. Я, прижав к себе худенькое детское тельце, которое мгновения назад хотела оттолкнуть, так по максималистически, так по подростковому, но железобетонно волком смотрела в глаза отчима, и этим взглядом обещала ад, если хоть пальцем коснется своего плачущего сына. Моего маленького брата, который в восемь лет, зажмурившись от страха, защищал свою старшую сестру. Пока мама, набросившись сзади, оттаскивала отчима от меня, готовую в любую секунду рвануть вперёд, но пока закрывающую руками спину Мишки.
Мой младший брат с раннего возраста давал поводы для гордости. Мой любимый, сильный, младший брат. Умный и находчивый, непоседливый, иногда до безобразий, уж очень активный, но с какой-то неистребимой тягой к справедливости, природной упертостью и не просто пустыми амбициями, а стремлениями. Когда его сверстники интересовались всякой херней, Мишка-батарейка нашел то, что похитило его время, интерес и силы. Влюбился в паркур. И в Мишкины четырнадцать эта его любовь сломала его здоровье, разбила сердце мне, маме и мозги отчиму.
Ад тех дней был едва переносим и в одну из ночей, когда я не смогла дозвониться маме и уже сняв официантский фартук, шла на выход из шумной забегаловки открывая приложение такси, в тот же момент, когда я забивала адрес дома, перезвонила мама и сказала, что все хорошо, она просто уснула в кресле у кровати Мишки и не услышала мой звонок. Попросила не беспокоиться, ведь все нормально, ее просто вырубило после двух бессонных суток. Я отключила вызов, прикурила у угла питейного заведения и, усмехнувшись, забила другой адрес. Потому что ничего не было нормально. Совсем ничего. Ненормально, когда мама пашет на трех работах, послав нахер сон, а потом уверяет дочь по телефону, что это нормально, что она потеряла сознание в кресле у парализованного сына. Ненормально то, что я пашу за копейки. Когда могу пахать за большее, а мой брат недвижен. Ненормально это, иметь возможности и использовать их в полсилы, причиняя тем самым ущерб не себе, а лишая свою семью возможности на спасение. Это ненормально и никогда не будет нормальным. Потому послала управляющую баром, требующую вернуться к работе, когда садилась в вызванное мной такси.
Киселева я нашла на удивление быстро, всего в третьем по счету пафосном клубе. Да и найти-то, в принципе, было не сложно, гудел он с друзьями шумно, ярко и денежно, значит только в определённых местах. Как и положено группе молодых людей имеющих серьезные бабки и не имеющих желания останавливаться.
Встала напротив оккупированного его компанией стола и, дождавшись, когда мелькнет узнавание в карих глазах, одними губами произнесла: «мне нужна работа». Он ссадил с колен очаровательную нимфу и, поднявшись из-за стола, пошел за мной на выход. На парковке направился в сторону черной Ламбы, открыл мне пассажирскую дверь сам, ибо я с первого раза не сообразила как, и, усевшись за руль, прикурив, уточнил:
— Женя, да?
Кивнула, тоже закурила, вглядываясь в первый снегопад, начинающий покрывать землю и таять на низком капоте пиздец какой неудобной машины.
— Почему передумала?
Я прикрыла глаза, пытаясь сообразить, как не сказать об аде в моей семье, но при этом дать гарантию, что я не собираюсь сливать Киселева. Пытаясь подобрать такие слова, чтобы ликвидировать очевидное, с его позиции, заключение — меня внедряют к подозреваемому для того, что бы я принесла доказательства. Я думала и не находила варианта как вызвать доверие не сказав о личном. Денис, покачав головой, глядя в приборную панель, устало произнес очевидное:
— Жень, во всем этом деле безопасность превыше всего. Я тебе намекнул, ты твердо отказалась и обосновала свой отказ. Через пару месяцев говоришь, что передумала и просишь… взять тебя на работу. С моей позиции это выглядит как минимум подозрительно. Есть группы, годами работающие и ничего друг о друге, кроме ника, не знающие. Тут, сама понимаешь, какие у меня нехорошие ассоциации возникают, когда я тебе намекнул откуда все это, — кивнул в сторону приборной панели своего автомобиля и тряхнул рукой, на кисти которой был золотой циферблат, — предложил вариант заиметь тоже самое, получил отказ, и вполне понятно о чем я сейчас думаю, потому что ты знаешь меня в лицо, знаешь мое настоящее имя и внезапно изменила свое решение через пару месяцев.
Прикрыла глаза, убито улыбаясь и поняла, что единственный вариант — рассказать правду. Что и сделала.
— Сколько надо? — несколько секунд помолчав, негромко спросил Денис, снова закуривая, и отрешенно глядя в окно, на набирающий силу снегопад. — Прямо сейчас?
— Тысяч… восемьдесят… — ответила я, неуверенно посмотрев на него.
— Зелени? — напряженно нахмурился он.
— Э… рублей.
— Так мало?
И меня пробило. Пробило почти до слез, потому что я поняла, что именно он спрашивал — сколько нужно на весь курс лечения. И поняла, почему спрашивал, когда он достал телефон и зашел в платежный сервис, выбирая систему конвертирования из криптовалюты в доллары. Сглотнув ком в горле, а вместе с ним и унижение, твердо произнесла:
— Это на первую операцию. Мне нужна работа. Любая.
— Карту дай. — Покачал головой, когда я, задержав дыхание, пыталась незаметно вытереть слезы, отвернув лицо в боковое стекло. Вздохнул и тихо произнес, — в эту сферу не от хорошей жизни приходят. Ну нет ни одного в киберкриминале из богатой семьи с обеспеченным будущим. Кому это надо, если у тебя все в этой жизни есть? Я тебе сейчас переведу деньги, а с завтрашнего утра ты в деле. За неделю натаскаю на то, что необходимо знать и делать, мотивация у тебя железная, так что, я думаю, ты мне эти деньги быстро вернешь. Потом нормально рубить начнешь, братишку сможешь организовать в хорошие клиники. Только, ты понимаешь, да? За безопасностью люто следить и делать строго то, что я тебе говорю, потому что если займешься самодеятельностью и влетишь, то, скорее всего, влетим мы. Карта?
Он вернул ее вскоре, бросил мне, что завтра позвонит и мы покинули салон. А спустя пару мгновений мне пришло оповещение о зачислении на мой счет ста тысяч рублей.
Я вернула Киселеву деньги через три с половиной недели. Через четыре месяца мы с ним уговорились на том, что я как бы выхожу из группы и иду, если можно так выразиться, в свободное плавание. Потому что той доли, что я получала, было слишком мало, а в группе строжайшая иерархия, четкое распределение ролей и работаем не постоянно, с перерывами, но шабашить не получится и вообще левыми замутами заниматься небезопасно, ибо если хлопнут меня, то действительно не сложно выйти на них. Ровно так же, как если вскроют их, может задеть и меня, а мне тогда никак нельзя было попадать под статью — мы готовили Мишу к переводу в финский Ортон и суммы за грядущую операцию и реабилитации выходили внушительными.
Денис, разумеется, не возражал. Много позже, окунаясь во все уже глубже, я поняла, что это был небывалый кредит доверия в этом мире, где все направлено на максимальную анонимность. Мы с ним оба знали, что рано или поздно меня хлопнут, как знали и то, что я никогда не выдам человека, который ввел меня в информационные махинации и многому научил. Я знала твердо, а он… скорее всего по тому, что видел, как я иногда едва не отключалась прямо за работой от усталости и могла тупануть без его контроля. Денис вынуждал меня брать паузы, но Мишке становилось лучше одновременно с тем, сколько тратилось на его лечение, а значит, нужно было продолжать. Он боролся, мама боролась и я не имела никакого права сдаваться. Работала без, так сказать, отпусков, на которые пытался спровадить меня Киселев. Отпусков с содержанием. Не заикался об этом больше, когда я, не выдержав долбящего изнутри унижения, встала и вышла из лекционного зала. Универ мы тогда вдвоем посещали в случае совпадения возможности и желания.
Думаю, Денис догадывался, что меня хлопнут потому что однажды поймал меня на рискованном.
На глупом и очень опасном — ощущении себя властителем мира, когда тебе так мало лет, а ты имеешь деньги. Очень серьезные деньги. Забываешь о правилах, ориентированных прежде всего на собственную безопасность, забываешь о том, что есть границы. Заступаешь. Тратишь легко, почти бездумно, ибо забываешь обо всем, когда на счетах не одна тысяча долларов и ты знаешь, что можешь сделать еще. Ты можешь. Усилия, сосредоточенность, просчеты действий, их выполнение и счета пополнены, и они обезопасены максимально, потому что ты знаешь все способы увести деньги в информационном пространстве, и, соответственно, знаешь как оставить их в полной неприкосновенности. В такой момент кажется, что откупишься от всего мира и от всего в этом мире и появляется иллюзорное чувство превосходства. Нет, не потому что ты в свои года имеешь деньги, а потому что ты можешь их иметь, когда они имеют весь мир. Отсюда и заблуждение что откупишься и что можно брать еще больше.
Это притупляет инстинкт самосохранения.
Это предпосылка к роковым ошибкам для тех, кто считает, что умен не по годам и ходит наперед.
Денис на этом поймал и сказал одно: «ты пришла в это дерьмо ради брата. В дерьмо, Женек, помни, что это дерьмо, и сделай вывод, кто может им наслаждаться». Это должно было отрезвить и это отрезвило. Настолько, что я вспомнила, что не только нуждаюсь в этих деньгах ради брата, но и представляю опасность для тех, с кем работаю. Потому попросилась на выход и он дал добро. Он был руководителем группы, именно руководителем и именно группы, его волновал вопрос общей безопасности. Дал в напутствие ту же фразу, чтобы я, применяющая теории, которые никогда бы не осмелилась применять на практике, помнила, чего ради я здесь — исключительно для того, чтобы мой брат смог встать на свои ноги до того, как я снова потеряю берега. Только для того, чтобы Мишка имел нормальное качество жизни, чтобы стал прежним, чтобы мой активный мальчик-батарейка не увял в инвалидном кресле. Чтобы с ним были профессионалы, имеющие одну цель — довести до реализации его бешеное желание встать на ноги. Сначала я со свистом рухнула в киберпреступность для этого, а потом, когда Мишка дорвался до того предела, где был уже стопроцентный благоприятный прогноз, где у моего бойца уже не было необходимости в очередной серии операций, а только в реабилитациях, я оправдывала свои незапланированные набеги, которые можно классифицировать сразу по трем статьям уголовного кодекса, я оправдывала себе это тем, что должна быть финансовая подушка, если что-то снова пойдет не так. Я не потерялась, вовсе нет, я затерялась. В себе, своих желаниях и своих возможностях. Опьянела. Забылась в невероятном чувстве, когда оплачиваешь лечение своему брату и знаешь, что можешь обеспечить премиум класс. Во всем. Всем.
Знаешь это и хочешь этого. Хочешь еще лучше, еще комфортнее. Тем самым укрывая саваном свою возможность вовремя остановиться, отрезая себе вероятность выйти без потерь, уверовав в то, что когда в двадцать с небольшим на счетах десятки тысяч и далеко не рублей, ты можешь все, потому что это не предел и есть те, кто на пределе и за ним, и по сравнению с ними я это нищий класс, а, между тем, я влёгкую могла бы себе позволить жизнь Дениса — дорогие автомобили, отдых и растрачивание баснословного бабла на секундные капризы. Но… это не много на самом деле, и мы были нищие по сравнению с другими группами. Однако, ярлыков по уровню финансов среди таких людей нет. В даркнете вообще очень сложно найти серьезные темы, где был бы мат, глупейшие провокации, срачи на ветках. Нет. Все вежливы, корректны друг с другом, крепкое словцо используется либо для описания происходящей с кем-то ситуации, либо для действительно тупых людей, задействованных в той ситуации. В чистом интернете подобное с трудом найдешь. В дарке правила совершенно иные, потому что там иные люди, обсуждающие иные темы. Даже в грязи, вот даже в тематиках, очень грязных по человеческим понятиям, нет разгонов по быдловскому шаблону и это самое пугающее, потому что там сидели совершенно неглупые и наверняка очень образованные люди. Особенно это было заметно в топиках, касающихся самых непростительных человеческих пороков. То, как там вежливо просили совета после описания ситуации, и как столь же вежливо им отвечали, наводило ужас и кровь в жилах стыла от способов, от методов, от вариантов того, что делать если у топикстартера вдруг возникнет подозрение что вот-вот его подрежут по сто пятой или сто тридцать четвертой, чем и оборвут его хобби, а получить срок совсем не хочется. И было видно, что там топикстартеру люди явно на опыте свои советы давали. Это кажется, что это все это так далеко, да и вообще их, убийц и педофилов мало. Нет. Это очень рядом, их много и они очень редко палятся. Эти твари умны и это самое пугающее. Их вскрыть не могут не только натасканные, действительно натасканные и далеко неглупые хищники в погонах обитающие в дарке, их, вот этих тварей, зацикленных на полной анонимности, собственной безопасности и обмене опытом, в целях познать что-то… новое, вскрыть не получается даже таким как я, да даже более прожжённым по части скиллов и тоже подожжённым мыслью, что это полный пиздец, который нужно рубить. Этих тварей в дарке очень сложно вскрыть. Они чрезвычайно редко палятся.
В отличие от подобных мне.
Не потому что одна когорта глупее другой, нет. Глупость и безумие это диаметрально противоположные вещи.
Нет, все же именно из-за разности интересов. Животные в человеческом теле крайне заботились о том, чтобы они и их пороки не стали достоянием общественности. А такие как мы это… дети, зачастую. От пятнадцати-шестнадцати и до двадцати четырех-пяти в основном. Мало тех, кто старше, кто сознательно остается после порога в двадцать пять в сфере, где можно иметь хорошие деньги, главное покреативнее замутить схему. Чем креативнее, тем денег больше и дольше тюремный срок. Кого волнует это в двадцать лет? Кого это волнует, когда в таких годах ты физически не можешь потратить больше, чем зарабатываешь и знаешь, что завтра может быть еще больше. Это волнует когда более-менее взрослеешь, а тогда нет. По крайней мере не так, как должно волновать. И когда я совершенно потеряла из вида не только то, что на каждое действие найдется противодействие, забыла о безопасности, свято веруя, что умнее меня нет и все навыки доведены до автоматизма, ответочка не заставила себя долго ждать.
Но это было позже. К счастью, то, что я очень глупо спалилась, совсем не повлияло на моего брата. Я успела. Хотя, сейчас думаю, что это просто удача, что я не сорвалась раньше, чем Мишка прорвался за черту, дотоле определяющую его как инвалида до конца своих дней. Мы оба с ним успели.
Ибо тогда, когда шла кульминация реабилитации, я, глядя на своего брата, в порыве благодарности хотела оплатить сверхтребуемого этих европейских врачей, воодушевленных его огнем и смело заступающих регламенты лечения, потому что они видели, кто перед ними, потому что у них не было усредненных понятий и действий, у них была заинтересованность в его успехе и самое важное — понятие об индивидуальном подходе к пациенту с учетом его психологического фона. А мой брат именно тот случай, где очень важно это учитывать, ибо сам он не уставал, уставало только его тело. Слабое, сломленное, а он заставлял его работать, заставлял подчиняться тому, что в нем горело и они это видели. Они быстро сопоставляли его возможности с его желаниями и изменяли программу реабилитации так, чтобы она была наиболее эффективна. И он побеждал еще быстрее, еще ярче. Когда они просили его остановиться, мой упрямый, упертый Мишка тут же беспрекословно подчинялся, потому что тоже знал, что эти люди составили для него индивидуальный план и этот план постоянно меняется в зависимости от его возможностей и они не меньше его заинтересованы в благом результате. Он останавливался, даже если не хотел и думал, что может еще, но, тем не менее, останавливался, доверяя людям, которые иной раз даже задерживались после окончания смен, чтобы видеть, как он, сжав зубы, делает невозможное. Четырнадцатилетний парень, отворачивая голову от пальцев стремящихся убрать неважные слезы, заставлял подчиняться свое тело. Раз за разом, все тверже, все сильнее. Всецело. Мой Мишка, мой яркий, жизнерадостный, неунывающий даже в моменты слабости брат, заряжал все в положительное русло. Боролся, заставлял делать то же самое всех, кто его видел. Кто имел честь его видеть…
Мой брат. Моя кровь. Моя гордость.
И, несмотря на весь последующий ад из-за на сработавшего в моем случае человеческого фактора, что едва не обеспечило мне пять лет срока, ни об одном своем действии я не пожалела, что и определило жизненную установку.
На пустой парковке перед баром стоял мерин Дениса и Гелик с московскими номерами. Припарковавшись рядом, покинула салон. В одиннадцать утра бар был безлюден. При моем появлении, Денис, сидящий за дальним столом у арочного в пол окна, поднял руку и я направилась к нему.
Киселев был не один, а в компании плотного приятного шатена лет двадцати пяти, потягивающего кальян.
— Женя, — представилась я, падая на стул напротив него и взяла меню, протянутое Денисом.
— Антон, — отозвался шатен, дежурно улыбнувшись.
— Телефон? — спросил Денис у меня, отпивая кофе.
Вопрос резонный. В цифровой век прогресс дошел до того, что подслушать можно абсолютно любого и владелец гаджета даже не догадается об этом. Приложения уже продаются на официальных площадках, правда, там требуется провести некоторые манипуляции с телефоном того, за кем собираешься следить, однако, сам факт, что подобия программ мониторинга спецслужб вышли на массовый рынок и продаются официально, это прямой показатель насколько усовершенствована система прослушки и слежения сейчас, определяющая не только местоположение абонента, но и передающая данные даже если гаджет в выключенном состоянии.
— В машине оставила.
— О, не наивные люди, — одобрительно заключил Антон и полюбопытствовал, — чем балуешься?
— Двойной эспрессо, пожалуйста, — сказала официантке, только подошедшей к столу и, отложив меню, оценивающе посмотрела на одежду и аксессуары явно не бедствующего молодого человека напротив себя, — уже ничем. Так сказать, ушла на покой. Ты?
— Да всем понемногу, — ответил он, затягиваясь кальяном и рассеянно глядя на город за окном, — вот, проездом в вашем городе. Решил навестить приятеля, обменяться последними сплетнями. За таких как мы уже назначают награды, слышала?
— Что ФБР с полицаями Евросоюза объявили вознаграждение в палку лямов за инфу о неком кибер-ОПС, похищающим данные и бабло с американских и европейских банковских счетов? Не-а, не слышала, — улыбаясь, отрицательно помотала головой, глядя на рассмеявшегося Антона.
— Грустная ситуация складывается, работать вообще не дают. — Посетовал Денис, с насмешкой посмотрев на Антона, — Тоха только что рассказывал, как группа человек вот-вот по этапу поедет, — фыркнул, переводя взгляд на заинтересованно приподнявшую бровь меня, поблагодарившую официантку за поданный кофе.
— Да сами виноваты, — произнес Антон, выдыхая густой клуб дыма в сторону и задумчиво глядя в окно, — есть знакомые, тоже кардеры.
«Тоже», значит.
Кардеры — мошенники, занимающиеся хищением денег с кредиток. Можно, конечно, и с дебетовых, но в основном атакам подвергаются именно кредитные карты, потому что это прямой путь к банковской сокровищнице и вот там порезвиться можно. Тем временем Антон продолжал:
— Подняли нехило, соответственно легалайз нужен, чтобы баблом беспрепятственно пользоваться. Решили они выбрать то, чем себя вот-вот похоронят. Кто такие каперы, знаешь? — метнул на меня взгляд, адресовав вопрос.
— Обижаешь, — фыркнула я, отпивая кофе, — инфоцыгане, банчащие якобы стопроцентными прогнозами на спорт, обучалками разными, с одним и тем же лозунгом, что любой лох-не-мамонт в пару кликов может обуть букмекера и казино на миллионы.
— Да. — Кивнул Антон, вновь выдыхая дым и разглядывая меня. — Знакомые взяли блогера, раскрутили его в соцсетях, оформили на него все имущество и через него деньги отмывали. Блогер двигал в массы тему, что на каперстве поднялся. В роликах светил Хураканами и Феррари, которыми «его» гаражи забиты, «своими» элитными хатами по Мск, фотоотчетами с клубов, баров, рестов премиум класса, в общем, обычными хакерскими радостями. Блогер забирал бабло, которое стриг с тех, кто велся на поеботу, что все это он сам заработал и они покупали у него курсы, прогнозы и прочее, да и на стабильной зарплате сидел у этих знакомых. Все были накормлены, некоторые еще и за счет фоток чужой недвиги халтурили на досуге. Все вроде бы ровно шло года два, но тут государство решило на каперство внимание обратить и до блогера дошло, почему всю недвигу его кормильцы оформляли не на своих родственников, а на него и кто сядет, если государство дальше будет думать в направлении, что каперство незаконный бизнес. Говорит, мол, я передумал, не хочу больше быть капером, давайте другой бизнес замутим и поставим меня во главе него. Те просят подождать, потому что так быстро дела не делаются, все надо продумать и аккуратно перераспределить, чтобы не схлопнулось где-нибудь и никто по этапу не поехал, а тот в панике уже и угрожать им начал, что сдаст органам откуда деньги и кто его финансировал, а в массы он, как медиа-источник, двинет вбросы про них, если они сейчас же его с каперства не уберут так, чтобы органы ни к чему не придрались. Наивный паренек такой, полагающий, что если ты финансово чист, то тебя никогда не посадят. — С сарказмом улыбнулся Антон, прищурено глядя в столешницу и затягиваясь кальяном. Выдохнул и снова посмотрел на меня, — если он сдаст, то у этих кардеров ущерб просто пиздец, могут вменить около ярда суммарно. Естественно, те начали торопиться и запустили херню типа финпирамиды, это же самый быстрый способ поднимания бабла. Система закрытая, все участники фальшивые, туда деньги перевели. Только это финпир и ей заинтересовались, соответственно, нужно срочно откаты делать, чтобы интерес остался просто интересом, а тут блогер еще сильнее верещит, потому что ему уже вызов пришел от ватаги, собирающей донаты с работяг. Перепугался блогер, как будто налоговая не просто попросила явиться, а уже готовится с фанфарами его на зону проводить. Короче, шатаются ребята страшно как. Деньги лежат в финпир, но трогать их нельзя, пока с нужными людьми не устаканят, а тем временем истерун нашел способ давить на ребят так, что… — в темных глазах на секунду тень усталости и он отводит взгляд. Тем самым подтверждая мою догадку, — ему сложно возразить. По итогу денег нет, а они необходимы, но шевелиться нельзя, а тут еще истерун истерит и черт знает, что выкинет. Печально все.
— Недолго они так протянут, — философски заключил Денис, закладывая руки за голову и расслабленнее усаживаясь на стуле, кивнув повернувшего к нему лицо Антону. — Идея-то была хороша, ширмой взять блогера, каперством прикрываться, с налогами проще. Живешь, как будто легально и все дела. Только нельзя же тупых в дропы брать.
— Это точно. — Согласился Антон, раззминая шею рукой и откладывая мундштук кальяна. — Тупой дроп к беде. Я с этим блогером как-то разговаривал, ну, да, живенький, харизматичный, но видно же, что отсталый. Речь заторможенная, скудный словарный запас, мозг с таким скрипом работает, что я прямо его слышу. Начерта именно его взяли… — покачал головой, притягивая соседний стул и положив на него локоть, притянул чашку с уже явно остывшим кофе.