— Саня.
Кронпринц долго смотрел на брата и вот чувствовалось, что между ними идет диалог, где Аркаше крайне не хочется, чтобы Саня, взгляд которого постоянно стопорился на последствиях аварии, произнес то, что было в его вгляде. Аркаша прикрыл глаза, сдерживаясь, когда Саня, неслышно хмыкнув, ровно произнес то, что впервые за все звучащие здесь реплики остро срезонировало внутри у меня, старающейся не вдыхать глубоко больничные запахи, и все-таки отвести взгляд от едва не погибшего кронпринца. Убеждая, старательно убеждая себя, что все эти люди, они старше, они с опытом, они говорят разумные вещи, но Саня, глядящий на брата на больничный койке, произнес именно то, что несмотря на все доводы разума пело в холоде идущему по венам вместе с больничными запахами:
— Да разъебать их нахуй. Всех. И Жихарева и Суханова и Мстиславских, если так пекутся о нем и соберутся счет выставлять за свою крысу.
— Женя. — Голос Кости ровный и без эмоций. Светло-карие глаза все так же в пепел на колене. Прозвучало естественно, так, будто не впервые, будто давно дано право. Естественное и полное.
Сбой в учащенном дотоле сердцебиении, краткий перехват дыхания от полного разноса в мыслях.
— Смелее, — едва-едва слышный шепот Тани, незаметно поведшей ногой, едва ощутимо касаясь моего бедра своим.
Я смотрела в напряженный профиль Аркаши, пока они спокойно ожидали. Так же естественно, как Костей было произнесено мое имя сейчас.
— Воздержусь. — Одно слово с моих губ, прозвучавшее внезапно глухо.
Константин Юрьевич, взяв бутылку минералки с тумбочки, налил немного воды в крышку и коснулся тлеющим концом сигареты воды. Краткое шипение, а его взгляд долго и неотрывно в помутневшую воду.
— Трое за временное отсутствие действий, двое за сокрытие военных действий, но, хотя бы, за подготовку к ним, один за нанесение ответа и один воздержался. — Костя выглядел совершенно спокойным отставляя крышку стаканчика кофе на тумбочку. Медленно, очень-очень медленно протяжно выдохнул и поднял взгляд, неторопливо обводя одно лицо за другим обжигающим вскипающей злостью взглядом. — Политика это хорошо, — чуть задержался на Кирилле, отвечающим ему проступающим напряжении в обманчивой арктической стуже глаз, — но война иногда необходима. — Улыбнулся уголком губ, склоняя голову немного набок и глядя на Зелимхана, заметно сжавшего челюсть, — сегодня они режут мальчишке тормоза, завтра начнут резать нам глотки. — Плавленое злостью золото впилось в профиль Аркаши, мгновением раньше посмотревшего на родного брата, мрачно глядящего в стену напротив, когда в ровном глубоком голосе капо ди капи раздался свист кнута, — о себе не думаете, так подумайте друг о друге. Голосования будут идти до тех пор, пока я не буду уверен, что всех вас беспокоит только одно, и смысл в голосованиях отпадет. Если что, я устаю этого ждать. — Мимоходом по своим первым безмолвным секретарям, разом, не сговариваясь, опустившими взгляды в пол. И вновь на прикрывшего глаза Кира, едва заметно сглотнувшего и обратившего взгляд на Костю, понизившего голос и едва не выцедившего, — есть на что похороны организовать? Может, денег дать, которые политика временного нейтралитета сохраняет? На его похороны, — кивок в сторону Аркаши тяжело глядящего в сторону, — на его, — в сторону Сани, опершегося локтями о колени и опустившего голову, — голос спокойный, но в нем невербальный удар наотмашь, — и на мои? — Повернул голову в сторону Зели и поинтересовался, — что бы тебе сказал Ахмад Муратович, Зелимхан? Гордился бы он твоим бездействием, когда молодого парня двадцати четырех лет едва не убили двое отморозков в два раза его старше? Едва не убили за то, что он отказался предавать. Меня. Тебя. Всех нас. Что бы на это сказал твой род? Соблюдать спокойствие и политику? Сделать вид, что ничего не поняли и по тихому начать подготовку к ответному удару?
— Война. — Произнес Зелимхан, поднимая на него глаза.
— Второй правильный ответ за все голосование. — Улыбнулся уголком губ, едва заметно качнув головой в сторону Сани и отводя глаза в которых отблесками янтаря заиграла звериная ярость. На мгновение прикрыл их и произнес уже гораздо спокойнее:
— Татьяна и Лизавета, при продаже холдинга, насколько я помню, от нашей стороны шли дропы, когда как со стороны неосторожных Мстилавских реальные фамилии. Что необходимо делать в таком случае?
— Скомпоную и организую доносом в налоговую и ОБЭП, параллельно единовременно обнародовав в сети, зависимых и, якобы, независимых СМИ. — Кивнула Лиза, извлекая из сумочки на столе планшет.
— Добавлю тех же проблем через Воскресенскую, — вынув телефон из кармана пиджака произнесла Таня, быстро набирая номер и направляясь на выход из палаты. До меня донесся ее весьма натурально дрожащий голос, прежде чем она скупым и твердым жестом велела двум солидным мужикам, подпирающим стену напротив двери в палату, следовать за ней, — Света, дорогая, случилась беда. Я могу сейчас к тебе подъехать?..
Я мрачно усмехнулась, глядя на закрывшуюся дверь, и мысленно салютуя первому секретарю Анохина, не уточнившего, у кого именно случилось беда при разговоре с неверной Светой.
— Кирилл, — позвал Костя, вставая со стула и взяв бумаги со столика от окна, протянул их быстро вставшему и направившемуся к нему Зеле. — На наши деньги открыли восемнадцать прекрасных мест для проведения фаер-шоу.
Мазур усмехнулся, льдистой иронией блеснув в глазах, направляясь на выход и бросая через плечо: «организую техническое оснащение», прежде чем прижать телефон к уху и покинуть палату, а Костя, глянув на поморщившегося Зелю, быстро пролистывающего бумаги, только начал приподнимать бровь, как тот уже прижимал к уху телефон, обозначив:
— Поднимаю факиров. — И направлялся на выход, что-то быстро вещая по телефону на осетинском.
— Саня, усиливаешь охрану и остаешься с братом. — Произнес Костя, отклоняя входящий вызов, — Женя, — краткий взгляд янтарных глаз на меня, подобравшуюся и севшую ровнее, взглядом дающую гарантию, что право сегодня говорить дано не зря. Я поддерживаю и разделяю. И не посрамлю. — Поедешь с Лизой, я заберу тебя примерно через два сорок. — Дождался моего кивка и перевел взгляд на Лизу, прищурено глядящую в экран планшета и понятливо покивавшую, на его слова, — Лизавета, дождитесь кортежа, из квартиры ни ногой, пока Кир или я не приедем. — Костя, вновь кратко посмотрев на меня, едва заметно повел уголком губ, а в глазах мелькнуло нечто, совершенно не характеризуемое. Просто мурашки по коже от такого взгляда.
Он направился на выход, а я смотрела на человека, коего кронпринцы, признали отцом. На того, кто прошел проверку положением, деньгами и своим именем. Которому все это не пало по наследству, он сам, жестко, с низов и до верхов, почти потерявшись, ибо не имел конкуренции ни в чем.
Смотрела на Саню, расслабленно развалившегося на стуле Кости у кровати Аркаши, слушая гудки по телефону и прикрывающего зевающий рот кулаком и тут же поморщившегося от болезненности. На мрачно усмехнувшегося ему Аркашу. Тоже поморщившегося и тоже от болезненности.
И в голове в который раз за этот вечер цитата. Слова Сани, сказанные им мне в лифте, перед тем как я впервые была допущена на семейный совет.
«…мы не обсуждаем его решения… любое сомнение, хоть малейшее, выглядело предательством».
И он сейчас обозначил, что это так, что есть ценность человеческой жизни и это не разменная монета даже в криминальной политике. Потому все сразу и оперативно начали движение. Он напомнил им и они действиями ему показывали, что вспомнили.
Я смотрела на них, на сыновей Костолома, вероятно, весьма схожих с остальными детьми, рожденными от управленцев. Схожих в стартах — в положении, деньгах и имени. Каково это? Родиться и знать, что есть буквально неограниченные возможности, дарованные фамилией? Знать, что есть высокие права по рождению, иметь таланты и желание реализации этих талантов? И признать, что все это — ничто. Каково это, родиться на вершине и суметь понять, что до настоящей вершины нужно идти? А они определенно знали и признали, раз избрали вектором человека, что не мог дать априори и части того, что они имели по праву рождения, но он мог дать им иное. Направить, обучить. Воспитать. Показать, что любить и дорожить нужно не за положение, а за суть. Это кажется, что все так просто, но на деле принимать человека таким какой он есть, несмотря на шелуху обстоятельств… на такое способны единицы. И еще меньше тех, что могут показать, как сохранить это в мире. В их особо злом мире. Сохранить, закалить, приумножить. И остаться. Более достойных учеников сложно найти. Более достойного учителя невозможно.
«Ваш отец сейчас я».
Одна фраза и их безапелляционное принятие наказания, ибо желали быть такими же. Когда уважение диктуется не именем, положением и хваткой. Когда уважение диктуется иным.
А Костолом не понимает. Он подарил миру двух мужчин, уже в юности способных поставить этот мир на колени и жестко выебать его. И в таком возрасте понявших, что не в насилии смысл, и даже не в том, что тебя задевают. Костолом разнес сразу бы и всех, потому ему и не сказали. Попытку убийства должны наказывать не выжигающим безумием, попытку убийства сына должны наказывать вот так, жесткостью и показательностью, что задевать нельзя семью, а не одного безумца. Он сказал Сане, что подумает над тем, можно ли ему жениться. Он тносится к сыновьям как к собственности и случившееся, вероятнее всего, посчитал бы именно личным оскорблением. Он не понимает, что человеку, стоящему там в коридоре перед ним, он должен был говорить совершенно иные слова. Не понимает и не виноват в этом. Его разум не справился с его интеллектом, а его дети обеспокоились с раннего старта. Костолом сделал миру, который ненавидит и изысканно тонко поебывает его, явно очень щедрый подарок. Подарив ему двух сыновей, к которым я, сейчас сжав челюсть сидя на диване, ничего кроме безусловного глубочайшего уважения не испытывала. А мы почти ровесники…
И чувствовала еще кое-что — бесконечную вину перед Аркашей, сторожившему меня в первый день в квартире в моем городе. В перерывах между управлением мразоточным криминалом, звавшему меня на обед и открывающим двери и ящики шкафа, отодвигая телефон от уха, чтобы убедиться, что псевдопароноящая я с ним согласна, и никого в шкафу нет.
Это действительно почти до слез.
— Жень, хочешь поесть или кофе? Тут неплохой, я могу сходить. — Внезапно произнес старший кронпринц, откладывая телефон на тумбочку и, забрав крышку с сигаретой, направился в ванную комнату, смежную с палатой.
— Я бы покурить… — произнесла я, глядя на крышку, тут же отставленную на подоконник, а Саня, переведя взгляд на Лизу, поднявшуюся с дивана и направившуюся на выход, неожиданно строго произнес:
— Охрана еще не приехала. Рано, Ли.
Она фыркнула, бросив на него взгляд через плечо, и сообщив, что сейчас вернется, вышла из палаты, принимая входящий звонок.
Я сидела на подоконнике, выдыхая дым в сторону ночи за стеклом и, собравшись, все-таки сказала:
— Аркаш, ты меня ты меня извини за тот театр в квартире. Ну, с мужиком в кресле и разрезанием воды ножом…
Саня, закинувший ноги на край постели брата, уткнувшегося в телефон, злодейски гоготнул и, не оборачиваясь на меня, отставив руку, показал большой палец. Аркаша, пнув его в голень, чем прервал злорадное удовольствие возмущенным возгласом, бросив взгляд на меня и спокойно отозвался:
— Это ты меня прости, что я тебя чуть в овощ не превратил. Играла ты, знаешь, очень натурально. Я это ебучее кресло едва с окна не скинул, оно не открылось просто.
Вот так, да. Кресло, а не меня, хотя я заслужила, это сейчас очевидно. И именно такая постановка предложения, это еще одно подтверждение, что более достойных учеников сложно… Да тоже невозможно, скорее…
Невесело усмехнулась, стряхивая пепел в крышку, глядя, как медленно и неторопливо он оседает на поверхности замутненной воды. Я курила так же в палате брата когда-то. Курила почти так же в палате Данки. И сейчас… Глушила никотином вонь больницы и того, что драло изнутри, когда в нескольких метрах от меня человек, который пережил страх, ибо совсем недавно балансировал на грани. Достойный человек. За которого нужно бороться… Ощущение знакомое, но обновленное тем, что теперь не одна. В круге таких, кому понятно это чувство, поэтому среди них. Пока младшая, но только пока.
Дверь распахнулась, привлекая к ней наше внимание. Вернулась Лиза, ногой захлопнувшая за собой дверь, плечом прижимающая к уху телефон и держащая в руках пакеты из забегаловки фастфуда. Деловито впихнула их Сане, тут же двинувшемуся навстречу. Завершила вызов, не поднимая взгляда от экрана на Аркашу, крайне заинтересовано смотрящего на извлекаемую братом еду и спросившего:
— Да куда вы столько тащите? Ташка еще днем весь холодильник забила…
— Ты молодой и поломанный, — заявила Лиза, взяв с постели телефон Сани и начав в нем копаться, направившись к небольшому холодильнику справа у двери. — Тебе надо нормально есть, а Ташка по любому холодильник превратила в овощесклад и хранилище безвкусного мяса, — распахнув дверцу упомянутого, удрученно кивнула и бросила полный соболезнования взгляд через плечо на хохотнувшего Аркашу, — она же в ПП ударилась. У нас дома вообще пиздец что творится. Едим с Киром втихушку по очереди в чулане. Я ему там пирожки оставила, главное, чтобы эта не нашла… поэтому я тебе нормальную еду привезла, просто при ней из машины не стала забирать, а то начнется… — Посмотрела на Саню, впихивающего коробку с ролом брату, отнимающим у него упаковку с бургером и удовлетворенно улыбнулась. — Вредно, но вкусно и калорийно, самое то. — Прервалась, глядя в свой отозвавшийся звучной трелью входящей смс телефон и подняла на меня взгляд, — Женя, поехали, охрана прибыла. — Перебросила телефон Сани ему, пока я торопливо тушила сигарету и сползала с подоконника, — лекции по финпланированию, которые ты просил. Правда, там без перевода и даже без субтитров, но, в целом, понять можно.
— Ты прелесть, Ли, ты просто прелесть! — с набитым ртом отозвался кронпринц, ставя свой стул так, чтобы Аркаша, алчно глядящий на его телефон, тоже мог смотреть.
Она улыбнулась, кратко, быстро, смазано, придерживая дверь и дожидаясь меня, торопливо направляющуюся к ней. Улыбка такая, когда у человека сжимается сердце, если его взгляд цепляется за следы побоев на дорогих ему людях. Улыбнулась сардонически и вышла вслед за мной, одарив эхом благодарности во взгляде, когда я сделала вид, что этой ее секундной слабости не засвидетельствовала. А сердце тоже сжалось.
Пустые больничные коридоры, дерьмовые запахи, травящие нутро, наверняка, обеим. Не показывающим, насколько сильно. Порыв ночного ветра в лицо, когда спускались по съезду приемного покоя к ожидающему внедорожнику, у которого стояли двое крепких мужчин, синхронно распахнувших задние двери при нашем приближении. Ровный, безэмоциональный, твердый голос первого секретаря Анохина, координирующего трех стоящих перед ней солидных хищников. Обозначала кому, что и когда сделать, отдавая правому ближнему иммобилайзер от спортивного бордового мерина, мигнувшего фарами невдалеке от почти десятка внедорожников, рядком припаркованных у въезда в больницу, пока я садилась в салон и за мной закрывали дверь. Происходит вокруг полная дичь, хаос, мир кверху тормашками, а внутри снова мерно… Он сказал два сорок. Сто восемьдесят минут ему нужно на ответ за фарш из металла и печати боли на лицах кронпринцев. Холодная улыбка по моим губам — иногда в хаосе есть смысл.
Квартира Мазуров представляла собой двухуровневый полукруглый пентхаус. Лиза, скинув туфли на пороге, кивнула мне в сторону открытой гостиной, плавно переходящей в обеденную зону и кухню, за которой была широкая лестница на так же полукруглый открытый второй этаж.
— Голодна? — явно подавляя зевок, спросила она, подхватывая с низкого журнального стола в гостиной ноутбук и неся его к округлому обеденному столу. — Сейчас пирожки из чулана принесу… в смысле… — бросила взгляд на меня, усаживающуюся в кресло напротив нее, — если ты за ПП, то я тебе праздник организую.
— Я бы от кофе не отказалась, — усмехнувшись, отрицательно повела головой, запоздало скидывая блейзер Кира с плеч и расправляя его на спинке соседнего кресла.
Лиза кивнула и, ткнув в кнопки кофе машины, расположенной на краю широкого кухонного глянцевого гарнитура, удалилась в сторону прихожей, где справа от входной двери я запоздало обнаружила скрытую, оформленную под интерьер стены, дверь. Оттуда она вернулась с тарелкой пирожков, прикрытых пищевой пленкой и вафельным полотенцем. Видимо, тот самый чулан, где бедные Ли с Киром жрут втихушку.
— Мама напекла, — ставя передо мной кофе и тарелку, произнесла Лиза, падая в кресло напротив. — Это кощунство — не есть мамины пирожки, я считаю, но Ташу сложно переубедить.
Я едва не поперхнулась кофе, разглядывая мягко ухмыльнувшуюся ее, не отрывающую взгляд от ноутбука перед собой.
Красива. Очень. Тридцать явно есть, но сколько минуло с этого порога не понять, ибо невероятно ухожена. Явно устала, время почти четыре утра, но глаза… знакомое выражение в них. Горят. Так, когда сон чужд, ибо есть очень важное дело.
— Там моя комната, — повела подбородком в сторону второго этажа и крайней правой двери, — ложись у меня. Я у Кира или Ташки переночую. — Бросила взгляд на часы на тонкой кисти правой руки и подняла взгляд на меня, подавившую непроизвольный вопрос глотком кофе. Улыбнулась уголком губ и снова посмотрела в экран перед собой, — да не стесняйся, ничего нового ты не спросишь.
— Вы спите отдельно? — поразмыслив, но не найдя деликатного аналога, негромко спросила я.
— Мы хоть и работаем в одной, так сказать, организации, но часто бывает, что графики не совпадают. Кого-то в городе нет или стране. — Бросила взгляд на телефон, оповестивший о входящем сообщении. Пробежавшись по строкам глазами, удовлетворенно хмыкнула и вновь посмотрела в экран ноута. — Приезжаешь днем, ночью или под утро, единственное чего хочется — рухнуть и желательно чтобы никто не трогал. Или когда поработать надо дома, а человек устал и ему нужна тишина. Необходимо свое пространство. Да и, если откровенно, втроем спать это то еще удовольствие. Кому-то жарко, кому-то холодно, чья-то конечность кому-то мешает, а по другому он улечься не может. Кто-то сопит, кто внезапно начинает моральное насилие храпом из-за неудобного положения. Кому-то вдруг захотелось поговорить, а кто-то хочет тишины и убить того, кто начал болтать. Или кто-то возжелал пожрать, а остальные на диете и незаметно пожрать у него не получится без того, что бы этот кто-то не получил двойной укоризненный женский взгляд, весьма мучающий мужскую совесть. Кто-то постоянно ворует одеяла даже не просыпаясь, кто-то кого-то выпинывает с кровати тоже не просыпаясь, обычно страдает Кир, но, вообще, смотря кто с краю лежит и у кого именно приступ лягания среди ночи начинается. У кого-то лирический настрой, у кого-то далекий от лирики и он просто хочет спать, так что ну его нахер… — Посмотрела на с трудом сдерживающую смех меня и улыбнулась. — Хочешь в душ? Там в комнате ванная комната смежная. У нас размер вроде бы один, у меня есть новая чистая одежда, ни разу не носила.
— Спасибо, Лиз. — Кивнула, направляясь к раковине, чтобы вымыть за собой чашку. Понимая степень ее деликатности. Она работает, ее напрягает присутствие, когда она в работе. Я ее прекрасно понимаю. — Просто прилягу.
Уже поднималась по лестнице, когда до меня донесся ее негромкий, глубокий и серьезный голос:
— Женя, это будет сложно и к этому не привыкнешь до конца, сколько бы времени не прошло, но… просто нужно доверять, даже если кажется, что все очень плохо. Они всегда знают, что они делают. Наш… предыдущий начальник, говорил о Косте, что в случае апокалипсиса, выживут только Р… Костя и тараканы. И то, Владимир Георгиевич, как и Энштейн, в последнем не был уверен.